Под счастливой звездой
Малая планета ВЛАДВЫСОЦКИЙ. Открыта Л. В. Журавлевой 22 августа 1974 г. в Крымской астрофизической обсерватории. Занесена в Международный каталог под № 2374.
Неяченко И. Звезда в подарок. Симферополь, 1984, с. 115
Судьбы поэтов после смерти пересекаются самым невероятным образом. Летом 1980 года на Ваганьковском кладбище лопата земли с могилы Есенина упала на гроб Высоцкого. Через шесть лет на могиле барда с Большого Каретного, таганского артиста и русского поэта Владимира Семеновича Высоцкого был воздвигнут монумент.
Виктор Конецкий написал недавно о свойствах человеческой памяти, что она «может быть громадной, невообразимой, высокой, и тогда они остаются жить с нами. А чтобы помочь нашей памяти не скудеть, мы создаем памятники и талантливые памятники способны сдуть с наших душ пепел обыденности».
Памятник Высоцкому кажется созданным не из бронзы, а из поэтических строк, У него два автора — скульптор А. Рукавишников и архитектор И. Воскресенский, некоторые контуры наметил А. Вознесенский.
Кажется, что с монумента еще не соскользнула драпировка — фигура поэта и артиста не открылась полностью, и в этом есть своеобразная символика, залог будущих открытий.
За спиной Высоцкого — головы двух вздыбленных лошадей. Это, конечно, его «кони привередливые»:
...Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Умоляю вас вскачь не лететь.
Что за кони мне достались привередливые!
И дожить я не смог, и допеть — не успеть...
Высоцкий всегда мечтал написать поэму о лошадях и даже начал ее с монолога верных, испытанных коней-победоносцев. Не знаю, куда бы привела его поэтическая фантазия — к гуигнгнмам Свифта? К кентаврам — полулюдям-полулошадям, извечному символу раздвоенности человеческой натуры, когда в одном лице совмещаются конь и наездник?
«Носил гитару на плече, как пару нимбов», — писал Вознесенский. Если стать прямо перед памятником, как раз сзади над головой у Высоцкого окажется нижняя дека перевернутой гитары. Может быть, только и всего. Но, обойдя памятник с левой стороны, каждый зритель поражается метаморфозе рельефа конских голов. Здесь вместо них возникает контур крыла с мощным оперением, опускающимся к плечу скульптуры. Нет, не убеждайте, что крыло это — от небожителей, Высоцкий был другого происхождения и воспитания. Скорее, это крыло Пегаса, которого Высоцкому было дано взнуздать.
«Не называйте его бардом, он был поэтом по природе». Многие, доверяя Вознесенскому, начисто лишали Высоцкого звания барда, не замечая акцента последней строки — он был поэтом по природе своего дарования.
В разгадке этого противоречия, может быть, и есть сущность творчества Высоцкого.
Его поэтический талант был вдохновлен театром, но без эстрадных подмостков он вряд ли мог состояться в новом качестве.
Выйдя к микрофону «как к амбразуре», чувствуя пытливые взгляды тысяч глаз (как разнилось, вероятно, это чувство с ощущением тихого дыхания камерной аудитории или бесстрастно-монотонного движения магнитофонных кассет), Высоцкий обретал иной творческий масштаб и размеры духовной ответственности. В театре он выражал волю авторов пьесы и спектакля, на эстраде был единственным властелином.
Эстрада была для Высоцкого и компасом в поисках тем. Пользуясь стойкими приемами литературоведов и музыковедов, можно рассматривать отдельно его военные, спортивные, юмористические, фольклорные песни, любовную лирику и т. п. Это разделение важно хотя бы потому, что показывает: подобной жанрово-тематической сферой никто из исполнителей авторской песни и эстрадных певцов по-настоящему не владел.
Темы приходили из жизни, но Высоцкий как бы прощупывал в зале магнитные поля злободневности, аккумулировал их и возвращал в зрительный зал с неожиданными выводами, акцентами. Он иронизировал, злился, негодовал, он мог сблизить аудиторию, разную по возрасту, социальной группировке, уровню образования...
