*На арене и вокруг нее* И.Н. Бугримова

Не найдя книги в сети целиком, решила научиться сканить... Не взыщите, опыту 0,0... Да и тема показалась актуальной... О взаимоотношенях. *  Подошли майские праздники.  Второго мая для воинов Советской Армии мы давали шефское представление. Началось оно в девять часов утра.    Подошла моя очередь. Я надела свой красный плащ и в отличном настроении пошла на манеж. Я любила выступать перед воинами. Шла уже вторая половина номера. Я приблизилась к Цезарю Второму, чтобы послать его на очередной трюк. Подняла руку со своей дирижерской палочкой. Вдруг меня, как током, ударило в руку и страшным рывком бросило к льву. Он этого не ожидал, у него, видимо, создалось впечатление, что я кинулась на него. Он инстинктивно поднялся на задние лапы, и я оказалась у него в объятиях. Тут же оттолкнулась от его могучего тела и отлетела назад, только теперь почувствовав нестерпимую боль в руке. Я взглянула на руку: у меня было вырвано сухожилие. У вбежавшего в клетку мне на помощь Бориса Бирюкова подступила дурнота, как признался он потом. Я дала команду убрать зверей. Когда они покинули манеж, у меня еще достало сил поклониться зрителям.     Никто ничего страшного не увидел и не понял, что произошло. Бедняга Цезарь не был виноват в происшедшем. Во всяком случае, он не умышленно нанес мне тяжелую травму. Когда я подошла к нему со своей палочкой и подняла ее, он по привычке махнул лапой — и зацепил когтями мою руку, невольно рванув. И вот я в медпункте. Пальцы бессильно висят. Не снимая с меня перчатки, цирковой врач залил руку риванолом и забинтовал. Пришла «скорая», и меня повезли в больницу, к профессору Лазарю Львовичу Роднянскому, с которым уже успела созвониться директор цирка Татьяна Восходова. А было, напомню, второе мая, и профессор, только что вернувшийся из Москвы, сидел дома за праздничным столом. Мне крепко повезло, сказала Татьяна, что Лазарь Львович уже в Красноярске. Мы приехали в больницу, и Татьяна сама сразу доставила меня в кабинет профессора, которого еще не было. Пока мы ждали его, едущего из дома, мне сделалось так нехорошо, что пришлось прилечь на диван. Когда Лазарь Львович вошел, я, не знаю почему, почувствовала, что мне в самом деле повезло. Может, оттого, что профессор Роднянский излучал доброту и одновременно — уверенность. Мне он сразу понравился. В дальнейшем мои первые впечатления счастливо укрепились. Выслушав, что и как произошло, лишь мельком взглянув на руку, профессор вызвал своего помощника и отправил нас вместе с ним в операционную. Меня соответствующим образом обрядили, положили на операционный стол и хотели усыпить. Я воспротивилась. Пока я спорила с сестрами, пришел профессор, готовый к операции. Я попросила, чтобы меня не усыпляли. Профессор на мгновение задумался и кивнул. Провозился он с моей рукой больше часа. Одно сухожилие было удалено, другое, разорванное, сшито и так распределено, чтобы все пальцы вновь заработали. Сложная была операция. Лазарь Львович, усталый и удовлетворенный, подивился моему терпению, сказав, что ему прежде всего помогла моя выдержка.   После операции меня хотели было на носилках отнести в кабинет, где были мои вещи и где ждала меня Татьяна Восходова, но я понадеялась на свои силы и отказалась. Однако, когда мы начали спускаться по лестнице, у меня закружилась голова и, если бы не Роднянский, шедший рядом, я покатилась бы вниз. В кабинете я провела с полчаса, немного пришла в себя, и Лазарь Львович повез меня к себе домой - «догуливать майские праздники». У него оказалась чудная, приветливая жена и две прелестные дочери. Я провела у Роднянских часа два, и, только убедившись, что я достаточно владею собой, профессор разрешил отвезти меня в гостиницу. Человек чуткий и врач опытный, он прекрасно понимал, что держусь я лишь на нервах. Ему нужно было понаблюдать за мной, а заодно и снять хотя бы часть того напряжения, в котором я пребывала. В самом деле, лучшей обстановки, более теплой, и желать было нельзя.   Чувствовала я себя, конечно, неважно, очень ныла рука. И, как только приехала, с удовольствием легла в постель. Меня расстроило предупреждение Лазаря Львовича, чтобы я в течение по крайней мере трех недель и думать забыла о работе — сухожилия срастаются медленно. Но могла ли я не думать о работе, тем более что предстояла поездка в Японию. Предстояла ли? Теперь за нее нужно было бороться. Начались звонки из Москвы. В связи со случившимся в управлении поставили под вопрос мою кандидатуру. Нашлись доброжелатели, которые, даже не побывав в Красноярске, расписывали в кабинетах управления всяческие страсти. Я заверила руководство, что через несколько дней приступлю к работе, а времени для поездки еще предостаточно — месяц в Красноярске и три недели на переезд.   Но для того чтобы смолкли все скептики, нужно было через неделю встать строй, выйти в манеж. Как это сделать? Кисть правой руки находилась тугой повязке. А именно правой рукой, в которой у меня всегда была палочка, я вела всю работу. Сейчас пальцы были неподвижны и должны были находиться еще недели три в покое. Единственное, что я могла, — чуть согнуть ладонь в горсть. Этим и воспользовалась. Взяла металлическую трубочку от бигуди, немного развернула ее, раскрыла и, укрепив ремешком в ложбине ладони, туго вставила в нее, в эту трубочку, свою дирижерскую палочку... Ох и попало мне от Роднянского, который, узнав, что я приступила к работе, пришел на представление, вернее, до начала его. Он категорически воспротивился моему желанию. И даже когда я продемонстрировала ему свое приспособление, он не очень успокоился. И был по-своему прав. Одно дело помахать палочкой за кулисами, другое — работать на манеже с хищниками, где каждое мгновение чревато неожиданностями, непредвиденными движениями, в том числе и больной руки. Полный сомнений, Лазарь Львович пошел на место. А после представления вернулся за кулисы, с улыбкой развел руками: «Только в цирке возможно такое! И все-таки я прошу вас быть предельно осторожной — поберегите пока руку». * Мы очень сдружились с Роднянским.  

