Цирк - рассказ Ульяма Сырояна

Достаточно было, чтобы в город прибыл цирк, как я и мой старый приятель Джо Рениа начинали носиться с высунутыми языками.

Достаточно было, чтобы на заборах или в окнах пустых магазинов мы увидели афиши, как сейчас же посылали все к черту и забрасывали дела нашего просвещения.

Достаточно было узнать, что цирк уже на пути к нам, как я и Джо начинали сомневаться, может ли такая щепотка знаний когда-нибудь и кому-нибудь для чего-то пригодиться.

А когда цирк оказывался в городе, на нас уже не было никакой управы. Мы все время проводили у поездов, присматриваясь к выгрузке зверей, ходили вдоль Вентура Авеню у платформ с клетками, в которых находились львы и тигры, шатались по территории цирка, пытаясь привлечь к себе внимание укротителей зверей, рабочих, акробатов и клоунов.

Цирк для нас был всем тем, чего мы еще не изведали. Означал он и приключения, и путешествия, и опасность, и ловкость, и очарование любовных переживаний, и веселое представление, и фисташки, и жареную кукурузу, и содовую воду, и жевательную    резинку.

Мы носили воду для слонов, после чего оставались там, делая вид, что имеем что-то общее с этим замечательным предприятием.

Помогали натягивать огромный шатер, наводить порядок и. наконец, сосредоточенно ожидали, когда публика начнет   собираться   и  Платить   деньги.

Однажды Джо, опоздав минут на десять, как буря ворвался в пятый класс школы имени Эмерсона и заорал:

—    Арам,   что   ты  здесь   делаешь? Цирк уже в городе!

Я сорвался с места, выбежал из класса, а бедная старая дева Флибети кричала мне  вслед:

—    Арам   Гарогляниан,   ты   должен остаться   в   классе!   Слышишь,   что   я тебе   говорю?

Я прекрасно слышал и, кроме того, знал, что будет, если я не останусь. Это означало новую основательную порку, которую совершит старый Даусон. Но я ничего не мог с собой поделать. Я был помешан на цирке.

—    Искал   тебя    повсюду, — сказал Джо на улице. — Что случилось?

—    Забыл.  Знал, что должен приехать, но забыл, что именно сегодня.

А что они сейчас там делают?

—    В пять я был возле поезда, — ответил  Джо. — С  семи  был  на площади. Завтракал с ними в цирке. Вот была   красота!

—    Правда? Ну и какие они?

—    Мировые! — ответил       Джо. — Сказали мне, что через пару лет, может быть, пригожусь и, поеду с ними.

—    Как    кто? — спросил    я. — Как укротитель  львов   или   что-нибудь   в этом   роде?

—    Вероятно,    не    как    укротитель львов, — ответил   Джо. — Думаю,   что как служитель,   до   тех   пор   пока   не обучусь и не стану клоуном или чем-нибудь   таким.

Мы вышли из Вентура Авеню, которая ведет на цирковую площадь.

—    Вот   это   был   завтрак! — говорил Джо. — Горячие лепешки,  яичница с ветчиной, сосиски, кофе... Говорю тебе,    красота!

—    Почему ничего не сказал мне? — спросил   я.

—    Я  думал,   что  ты  знаешь, — ответил Джо. — Я  надеялся   на то, что ты   уже  будешь там,  на  вокзале,  как в    прошлом   году.    Сказал    бы    тебе, если бы знал, что ты забыл... Но почему   ты   забыл?

—    Не   знаю…

Это не было правдой, кое-что я помнил. Помнил порку, которую в прошлом году задал мне Даусон, за то, что я не пришел в школу в тот день, когда приехал цирк.

Это была причина, по которой я уснул в половине пятого утра, когда, собственно говоря, должен был бы встать,  одеться  и мчаться на  вокзал.

Я и Джо привыкли считать подобную обработку кожи чем-то таким, что нам справедливо полагалось, если принять во внимание, что мы хотели быть в ладу со школьным попечительством, и если неявка в школу, когда не болен, действительно является нарушением предписаний. А уж если так было,  следовало  ожидать  порки.

