Филатовы

Зрелище было необычайное. На головокружительной высоте, под небесным куполом, слегка расцвеченным сентябрьскими звездами, мчались машины, мотоциклы, велосипеды... Все это снизу казалось ажурным, воздушным и вызывало восторг многочисленных зрителей. Буквально минуту назад эти люди покинули стены цирка на Цветном бульваре и теперь в ожидании троллейбуса восхищались зрелищем Самотечного путепровода, летящего над Садовым кольцом столицы...

— Как в цирке! — сказал Димка и сразу, без перехода добавил: — Жалко, без тех медведей...

Искусство сливалось с жизнью. А сама жизнь воспринималась, словно искусство.

Я помню, когда-то, в Димкином возрасте, цирк мне нравился не столько послушной живностью, сколько «дрессированной»» техникой: переплетением сверкающих трапеций, волшебными бликами иллюзионной аппаратуры, чихающими на арене «живыми» мотоциклетами... А лошадей я видел на улицах под управлением извозчиков, а пресмыкающихся и птиц ловил собственными руками, причем ящерицы даже не успевали отбрасывать хвосты.

Видимо, с тех пор как человек почти начисто покорил природу и другом человека стала электронно-вычислительная машина, цирк зверей сделался людям гораздо ближе. Словно сама природа в лице животных (или «в морде животных» — не знаю, как правильное) выдвинула лозунг: «Покорим человека!» Причем не грубостью, не насилием, как порой то делал человек, покоряя природу, а своей добротой. И действительно покоряет сердца людские.

Я, конечно, понимаю, насколько относительно в применении к таким безобидным на вид филатовским мишкам слово «доброта». Самый малый из них может так тебя погладить «нежной» лапой, что... И, что самое обидное, провинившегося медведя нельзя вызвать на местком, лишить соцстраховской путевки или даже просто перевести на нижеоплачиваемую должность енота.

И поэтому кто знает, сколько душевных сил, нервных клеток и физической энергии стоит людям каждое «коленце» медвежьей присядки, каждая стойка слона, каждое «колечко» питона?

Впрочем, а кто знает, сколько душевных сил, нервных клеток и физической энергии стоит одна строка поэта, одна плавка сталевара, один колос хлебороба? Разве еще не найденное слово не рвет своими когтями сердце поэта, разве рыжий тигр огня не норовит броситься на металлурга, разве добрая земля не выжимает пот из землепашца?! Но все это за кулисами и скрыто от глаз непосвященных. А приоткроем кулисы — и воочию убедимся, что талант лучших представителей циркового искусства множится на повседневный, изнурительный, не отпускающий ни на шаг труд. Поэтому мужество, ловкость, отточенность циркового мастерства стоят в ряду славных достижений человека, любимы и ценимы народом.

И если мы столетие Дома Филатовых умножим на бесконечное число репетиционных часов, то получим радостные минуты всемирного признания. Вот из таких-то минут и складывается яркое, незабываемое зрелище управления животными в Цирке Зверей народного артиста СССР Валентина Филатова. Каждая из этих минут — это свои номер первоклассной дрессуры: от «простых» кульбитов, сальто и стоек до катания на старинных велосипедах и модерновых мотоциклах...

—    Папа, а медведю нравится вот так работать?
—    Конечно, — машинально отвечаю я, — он же у Филатова служит...

Я, например, давно знал, что Мишка —- косолапый, но впервые увидел пользу медвежьей косолапости в мастерском овладении танцевальной присядкой. Полюбуйтесь, как четко и сосредоточенно зеленоштанный танцор исполняет «Калинку», как мохнатые солисты вокально-инструментального ансамбля «Ревущая берлога» на полном серьезе пытаются подражать людям...

—    Это не медведь, там человек сидит в медведе, так хорошо делать медведь нс может,— говорит про медведя-антиподиста мой Димка.

А топтыгинский антипод — это когда ты (медведь) лежишь на спине и, повернув голову, неторопливо рассматриваешь зрителей, в то же время твои ноги (лапы) сами собой вертят пузатую бочку или граненый цилиндр... Да какая разница, что они там вертят, ты же все равно спокойно лежишь и глядишь в оба, так пусть работают лапы!

—    Ты знаешь,— вздыхает жена-учительница,— мне тоже всю жизнь хотелось работать с медведями...

А на манеже косматая акробатка на лестницах Матрена Шишкина вызывает очередную бурю человеческого восторга...

А в углу сцены, над главным выходом на арену, с букетом цветов в лапе все представление стоит грустный плюшевый мишка, специально похожий на всамделишного, и с немой завистью глядит на своих живых собратьев, топающих по арене. Его туда поставил хороший и добрый человек — заслуженный художник РСФСР Леонид Окунь. Он же нарядил в красивые костюмы артистов и милых кордебалетных девушек. Впрочем, о лицах, сопровождающих филатовский цирк, разговор впереди.