*... Мне в то время не везло с молодняком. Выращивать львят в условиях зоопарка и зоовыставок сложно. Но неизмеримо сложнее это делать в цирке при постоянных переездах. Поэтому я предпочитала брать годовалых. Однако получить полноценных, правильно выращенных львят было проблемой. Я долго не могла никого прибавить к своей восьмерке. Она у меня по возрасту была весьма неоднородной. Львицы, которых я взяла, как мне казалось, временно, в качестве вынужденной замены, заставили себя полюбить. Каждая из них была по-своему хороша. Стремительная, темпераментная Дукесса очень эффектно выглядела среди степенных львов. Порой я не успевала подать команду, лишь только еще поворачивалась в ее сторону, а она, внимательно следившая за всем, уже спешила на трюк. Особенно эффектен был в ее исполнении прыжок с пирамиды на пирамиду через мою голову. Разгон она брала прямо на своем месте — буквально срывалась с тумбы, мчалась на лестницу высокой пирамиды и оттуда без остановки прыгала, распластавшись. Расстояние между пирамидами было довольно большое. Казалось, она зависала в воздухе над моей головой. Однажды, когда она уже оттолкнулась от пирамиды, а делала она это с большой силой, пирамида сдвинулась, и Дукесса всей своей тяжестью упала на меня, сбив с ног. Было такое впечатление, что она бросилась на меня. Многие зрители вскрикнули, по цирку прокатился гул. Пока я опомнилась и поднялась, Дукесса уже смирно сидела на своем месте. При падении Дукесса когтями оцарапала мне плечо и порвала костюм. Дукесса была чудесной артисткой, ее импровизации украшали работу. Как-то Радж, прыгнув в кольцо, пробегал мимо нее. Дукесса, чья очередь была исполнять этот трюк, не стала ждать, пока Радж освободит проход, перемахнула через него и помчалась на прыжок в кольцо. Мне понравилась такая мизансцена, и я закрепила ее. С тех пор всякий раз, идя на прыжок, стремительная Дукесса перепрыгивала через неторопливо возвращающегося Раджа. Я всегда старалась возможно полнее раскрыть и использовать индивидуальные особенности каждого своего питомца. Вот, например, львица Наташа. После того как в Берлине она подстерегла и поймала руку фотокорреспондента, стоило кому-нибудь подойти к клетке, Наташа норовила не упустить этой возможности. Пришлось на ее клетку-домик набрасывать дополнительную сетку, так как она стала ловить даже зазевавшихся служителей и ассистентов. Я долго размышляла, как использовать эту ее страсть подкарауливать кого-либо. Вспомнился эпизод в Берлине. Теперь, когда у меня возникла пауза во время перестановки тумб, к сетке подходил "фотограф» («артист-подсадка», как говорят в цирке). Наташа вскакивала с места и бросалась на него. Он, в испуге отпрянув от клетки, падал. Публика хохотала. Даже и догадываясь, что это всего лишь шутка, — Наташа-то роль свою играла хорошо. Она стала у меня дублером на канате, ловко каталась на шаре. Ко всему этому была еще и красива: круглая мордочка с большими глазами и ярко-рыжая лоснящаяся шерсть. Львицы ужасно действовали Демону на нервы — его раздражали их независимый нрав, уверенность и какая-то самостоятельность поведения. Он после смерти Цезаря считал себя главным в клетке. Скорее всего, это ощущение у Демона возникло из-за того, что у него была как бы вторая профессия или роль. В моем присутствии он не проявлял агрессии к посторонним людям. Я могла с ним работать без клетки; он участвовал в елочных представлениях, снимался в кино, на телевидении. Но во время работы внимание уделялось всем одинаково. Это вызывало у него ревность. Все это доставляло мне массу хлопот. Но и определенные преимущества тоже были. Особенно, так сказать, для представительства. Однажды гастроли в Ленинграде совпали со столетием Ленинградского зоопарка, с которым у меня были давние дружеские отношения. Меня попросили принять участие в телепередаче, посвященной этому событию. Режиссер придумал такую сценку. Идем мы с Демоном, подходим к дивану. Он укладывается в красивой позе, я сажусь возле него. Подходят пионеры, становятся вокруг нас, и я рассказываю о львах, о своей дружбе с ленинградским зоопарком. Сняли. Но режиссер и оператор попросили повторить, чтобы иметь на всякий случай дубль. Мы повторили. Однако Демон уже начал понемногу нервничать. Правда, съемки велись в цирке и кругом стояли мои помощники. И все-таки... А режиссеру, хоть умри, понадобился еще один повтор. Я сказала, что животное начало