—    Цирк? — спрашивал     в     таких случаях    старый    Даусон. — Помню.

Цирк.    Хорошо.   Нагнись,   мой   мальчик.

Тогда Джо нагибался первым, за ним наклонялся я. После пяти или шести ударов мы еще воздерживались от крика, но потом орали, как нападающие индейцы. Нас было слышно во всем школьном здании, а старый Даусон которому визиты наши стали привычными, как можно приветливее упрашивал нас вести себя потише, ведь как-никак это школа и приходят сюда для науки.

—    Это некрасиво перед другими! — уверял старый Даусон. — Ведь они хотят заниматься.

—    Ничего    не    поделаешь! — отвечал   Джо. — Больно.

—    Знаю, — говорил    старик, — мне кажется, что существует что-то, что на зывается   умеренностью.   Я   убежден, что  с  криком   можно  совладать,  если человек   считается   с   другими.   Постарайся   только   реветь   немного   тише. Полагаю, что сумеешь.

После чего отсчитывал Джо двадцать ударов, а Джо делал все, что мог, чтобы не кричать так громко. По окончании порки лицо Даусона сильно раскраснелось, старик устал.

—    Ну  и  как? — спросил Джо.

—    На  этот   раз  немного  лучше, — сказал старый Даусон. — Много лучше,   чем   до   сих   пор.

—    Старался,     как     мог, — уверял Джо.

—    Очень   тебе   признателен! — отвечал старый Даусон.

Старик очень измучился и засопел. Когда    я    принял    соответствующую

        

...И вот прошел еще один год, снова   к   нам   приехал   цирк,   снова   был позу,  старый  Даусон     обратился     ко мне:

—    Погоди минуточку. Дай мне отдохнуть. Мне   не двадцать   три   года, а   шестьдесят   три.   Разреши,   немного отдохну.

—    Пожалуйста, — ответил    я, — но я предпочел бы, чтобы все  уже кончилось.

—    И не ори так громко, — сказал он. — Прохожие   могут   подумать,   что здесь  настоящая   камера пыток.   Действительно ли так уж больно? Что ты об   этом   скажешь,   Джо? — обратился к нему старый Даусон. — Не преувеличиваете ли вы немного, ребята? Может  быть, делаете это,  чтобы произвести   впечатление   на   кого-то   из   вашего   класса?   На   какую-нибудь   девчонку?   Так? .

—    Мы кричим совсем не для того, чтобы произвести на кого-то   впечатление,      мистер      Даусон, — ответил Джо. — Если бы мы могли, мы бы не кричали.     Мы     немножко     стыдимся этого крика, не так ли, Арам? Скажи сам.

—    Возвращаться в класс после таких   криков   очень   неприятно, — ответил   я. — Если   бы   могли   выдержать, совсем не кричали бы.

—    Хорошо, — сказал старый Даусон.  —  Прошу  тебя, попробуй-ка  немножечко потише.

—    Постараюсь, мистер Даусон! — ответил я. — Отдышался ли мистер?

—    Еще    минуточку, — сказал    старый Даусон.

Наконец отдышавшись, он отсчитал мне моих двадцать розог, причем я кричал несколько громче Джо. После этого мы вернулись в класс. Это было ужасно неприятно. Каждый таращил на нас глаза.

—    Ну, на что   надеялись? — обратился   к ним   Джо. — Любой   из   вас упал бы и умер, если бы получил два десятка. Даже не пикнули бы,  сразу бы поумирали.

—    Может    быть,    ты    уже    успокоишься? — спросила    мисс   Флибети.

—    Так  это   же   правда,  что   я  говорю! — уверял Джо. — Все они боятся. Цирк приехал, а они что на это? Спокойно   идут   в   школу.   Не   мчатся к   цирку...

—    Хватит!   —   воскликнула    мисс Флибети.

—    Что они  себе  думают,  что  так таращат на нас глаза? — сказал Джо.