Отсюда та ламолодецность выразительных средств, которая с годами превратилась в отточенную, афористичную простоту, абсолютно своеобразную по стилю. Отмежевавшись от движения самодеятельной, туристической песни, Высоцкий эту обособленность подчеркнул. Для него эстрада стала уже трибуной. Крик души не был похож на душевный разговор, переборы струн у костра.
Голос? Высоцкий рассказывал — когда его принимали в театральный вуз, отметили в экзаменационном бюллетене отсутствие певческих способностей. Прежде чем его голос стал «модным», немало воды утекло. Его голос также «спорил» с исполнительской манерой высокого тенорового регистра, манерой, которая повлекла утерю мужественности и спокойного достоинства эстрады минувших лет.
Актерская выучка расширила интонационные возможности «певческой речи» Высоцкого, но сам тембровый «спектр» его голоса уже работал на образ. Богатым был интонационный подтекст, рождавшийся из быстрой смены настроений, безукоризненной — драматургически выверенная динамика. Да, Высоцкий умел «влезать в кожу» всех своих персонажей, каковы бы они ни были. Но в подтексте всегда ощущалась его личность, за личностью стояла судьба.
Все эти уникальные особенности и привели к тому, что название феномену Высоцкого на эстраде подбиралось трудно. Шансоны всея Руси — еще один меткий поэтический блицпортрет принадлежит А. Вознесенскому.
Но, получив от эстрады часть своей легендарной популярности, Высоцкий не был эстрадной «звездой» в скоропреходящем понимании этого слова. Материалом его творчества всегда оставалась поэзия, гостья эстрадных подмостков. Эстрадой пользуются поэты, чтобы сократить временной путь своих строк к читателю-слушателю, показать, что стоит за стихами. Так эстрадой воспользовался и Высоцкий. Так он помог ей подняться на уровень доверительной прямоты, обжигающей искренности.
На вопрос анкеты: «Ваше хобби?» — в 1970 году он ответил чуть легкомысленно: «Стихи и зажигалки», хотя уже тогда был поэтом в истинном, не версификаторном понимании этого слова. Поэтическое видение мира — дар особый, и Высоцкий им обладал в полной мере. Но в последние годы жизни и он сам и все, кому он был дорог, почувствовали какое-то особое предназначение поэта. Оно подтверждалось все возрастающим вниманием слушателей и зрителей к тому, что он говорил и пел, причем без какого бы то ни было участия средств массовой информации. Любовь к лучшим представителям современного поколения вспыхивает в народе стихийно, безошибочно и естественно. Этот благодарный всплеск, даже поклонение, заставляют думать о том, что в появлении Высоцкого и его взлете была некая историческая необходимость , ставшая понятной лишь сейчас, во времена перестройки и обновления морального климата общества. Он же все предугадал гораздо раньше, немало напугав перестраховщиков и чинуш. Для борьбы г ними, пусть даже символической, нужна была стойкость и громадное физическое напряжение, которое он испытывал параллельно и в творчестве.
Поэты ходят пятками по острию
ножа
И режут в кровь свои босые
души, — итожил Высоцкий в стихотворении- балладе «О фатальных датах и цифрах», но начинал его с внешне бесхитростного
Кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт... Впрочем, фанфарно-одиозная инструментовка этой же темы существовала и до Высоцкого. В «Молитве перед поэмой» «Братская ГЭС» Е. Евтушенко восклицал:
Поэт в России — больше, чем
поэт.
В ней суждено поэтами рождаться
Лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства,
Кому уюта нет, покоя нет.
Евтушенко, собственно, обращался к тем же великим теням, что и Высоцкий, но с другой целью. Пушкин, Маяковский, Лермонтов и Есенин должны были вдохновить его поэтическое перо, придать ему необходимые для реализации замысла достоинства. Высоцкий «завидовал» трагическим судьбам до срока ушедших из жизни поэтов, выверяя по ним свои жизненные принципы и тем самым предвосхищая свою судьбу.