беспокоится, нужно прекратить съемки, это ведь все-таки лев. Но, видимо, обманутые примерным поведением Демона, режиссер и оператор стали уговаривать меня еще на один дубль. Пришлось согласиться, раз уж взялась за дело. Теперь уже с трудом, я снова уложила Демона на диван, подошли ребята, и я стала рассказывать. Демону окончательно надоело, он с рыком соскочил с дивана. В мгновение ока никого рядом не стало. I Потом уже режиссер сказал мне, что теперь он воочию убедился, что лев, даже как будто бы ручной, — лев и шутки с ним плохи. Кадры и без дублей получились хорошие. Чем дольше я работала с хищниками, тем больше убеждалась, что полностью доверять им нельзя. Лучше сказать, надо каждую минуту помнить, что перед тобой именно хищник. Сколько мы ни приглушаем инстинкты, сколько ни вырабатываем положительных в отношении человека рефлексов, достаточно бывает самой незначительной, подчас невидимой причины — и все нарушено. То, чего добивались годами, исчезает в мгновение — и перед тобой зверь. Тем более опасный, что за минуту до этого даже намека на агрессию или неудовольствие не проявлял. Выручить тут могут только опыт и хорошая реакция. Во время гастролей в Тюмени я случайно наступила на алюминиевую палочку, которая у меня иногда бывала в руках. Палочка покатилась, и я подвернула ногу. Резкая боль. Поняв, что работу надо прекратить, сделала несколько неловких шагов к двери, где стоял помощник, — и вдруг увидела испуганное выражение его лица. Сразу же обернулась. К счастью, вовремя — успела увернуться от нападения Грифа, который уже прыгнул. Он почувствовал мою слабость, и этого было достаточно, чтобы забыть все и броситься. Между прочим, этот эпизод говорит не только о высокоразвитом инстинкте, но и о предельном внимании, с которым львы следят за нами, за нашим поведением, даже когда кажется, что они спокойны. Я в клетке всегда двигаюсь энергично, бодро, упруго. Туг вдруг внезапная расслабленность, неуверенность. Мимо внимания Грифа это не прошло. Я проработала всю свою жизнь со львами, очень люблю этих животных. В них нет хитрости, коварства кошачьих. Они почти всегда действуют в открытую. Бывают добродушны и уступчивы. При любом происшествии, при любой агрессии в отношении меня я никогда не наказывала львов потом. Анализируя происшедшее, я приходила к заключению, что виновата почти всегда была сама. Значит, недодумала, не учла, недоглядела. Гордое и свободное животное, запертое в неволе, не может быть виновато — жизнь в неволе и принуждение не его стихия. Если лев, вынужденный мириться с обстоятельствами, все-таки вышел из повиновения, значит, где-то я преступила грань. Или заговорили в нем природные инстинкты. По поводу содержания диких животных в неволе, а тем более дрессировки их и демонстрации в цирке давно уже ведется, то затухая, то снова разгораясь, спор. Обычно одни аргументируют свою позицию гуманными принципами. Вообще вся человеческая жизнь и деятельность имеет конфликтно-компромиссный характер в отношениях с живой и неживой природой. Сейчас мне многое ясно. А когда я только начинала, то часто сомневалась — какую пользу приносит то, что я делаю? Но цирк убедил меня в том, что мое дело вызывает большой интерес. Жизнь в клетке для живого существа сложна, действует на него угнетающе. Львы с большой охотой покидали свои клетки, идя в вольер на прогулку, где я с ними играла и разговаривала, на репетицию или на работу. Одной из главных задач было найти, применяясь к индивидуальным особенностям того или иного льва, такие методы дрессировки, которые не создавали бы конфликтов, а, наоборот, побуждали животное исполнить трюк, чтобы получить одобрение и лакомый кусочек в награду. Разумеется, никакая наука даром не дается. Приходится что-то преодолевать и дрессировщику и животному. Животное, понимая, чего от него хотят, нередко капризничает. Наказание в этом случае отнюдь не исключено. Но важно, чтобы животное понимало, за что его наказывают. Важно чувство меры! Если дрессировщик не наделен этим чувством — горе и ему и доверенным ему животным. Чувство меры вообще одна из важнейших граней таланта дрессировщика. Однако все это общие рассуждения. Жизнь, практика преподносит такие сюрпризы, ставит в такие положения, которые вычислить заранее невозможно. Получила я как-то хорошего годовалого львенка Алешу. Процесс освоения и первой подготовки прошел довольно быстро, и я ввела его в группу. Он научился