                                                                                             *    *    *

...И вот прошел еще один год, снова   к   нам   приехал   цирк,   снова   был апрель, и мы были в пути на цирковую площадь.

Однако на этот раз дело обстояло хуже, чем в прошлом году, так как нас видели в школе и знали, что мы удрали   в   цирк.

—    Как   думаешь,   пошлют   ли   за нами Стаффорда? — спросил я.

Стаффорд был нашим школьным педелем.

—    Ничего       страшного,        успеем удрать, — сказал Джо. — Если он появится, я побегу в одну сторону, а ты в другую. Нас двоих он не догонит, один успеет убежать.

Когда мы пришли на территорию цирка, несколько маленьких палаток уже было поставлено, а та, самая большая, как раз устанавливалась. Мы стояли вблизи и присматривались. Как здорово они это делали! Несколько верзил, похожих на бродяг, выполняли работу, на которой, как нам казалось, должно было трудиться самое малое около ста человек. И притом, с каким умением они это делали!.. Вдруг какой-то человек, которого все называли «Рыжий», подозвал меня и Джо.

—    Эй,   вы   там, арабы! — крикнул он. — Помогите нам!

Мы подбежали к нему.

Это был небольшого роста мужчина с широкими плечами и очень длинными руками. Не чувствовалось, что он мал, потому что создавал впечатление очень сильного и имел на голове огромную рыжую шевелюру. Он подал мне и Джо канат. Канат был прикреплен к брезенту, который лежал на земле.

—    Ничего трудного, — сказал Рыжий. — Когда парни поднимут вверх столб и установят где следует, вы начнете тянуть канат так, чтобы брезент стал   подниматься.

—    Ясно! — сказал Джо.

Как раз в ту минуту, когда мы увидели Стаффорда, у всех были полные   руки   дела.

—    Не   можем   сейчас   убежать, — сказал   я.

—    Пусть      идет     сюда, — ответил Джо. — Мы обещали помочь Рыжему

и должны это сделать.

—    А   знаешь   что? — сказал   я. — Мы объясним ему, что пойдем с ним,

как только поднимем шапито. А потом смотаемся.

—   Хорошо! — согласился Джо. Стаффорд,     здоровенный     парень, одетый почти как чиновник, имел физиономию красную, как кусок сырого мяса, и выглядел скорее адвокатом или чем-то вроде этого. Подошел к нам и   говорит:

—    Порядочек,   хулиганы,   идите  за мной!

—    Мы пообещали Рыжему, что поможем  ему, — сказал  Джо. — Пойдем,

как только поднимем этот брезент.

Мы тянули что есть силы, скользя и опрокидываясь. Рыжий громко кричал, давая распоряжения. Наконец все было готово, мы тоже сделали то, что   следовало.

Джо сорвался с места и мчался в одну сторону, я побежал в другую. А Стаффорд ринулся за мной. Я слышал, как эти люди из цирка падали от смеха, как Рыжий кричал:

—    Вырывайтесь,    ребята!    Он    вас не   догонит!   Он  растяпа!   Пусть пробежится — это ему на пользу.

Я даже слышал Стаффорда. Он был взбешен и чертыхался. Однако мне удалось сбежать. Я прятался до тех пор, пока не увидел, что он отъезжает на своем форде. Тогда я вернулся к большой палатке и там встретил Джо.

   

—    На    этот    раз    нам    повезло, — сказал   Джо.

—    А мне кажется, что на этот раз я    попаду    в    исправительную    колонию. — сказал я.

—    Нет, — успокоил    меня   Джо, — думаю,   что  дело   кончится   тремя   десятками. А уж если так, то наделаем страшного    крику...    Три    десятка — это  тебе  не  что-нибудь.   Несмотря   на то, что ему шестьдесят три года, он не такой уж слабый.

—    Три десятка! — воскликнул я. — Ох! Будет от чего реветь!