Сейчас, по прошествии некоторого времени, я пытаюсь восстановить в памяти все, что сопутствовало Цирку Зверей. И я моментально вспоминаю воздушных гимнастов Галину и Валерия Антоминовых, не только четко исполнивших свой грациозный номер, но и поднявших на высоту филатовского медвежонка как живую эмблему звериного цирка. Эта «эмблема» весело крутилась и кувыркалась под куполом в отличие от неживой эмблемы — неподвижной медали, застывшей в центре арены и с боковых мест амфитеатра похожей не на профиль медведя, а на фас плохо выбритого кактуса. Но это к слову...

Я с теплым чувством вспоминаю отличную работу питомцев Людмилы и Валерия Филатовых, особенно красавца питона, сжимавшего в дружеских объятиях своего бесстрашного повелителя... А неповторимое зрелище эквилибристов на шестах под руководством Алексея Сарыча (режиссер П. Шидловский)! Я и сейчас с замиранием сердца мысленно слежу за ювелирным балансом на переходной лестнице Вероники Бириной... Но кто меня покорил окончательно не только технической виртуозностью, но и последовательной драматургией номера, так это работавший из рук вон хорошо жонглер Сергей Игнатов!

И все же вначале было слово...

Сейчас я с большим трудом пытаюсь вспомнить словесное и музыкальное оформление представления. И если композитор О. Хромушин может упрекнуть меня в том, что мне наступил на ухо целый медвежий цирк, то я ни в чем не могу упрекнуть авторе стихов М. Фрадкина, так как я просто-напросто их не слышал. Стихи пролога были прочитаны глухо и в полной темноте, поэтому единственный расслышанный мною стихотворный призыв оглянуться окрест и посмотреть, как прекрасно трудятся наши люди, не имел реального значения: было темно и ничего не видно окрест.

Впрочем, о безусловном значении слова на цирковой арене ясно и справедливо было сказано Юрием Благовым в «Правде».

Посмотрите, с каким удовольствием зритель воспринимает малейшую словесную шутку, когда она к месту и когда она слышна. Да-да, элементарно слышна. Ну, допустим, в новых цирках акустика ориентируется на микрофоны. Но в старом-то цирке я некогда слышал каждое слово, сказанное на арене. Правда, для этого надо, во-первых, говорить вслух, даже если ты говоришь про себя самого, а во-вторых, надо произносить слова «на все четыре стороны», не смущаясь присутствием публики. Я понимаю, что коверным иногда хочется поговорить друг с другом, как с особо приятными собеседниками, но ведь и зрителям тоже иногда хочется знать, над чем это так весело смеются клоуны где-то там, внизу... Правда, есть шутки, которых лучше не слышать. Инспектор манежа выводит клоуна с арены. «За что?» — спрашивает клоун. «За шиворот!» — отвечает инспектор...

Коверные Виктор Гаврилов и Валерий Петров — неплохие музыкальные эксцентрики, но пока что с одним, на мой взгляд, да и то не до конца драматургически разработанным номером «Охота». Слово им, видимо, противопоказано, да они и не дружат с ним. Может быть, они вообще не из этой программы, хотя могли бы примести пользу Цирку Зверей, если бы свои полурепризы о цыплятах или об охоте вывели на темы охраны природы, отношения человека к нашим «братьям меньшим» или хотя бы на минуту «влезли» в шкуру медведя...
Интересен был бы здесь прием как «очеловечивания» зверя, так и «озверивания» человека — разумеется, отрицательного персонажа. Скажем, с тем же традиционным в их исполнении «зеленым змием», напивающимся и кусающим своего заклинателя. Насколько сатиричней в данном случае был бы прием «наоборот», когда пьянчугой оказался бы заклинатель и кусал тихого змея, в конце концов доводя безобидное пресмыкающееся до справедливой расправы над пьяницей, потерявшим человеческий облик...

Впрочем, нас, зрителей-советчиков, много, а режиссер программы один — Юрий Свирелин. И его премьера, открывшая девяносто пятый сезон Московского цирка, показала, что любой номер нашего цирка, за редким исключением,— номер высшего класса. Это я заявляю положа руку на сердце. На мое зрительское сердце.

И я снова и снова поэтому возвращаюсь к тому вечеру премьеры... Вы помните фильм «Воспоминание о будущем», которым авторы пытаются убедить зрителя в существовании пришельцев-инопланетян? Не буду с ними спорить, кто знает, может быть, потомки этих самых пришельцев служат сегодня медведями у самого Филатова... Но эти мои зрительские воспоминания — не о будущем и не о прошлом, а о настоящем, настоящем искусстве — искусстве цирка, которое никогда не останется только в прошлом, потому что всегда устремлено в будущее. Говорю это как рядовой необученный зритель, ибо никто из моих близких не может упрекнуть меня в профессиональном знании цирка. Да и вы могли заметить, что ни о каких «фляках», «форгангах» и «шпрех-шталмейстерах» в моих воспоминаниях не было и речи, но...

...Но если бы я верил в переселение душ, то в далеком будущем хотел бы всей душой переселиться в жонглера, или гимнастку, или на крайний случай в индийского слона под управлением Татьяны Филатовой. Я был бы очень добрым и послушным слоном, и, быть может, именно обо мне в своих воспоминаниях упомянул бы какой-нибудь будущий рядовой армии зрителей цирка.

АНДРЕЙ ВНУКОВ

оставить комментарий