выполнять несколько трюков. Этого пока хватало. А окончательная доводка его должна была происходить уже во время выступлений. После нескольких дней работы Алеши в общей группе все, казалось, шло нормально. Совершенно неожиданно в очередной день работы, когда Алеша вслед за другими львами появился в дверях клетки и направился на свое место, Дукесса, которая уже сидела на тумбе, набросилась на новичка. Я отогнала ее, но она успела изрядно напугать молодого льва. Я усадила его на место, приласкала и не стала, чтобы он окончательно успокоился, трогать во время работы. На следующий день львица попыталась повторить нападение. Но я, уже будучи настороже, не допустила этого. Прошло несколько дней, и Алеша, оправившись от страха, снова стал исполнять трюки. Я же строго следила в этот момент за Дукессой. Все-таки она нас перехитрила. Как-то, возвращаясь на свое место после исполненного трюка и пробегая мимо тумбы, на которой сидел Алеша, она набросилась на беднягу. Я посадила ее на место и наказала. На львенка это так подействовало, что он отказался сходить с тумбы и идти на трюки. Я долго после этого случая пыталась преодолеть его страх. Но все тщетно. Когда я брала в клетку его одного, он беспрекословно выполнял все, что от него требовалось. Но стоило ему попасть в группу, он отказывался сойти с тумбы. Печальнее всего, что он очень привязался ко мне и я его полюбила. Устроили мы его хорошо: в зоовыставке, куда привезли нашего бедолагу, Алешу посадили в одну клетку с молодой львичкой, создав, так сказать, молодую семью. Я с болью распрощалась с ним. Через год, когда я работала в Свердловске, в цирк пришел директор зоовыставки, в которой находился Алеша, и пригласил в мой выходной день приехать к ним. Зоовыставка стояла километрах в тридцати от Свердловска... Работники зоовыставки встретили меня с цветами. Мы пошли осматривать животных. Я издали увидела Алешу. Он уже оброс красивой гривой, вид имел внушительный и с каким-то особым спокойным достоинством лежал возле своей подруги. Я сперва молча наблюдала за ним, а затем, подойдя, тихонько окликнула. Он вздрогнул и посмотрел в мою сторону. Я заговорила с ним, как обычно разговаривала раньше. Нужно было видеть, что произошло! Это была такая радость, Алеша так бурно выражал ее, что мы стали центром внимания всех пришедших на зоовыставку зрителей. Алеша очень разволновался. Наверное, не меньше взволнована была и я. Чтобы как-то успокоиться и не сразу резко уйти, я ходила по выставке от клетки к клетке. Пока я ходила, Алеша не спускал с меня глаз. Мне предстояли очередные гастроли в Ленинграде, и режиссер цирка Александр Аронов, мой большой друг, предложил мне поехать туда на машине. Мы отправились рано утром с расчетом успеть к представлению. Был конец лета, погода стояла хорошая, мы весело болтали, но вдруг машина дернулась и заглохла. Мы в это время проезжали через город Вышний Волочек. Пока наш водитель искал причину остановки, мы с Сашей пошли прогуляться по городу, хотелось немного размяться. Наше внимание привлекла афиша, написанная от руки. Она приглашала посетить зверинец. Нашли мы его легко, взяли билеты и пошли обозревать вагончики с животными. Их было немного, стояли они буквой «П». Пройдя половину вагончиков, мы очутились у клетки, где лежал лев. Животное было очень крупное, что-то знакомое было во всей его фигуре, а особенно в его профиле со слегка вздернутым носом. Мне показалось, что я узнаю в нем своего льва Аракса, которого три года назад сдала в один из наших зверинцев. Я сказала об этом Саше, и он предложил мне попробовать посмотреть льва поближе. Я подлезла под барьер ограждения и только хотела подойти поближе, как вдруг передо мной возникла девочка, которая повисла у меня на руке с криком: «Подходить к решетке нельзя!» Тут вступился Саша Аронов и стал говорить девочке о том, кто я такая. Она недоверчиво посмотрела на нас, но все же немного успокоилась. Я тихо произнесла: «Аракс!» У льва вздрогнуло ухо. Я тогда обычным своим голосом, как когда-то в клетке, повторила его имя. Лев вздрогнул, поднял голову и посмотрел куда-то вверх, как бы вслушиваясь в мой голос. Я продолжала повторять его кличку. Аракс резко встал на ноги и пошел ко мне. Подошел и уткнулся лбом в решетку. Это был его привычный жест. Потом он стал прохаживаться, тереться боками о решетку. Встреча была столь неожиданной, что я даже не помню своих слов. Не заметила, что