—    Кто   знает! — ответил    Джо. — Вначале сдается,   что   заплачешь   уже после десяти, а в то же время можно выдержать одиннадцать, а потом двенадцать ударов. И уже тебе кажется, что   сейчас, при    следующем    ударе, начнешь реветь, а смотришь, нет, не ревешь. Во всяком случае, до сих пор еще я как-то ни разу не ревел. Но кто знает, при трех десятках может быть иначе...

—     А, — сказал     я, — завтра    увидим.

Рыжий дал нам кое-какую работу на территории цирка, а потом, во время обеда, посадил нас возле себя. Было замечательно! Мы разговаривали с двумя испанскими акробатами, с итальянской семьей, которая имела конный номер. Были мы на двух представлениях, обеденном и вечернем, потом снова помогали при разборке цирка, потом пошли на вокзал и, наконец, домой. Вернулся я поздно. На следующее утро, когда должен был встать и идти в школу, я никак не мог проснуться.

В школе уже нас ожидали. Мисс Флибети велела сразу же идти в канцелярию.

—    Ну, — подумал я, — теперь сразу же попадем в исправительную колонию.

—    Ага,   вот   и   они! — сказал   старый    Даусон  Стаффорду. — Мистер может их забрать, если мистер хочет.

Можно было без труда догадаться, что разговаривали о нас и не пришли к согласию. Старый Даусон казался раздраженным, а Стаффорд будто бы сердился   на   него.

—    В этой школе, — сказал старый Даусон, — каждое наказание, которое должно быть выполнено, совершаю я. Никто другой. Хотя я и не могу противиться   тому,   чтобы   мистер   отправил    их   в    исправительную    колонию.

Стаффорд ничего не ответил, только вышсл из канцелярии.

—    А мне кажется, — возразил Джо, — что три десятка — это только в   следующий   раз.

—    Ну,  ребята, — обратился к нам старый Даусон, — как там было?

—    Мы  вместе  с ними обедали! — сказал   Джо.

—    Сейчас      я      проверю, — сказал старый Даусон, — какое  это по счету нарушение — шестнадцатое    или    семнадцатое.

—    Наверно,  не столько, — ответил Джо. — Самое большее — одиннадцать или   двенадцать.

—    Возможно, — заметил    старый Даусон. — Но одно ясно: на этот раз, кажется   мне,   я   дам   вам   по   три   десятка.

—    Нет, — упирался старый Даусон, — у   меня    впечатление,   что   мы когда-то должны были ошибиться. Во всяком случае, я убежден, что на этот раз именно тридцать. Кто из вас будет   первым?

—    Я! — заявил я.

—    Хорошо!    —   ответил     старый Даусон. — Держись, Арам, крепко за стул. Возьми себя в руки и постарайся   не   орать.

—    Ладно! — ответил  я. — Постараюсь, но тридцать — это очень много.

И произошло нечто очень забавное. Старый Даусон отмерил мне, как полагается, тридцать ударов. Я тоже кричал как следует, но это были крики приглушенные, более тихие, чем когда-либо, потому что порка была самая мягкая из всех тех, которые достались мне в жизни. Считал я все время, было ровно тридцать ударов, но вовсе не было больно. Поэтому я не ревел, хотя боялся, что буду реветь.

То же самое было с Джо.

—    Очень     вам     благодарен,     мои мальчики, — сказал старый Даусон, — за то, что в этот раз вы так хорошо приглушали   звуки.   Не   хочу,   чтобы люди подумали, что вас здесь мучают.

Мы тоже хотели поблагодарить его за то, что он учинил нам такую мягкую порку, но мы не умели это выразить. У меня такое впечатление, что старый Даусон хорошо представлял себе, что мы чувствовали, потому что он улыбался так, как будто хотел нам дать понять, что знает, в чем дело.

Потом мы вернулись в класс.

Настроение было замечательное, потому что мы знали, что теперь все будет в полном порядке до самого сентября, когда откроется Ежегодная

Ярмарка.

Сокращенный   перевод

Т. и Г. КАДНИКОВЫХ

Рисунки Ю. Владимирова и Ф. Терлецкого

Журнал ”Советский цирк” ноябрь 1961г.