Высоцкий был романтиком, и этим сказано все или почти все, так как его романтика взрослела вместе с ним, менялась с течением времени.
«Я настоящий дворовой, безнадзорный мальчишка, выросший в послевоенных московских дворах, — не раз начинал он свою биографию. — Мои родители были разведены, поэтому я жил то у отца, то у матери. Но вырос я, конечно, не под влиянием родителей, а друзей. Я редко бывал дома, всегда — на улице. Это часть Москвы около Центрального рынка, улица Ермоловой, угол Большой Каретной. Там же была колония для несовершеннолетних, и зарешеченные окна смотрели прямо на нашу школу. Мы могли заглянуть прямо из классов в чужой, закрытый мир. Я б никогда не подумал, что однажды начну писать песни, я всегда писал только стихи. Но как-то раз я услышал, как пел поэт Булат Окуджава, и это было прозрением...».
Окуджава был «патриархом» многих современных бардов, но при этом его и Высоцкого многое разделяло. Об этом замечательно точно сказал Ю. Карякин: «Булат Окуджава играет на своей тихой волшебной дудочке — и вдруг, сквозь асфальт, прямо на камнях зеленеют ростки... А еще нужны, наверное, и настоящие отбойные молотки, еще и взрывать нужно камни, иначе тоже ни к чему не пробиться, ничего не найти. И Высоцкий сочинял и пел свои песни так, будто молотком отбойным работал, сотрясая всех и сотрясаясь сам. Он именно взрывает сердца, и прежде всего свое собственное сердце».
Высоцкий, впрочем, не преувеличивает воздействия Окуджавы на собственный исполнительский стиль. «Я понял, — говорил он далее, — что можно резко усилить воздействие стихов, дав им дополнительное измерение — с помощью музыкальной окраски или, по крайней мере, благодаря четкому ритму гитары. Это просто. Гитара всегда при себе, с концертным роялем — гораздо сложнее. К тому же гитара кажется мне более демократичной.
Однако раньше я учился играть на рояле, — говорил Высоцкий. — А на гитаре все бренчали в подворотнях. Вот я и начал со стилизации так называемых «блатных» песен. Они были полны стремления к близкому, доверительному общению, а достичь этого на эстраде было нелегко».
«Интеллигенция поет блатные песни, — написал в 1958 году молодой Евтушенко, особо не задумываясь над тем, почему же их
...Поют врачи, артисты и артистки.
Поют в Пахре писатели на даче,
Поют геологи и атомщики даже.
Поют, как будто общий уговор
у них
Или как будто все из уголовников»
Уговора, разумеется, никакого не было. Тенденция была. Срабытывал иммунитет к тягуче приторной любовной лирике, к песням, будто сочиненным ипохондриками, равно и к надоевшему бессмысленному бродячеству.
«Фольклор» подворотен тоже был неравноценен. Высоцкий сразу же выбрал героем песен не расхлябанно-гаденькую фигуру Промокашки, которого позже блестяще сыграет его соратник по театру Иван Бортник в фильме «Место встречи изменить нельзя», а недавнего обитателя городских дворов, своего почти что ровесника.
Глядя на тех, кто еще раньше перешагнул черту, отделявшую двор обычной московской школы от зарешеченного мира для несовершеннолетних, Высоцкий должен был (по характеру своей натуры) разобраться, что же с этими людьми происходило. Он понял: судьба решившихся на этот шаг была драматична хотя бы потому, что кажущаяся свобода их поступков на самом деле была уже неволей. Но вопреки расхожему определению «Понять — значит простить» Высоцкий не был к этим людям снисходителен. И он доказал это, сыграв с каким-то особым ожесточением сотрудника МУРа Жеглова в уже упоминавшемся фильме. Читатели повести братьев Вайнеров «Эра милосердия» помнят, что и сам Жеглов «из бывших». В фильме, созданном по этой повести, подобной детали нет, но ясно, что Жеглов побеждает своих противников еще и потому, что хорошо знает их законы.