возле нас стал собираться народ. Помню лишь то, что Аракс начал ходить все медленнее и наконец совсем остановился, потом отошел от меня, лег на то же самое место, где лежал, положил голову на лапы и застыл. Я стояла как зачарованная, не ощущая радости встречи: слишком много возникло в памяти горьких и трудных дней, когда в Сочи он однажды взбунтовался, а за ним взволновалась вся группа. Прогремел гром, и стали падать крупные капли дождя, а я все стояла. Саша Аронов стал торопить меня идти к машине. Я посмотрела еще раз на виновника моих переживаний и бед. Он лежал как каменное изваяние, и я подумала, может, у него тоже роятся воспоминания о его работе в цирке. Пошел дождь, мы побежали к машине, а за нами бежала девочка из зверинца. Изрядно намокшие, мы устроились в машине и поехали дальше. Я посмотрела в заднее стекло, под проливным дождем стояла девочка и махала рукой. Всю дорогу до Ленинграда Саша задавал вопросы о судьбе этого льва, и под мой рассказ мы даже не заметили, как доехали до города... На Александра Аронова эта встреча и мой рассказ произвели такое впечатление, что он долго меня мучил своими расспросами и в заключение написал книгу о моей встрече с Араксом. Но самым, я считаю, интересным было то, что я получила в Ленинграде письмо от той девочки, которая помогала своей маме смотреть за порядком в зверинце. Привожу дословно его текст: «Дорогая тетенька Бугримова, обязательно приезжайте к нам. Это очень важно. Мы сейчас в Кривом Роге. Приезжайте обязательно. С Араксом после Вашего отъезда что-то случилось. Раньше он был спокойным и ленивым, все лежал в углу, а как Вы уехали, до сих пор волнуется, забыть Вас не может. То бегает по клетке, а то часами сидит грустный и смотрит сквозь решетку вдаль, будто кого-то ждет... приезжайте... Оксана». Получение этого письма мне было приятно тем, что ребенок, который смотрел на животных как на экспонаты, почувствовал душой, что у животных есть и может быть своя жизнь, чувства, переживания. Наверное, девочка станет добрее и будет лучше относиться к животным, а может, посмотрит другими глазами на окружающий мир. Было у меня много встреч, переживаний, всевозможных вариантов за мою долгую работу с животными. Я рассказала об Алеше и встрече с Араксом не для того, чтобы прибавить еще две истории о моих львах. Но чтобы еще раз подчеркнуть, с какой хрупкой «душой» мы имеем дело всякий раз, даже если встречается лев с твердым характером. Как мы должны быть чутки и помнить каждое мгновение, что перед нами живое существо со своим сложным миром. *

     

                   

*Премьера прошла хорошо, дублеры четко выполнили свои трюки. Аплодисменты, цветы. Ведь публика не думает в этот момент, что номер может быть — и был! — много лучше. Она видит то, что есть. Здесь заключен важный этический момент творчества. Если, приняв эту благодарность, раствориться в ней, посчитав: «Вот и ладно, вот и хорошо!», остановиться на этом, через очень короткое время публика почувствует твой, так сказать, холод и ответит тебе в лучшем случае вежливыми аплодисментами. Искусство, как и жизнь, требует вечного движения. Эта истина, разумеется, непреложна и в моем деле.*

Снова на Восток.

Вскоре после московских гастролей в Центральном парке культуры и отдыха имени М. Горького
предстояла поездка в Кувейт и Иран.
В Иране я выступала почти четверть века назад, и, разумеется, интересно было вновь через
столько лет посетить страну, которая оказалась в свое время первой на пути из наших цирковых
зарубежных поездок. А Кувейт вообще представлялся загадкой.
Началось все с приключений. Животных, как заведено, отправили загодя по железной дороге
через Иран, а потом — водой, через Персидский залив. Артисты должны были лететь спецрейсом из
Москвы прямо в Эль-Кувейт.
Животные уже ехали где-то по Ирану, а нам еще не прислали виз! Но предотъездная машина
запущена: у нас на руках уже билеты — завтра утром самолет. А виз нет. Приехали утром в
аэропорт. Виз нет. Подождали-подождали и полетели без них. В Багдаде была запланированная
посадка. Нас встретили работники посольства. На нашу удачу, этим же самолетом должен был
возвращаться в Москву наш посол в Багдаде. Он и помог нам: на следующий день вылетел вместе с
нами в Эль-Кувейт и с помощью нашего посла в Кувейте уладил все с визами. Конечно, не обошлось
без томительного и тревожного сидения в аэропорту. Но это плата за «незаконное вторжение».
Визы мы получили. Но на этом наши злоключения не кончились. Животные и реквизит еще не
прибыли. Нас разместили в центре города, в хорошем отеле. Цирк предполагалось поставить возле
Луна-парка, где рядом и мы потом будем жить — в только что выстроенном, но еще не заселенном
доме.
А пока мы знакомились с городом, в котором причудливо соединились элементы европейской
культуры с древней восточной культурой. Основой экономики страны была добыча нефти, которую
она экспортирует во многие страны.
Город богатый, много состоятельных людей — торговцев, владельцев магазинов, отелей.
Чувствуется заинтересованность страны в повышении культурного уровня. Вводится бесплатное
лечение и обучение. Наряду с этим невероятная религиозность, что не мешает носиться на
современнейших автомашинах, — но опять-таки в национальных одеяниях. Женщины на улицах
носят легкие черные накидки, закрывающие лицо. Даже те, кто получил европейское образование,
одеваются в национальную одежду.
Конечно, наряду с богатством ужасающая нищета. Это контрасты капиталистического города, да
еще и сохраняющего старинные восточные нравы и обычаи. Правда, о религиозности расскажу
ниже, ибо нам это стоило нескольких тяжелых минут.
Наконец прибыл багаж. Как и было намечено по договоренности нашего антрепренера с властями,
возле Луна-парка, на открытом месте, начали готовить площадку для шапито. Жара стояла
страшная. Поэтому прежде всего поставили брезентовую конюшню, чтобы уберечь от жары
животных. К слову, шапито было большое, на пять тысяч мест.
Наш импресарио нанял рабочих — арабов. Это были выходцы из других стран, приехавшие в Кувейт
на заработки. На них жалко было смотреть, когда они по десять человек брались за координаты
(балки для шапито) и буквально падали под их тяжестью, тогда как наши артисты вчетвером
успешно справлялись с ними. Видя, что дело движется туго, медленно, наши включились в работу,
несмотря на жару и нестерпимо палящее солнце. Когда уже половина дела была сделана, явилась
полиция и потребовала от нашего импресарио все убрать и поставить шапито по другую сторону
Луна-парка!
После двух дней споров пришлось перебазироваться на новое место. Все начали сначала.
Снова подготовка площадки. Снова тяжелые координаты. И когда наконец надо было
натягивать шапито, оказалось, что подъемные краны малы — с их помощью не натянешь такое
большое и высокое шапито. Опять проблема. Достали большой кран, и тут выяснилось, что баржа с
осветительной аппаратурой еще не прибыла, она где-то в Персидском заливе.
Неприятность наползала на неприятность. Главное, шло время. Мы сидели в Кувейте уже третью
неделю и не чаяли, когда начнем. К тому же нас волновал возможный срыв установленного срока
начала гастролей в Иране — они рассчитаны были до наступления жары. Импресарио утешал
нас тем, что если отпадет Иран, он повезет нас в Сирию и мы вроде бы ничего не потеряем. Тут мы
заподозрили, что он в этом деле материально заинтересован. Вообще он не внушал симпатии своим
уж очень откровенно деляческим подходом ко всему. И к сожалению, оправдал под конец все
нелестное, что мы думали о нем.
В конце месяца состоялось открытие. На премьеру, как обычно, пришли сотрудники нашего
посольства. К слову, только они были в европейской одежде. Остальная публика, заполнившая цирк
до отказа, была в национальной одежде — серые свободного покроя халаты, у мужчин на голове
белый платок, прижатый черным ободком, женщины в большинстве в белых или черных накидках.
Все пошло хорошо. Первый номер — горячие аплодисменты, второй номер — тот же прекрасный
прием. Третий номер в программе — Нина Логачева; танцовщица на проволоке, везде и всегда
великолепно проходившая. Она начинает свой номер — и вдруг весь народ поднимается и выходит
из цирка. Мы в полном недоумении, если не сказать — в испуге. Что случилось? Люди вышли на
воздух и тут же стали... молиться. Потом как ни в чем не бывало вернулись на свои места, и
представление продолжалось.
Разумеется, на следующий день мы учли время молитвы и начали представление несколько позже.
Гастроли наши проходили успешно, при переполненном цирке, и больше никаких эксцессов не
возникало.
Погода стояла сухая, жаркая, иногда задували ветры, которые приносили песчаную пыль в виде
тумана. Она проникала повсюду, трудно было дышать. Отдых наступал поздно вечером. Зато ночи
были воистину из восточных волшебных сказок — на черном бархате неба низко нависали яркие
звезды. Не хотелось идти в раскаленный солнцем и не успевший остыть дом. Ложились поздно.
Рано утром будил шум машины, которая привозила пресную воду и накачивала ее в баки,
расположенные в квартирах.