Высоцкий неоднократно говорил о том, что все его герои находятся как бы на рубеже, на переломе. Между жизнью и смертью, верностью и предательством, свободой и неволей, правдой и ложью. Ему интересен был человек в критической ситуации.
Применительно к военной теме в творчестве Высоцкого это тоже верно, но для ее осмысления недостаточно. Давид Самойлов, автор строк «сороковые, роковые» как-то сказал, имея в виду свое писательское поколение, что «наши лучшие понятия о народе накапливались во время войны и всегда оставались основой нашего человеческого опыта».
Высоцкий узнал это поколение уже после войны. Но он, родившийся в 1938 году, так писал свои стихи «А сыновья уходят в бой», как будто сам был старшим современником ополченцев, солдат Красной Армии. И когда Высоцкий говорил, что опоздал появиться на свет, в этом не было ни фальши, ни рисовки. Самые лучшие доказательства тому остались в его песнях о войне. Многие из них недавно выпущены фирмой «Мелодия» в специальном альбоме грамзаписей. Воины-ветераны, и те поражались достоверности, с которой он писал об окопах, атаках и тех, кто «не вернулся из боя», Отчасти это объяснимо феноменальной восприимчивостью Высоцкого к любым жизненным проявлениям, его обостренным чувством правды. Но этого недостаточно для творчества. Мы много слышим и читаем очевидцев поразительных событий, воспоминания которых представляют собой набор стереотипных фраз... Высоцкий же смог в лучших стихах переплавить непережитое, но прочувствованное в меткие, порой ослепительно яркие художественные образы. Вспомнить хотя бы «Як-истребитель». Нет, конечно, не в достоверности очевидца здесь дело — Высоцкий «играть» эту роль вне театральной сцены не собирался. И все же, выходя на театральные подмостки в спектакле «Павшие и живые» и с романтическим пафосом читая строки:
Война ж совсем не фейерверк,
А просто трудная работа,
Когда — черна от пота — вверх
Скользит по пахоте пехота, — не чувствовал ли он себя «тем самым» солдатом Михаилом Кульчицким, поклонником Велимира Хлебникова? Кульчицкий был автором еще одной чеканной строки, характерной для лучших представителей его поколения: «Не до ордена — была бы Родина». Он погиб на Сталинградском фронте 24 лет от роду. В канун премьеры «Павших и живых» Высоцкому было ненамного больше. Шел 1965 год, время мужания нового поколения, не знавшего войны, и участники диспутов под девизом «В жизни всегда есть место подвигу», расходясь по домам, пели под гитару песни Высоцкого.
Нина Максимовна, мама Высоцкого, вспомнила недавно, сколь рано сын задал ей недетский вопрос о том, что такое счастье. Тогда для него счастьем оказалась манная каша без комков, сваренная в детском саду эвакуационного Бузулука. И мать поняла, что это хороший признак: вкусная каша для детей означает скорый конец войны, а значит, скорую победу правды.
Точно известны по крайней мере два ответа взрослого Высоцкого на вопрос о счастье. В анкете 1971 года он будто нехотя отвечает, что иногда счастлив. В мае 1980-го, на встрече со студентами МГУ, уже испытав дважды, что такое клиническая смерть, за два месяца до кончины, говорит спокойно, прикрыв веки, с мягкой, неповторимой хрипотцой: «Счастлив. Невероятно».
Поиски счастья протяженны во времени. Блок писал в записных книжках: «Есть такой человек (я), который думал больше о правде, чем о счастье». Высоцкий мог выдохнуть: «Ни единою буквой ни лгу». И ему верили. Человек, приравнявший правду к счастью, — счастливый человек.
А. ЧЕПАЛОВ