Я уже говорила, что из отеля в центре города мы должны были, как только придет багаж,
переехать в жилой, не заселенный еще никем дом около Луна-парка. Мы переехали и жили в
нем, что было достаточно удобно. С пресной водой в Эль-Кувейте тогда (не знаю, как сейчас)
дело обстояло очень неважно: ее нужно было покупать, а стоила она почти столько же, сколько
стоил бензин. Но в целом жить в доме было удобно.
Когда же кончилось томительное ожидание и начались гастроли, то и вообще все пошло хорошо. И
если месяц, что мы провели в ожидании и подготовке к работе, тянулся мучительно долго, то этот
гастрольный месяц буквально пролетел.
На финал, как говорим мы в цирке, опять возникла неприятность. Мы уже завершали гастроли, когда
пришло сообщение, что в Иране сильное наводнение. Мы собирались переезжать туда машинами.
Вообще условия у нас были жесткие. Сегодня мы даем последнее представление, а завтра уже
место, где стоит цирк, с утра должно быть освобождено. Не успел уйти последний зритель, как мы
принялись разбирать свое огромное шапито и упаковывать багаж. Вся ночь ушла на упаковку. Затем
распрекрасный наш импресарио вывез нас на берег залива, возле порта, выдал нам деньги,
стоимость переезда машинами в Иран, и исчез. Ехать машинами теперь было невозможно из-за
наводнения. Но такова была договоренность по контракту!
Мы остались ждать у моря погоды. Погода-то была - парохода не было.
Жара страшная, животных надо укрыт и накормить. Между прочим, уже за свой счет. Хозяйство
громоздкое. Положение было просто отчаянное. С помощью нашего посольства стали искать
пароход. Да и все хозяйственные вопросы решали с ними, с работниками посольства. Парохода
не было. Прошло несколько мучительных дней. Наконец из посольства сообщили: прибывает из
Одесского порта грузовое судно. Но каков его маршрут и сможет ли оно нас взять — это еще
вопрос. Когда судно пришвартовалось, мы большой делегацией отправились к капитану.
Рассказали ему о нашей беде и безвыходном положении и просили помочь. Мы сами хорошо
понимали, что просим почти о невозможном.
Грузовое судно обычно располагает небольшой командой и соответственно — небольшим
помещением для нее. А нас было семьдесят человек да еще львы, лошади и громоздкий груз —
вагончики, набитые шапито, реквизитом для номеров.
Да, мы понимали, что просим почти о невозможном. Но что было делать? Капитан и вся команда
прониклись нашим бедственным положением, все отнеслись к нам с самым горячим участием — вот
оно, дыхание нашей Родины.
Капитан стал звонить в Одесский порт. После долгих переговоров удалось добиться изменения
маршрута — захода в иранский порт, специально для нас.
Но это было еще далеко не все. Нужно было получить разрешение встать под погрузку. В порту,
как известно, суда стоят в очереди, все рассчитано по часам. Расписание составляется заранее, и
график строго соблюдается. На этот раз, можно сказать, повезло. Оказалось, что родители
начальника порта — выходцы из России, и он отнесся к нам с сочувствием — выкроил
нам причал на полсуток. Мы, окрыленные удачей, истомленные нервотрепкой и вынужденным
бездельем в последние дни, энергично включились в кипучую жизнь порта. Но груз оказался
сложным, время, отпущенное нам, истекло, а погрузили еще только половину. И, как на грех, вышел
из строя на пароходе большой кран, которым велась основная погрузка. В общем, грузились больше
суток, нарушив работу порта.
Наконец мы отошли от причала Эль-Кувейта. Команда и в пути проявила себя самым благородным
образом, уступив женщинам свои каюты. Мужчины разместились на багаже, кто как смог. Вопрос с
питанием мы решили так: женщины сами готовили, подавали и убирали посуду. Так как на небольшом
судне было очень тесно, кормили мы всех в четыре очереди. Словом, скучать было некогда.
Мы прибыли в Абадан, крупный промышленный центр, известный своим огромным
нефтеперерабатывающим заводом. Нас давно ждали, и все было подготовлено, чтобы быстро
начать.
Мы должны были отработать в городе всего неделю. Начали хорошо. Но на пятый день во
время первого отделения налетел настоящий ураган с обвальным ливнем и градом. Пришлось не
только прервать представление, но и отключить свет. Народ сидел в темноте. Страшный грохот
наполнял шапито — ливень и град обрушивались на натянутый брезент. Мы же, артисты, спасали
конюшню. Разбившись по двое, держали опорные балки, чтобы не завалило всю конструкцию
и не унесло брезент, который в некоторых местах уже яростно трепал ветер, и его с трудом
снова приходилось приторачивать. И мы и лошади уже стояли в воде. А она все прибывала. Я
боялась за львов. Колеса клеток уже скрылись в воде, недоставало каких-нибудь
десяти-пятнадцати сантиметров до пола клеток.
Резко похолодало. Мы продолжали стоять в холодной воде, не смея отойти. Так продолжалось
примерно час. Затем ветер и дождь стали стихать. Мы смогли войти в вагончики и сменить мокрую
одежду. В шапито включили свет, и народ стал выходить из цирка. Идти людям пришлось прямо по
воде — все было затоплено. Вслед за публикой и мы, продрогшие, измученные, двинулись в
гостиницу, мечтая поскорее согреться и отдохнуть.
Наутро — словно никакого урагана накануне и не было: ярко светило солнце. Но когда
мы пришли в цирк, то увидели, что служители, засучив брюки до колен, ходят по территории
босиком, увязая по щиколотку в размокшей глинистой почве. Иначе ходить было невозможно, не
рискуя ежеминутно терять обувь. Нам срочно приобрели резиновые сапоги. Однако главная
проблема — как поступить со зрителями. Была суббота, и мы должны были давать два
представления. И к первому публика с давно купленными билетами на руках уже начала стекаться.
Пустить ее в цирк администрация не решалась. Из-за раскисшей глины шапито могло завалиться.
Нужно было подождать хотя бы несколько часов, чтобы под лучами палящего солнца почва
высохла. Пока же только возили гравий и насыпали дорожки.
В четыре часа решили рискнуть — пустили публику. Это в самом деле был большой риск, о
котором публика не догадывалась. Зачем же людей, пришедших отдохнуть и развлечься,
заставлять беспокоиться? Представление прошло благополучно. Но стоило это нам всем немало
нервов. Может быть, это нервное напряжение было причиной того, что лев порвал мне руку и
пришлось накладывать швы. Но опять-таки я постаралась вести себя так, что все это как бы
осталось за кадром, чтобы публика не заметила. Так же поступила и дрессировщица собак, которой
во время сценки «Футбол» бульдог прокусил ногу. Отработали мы и вечернее представление,
которое пришлось давать, по сути дела, почти без перерыва на отдых. На следующий день, в
воскресенье, провели три. И на этом завершились наши короткие гастроли в Абадане.
Предстоял переезд в Тегеран. Упаковав багаж и погрузив его на машины, мы могли наконец немного
отдохнуть, прийти в себя.
Тегеран я не узнала — город словно сменил декорации. Ушли те пестрота и яркость красок, что
поразили меня четверть века назад. Люди теперь были в европейском платье. Город украсился
современными домами, улицы заполнили машины новейших марок, извозчиков не было и в помине.
Вместо аромата цветущей зелени — от машин и раскаленного асфальта тяжелый смог. Пожалуй,
лишь Персидский базар, с его крытыми помещениями, где мы спасались от дневной жары, сохранил
свой прежний облик.
Поместили нас в современном отеле, к которому подавали автобусы, отвозившие нас в цирк.
Но это позже. Пока мы ждали приезда шаха. Цирк поставили на территории промышленной выставки,
которую должен был открыть шах. Наша премьера намечалась на день открытия выставки.
Шах ездил где-то по стране.. Мы пока знакомились с городом. Условия контракта при этой
задержке практически никакие не нарушались, ибо наша поездка была гостевой. Мы ничего не
получали за работу. Весь сбор должен был идти в пользу иранских детей, пострадавших от
землетрясения. (Как потом выяснилось, лишь выручка от двух представлении действительно
досталась детям.)
Разнеслась весть, что шах вернулся в столицу и на завтра назначено открытие выставки, а
значит, и цирка, В цирк привезли ковры и устелили ими передний проход. С центральной ложи
сняли барьер и всю ее тоже застелили коврами. Привезли и поставили позолоченные кресла.
Кругам стояла полиция. Ближе к вечеру на выставку стали подкатывать дипломатические
машины. В семь часов прибыл шах с семьей и со свитой. После приветственной церемонии шах
разрезал ленточку, и вся свита и гости двинулись осматривать выставку.
Мы пошли одеваться к представлению.
Минут через сорок шах прибыл в цирк. Дали звонки, и представление началось. Цирк буквально
заполнила почетная публика, пресса, фотокорреспонденты. Отовсюду на нас были нацелены
фотоаппараты. Конечно, мы волновались. Но представление прошло без сучка без задоринки, на
большом подъеме.
Когда наступил эпилог, нас попросили задержаться на манеже. Перед ложей шаха раскрыли
барьер манежа, и он, вместе с шахиней вышел из ложи и пошел к нам. Шах и шахиня стали нас
благодарить, пожимая каждому руку. Все это — под прицелами армии фоторепортеров. Назавтра
все газеты писали об этом событии. Для нас, кстати, лучшей рекламы не могло быть. Гастроли в
Тегеране начались. Каждый день мы давали по два представления. Первое начиналось в пять
часов, когда жара еще не спадала — все накалялось под палящими лучами. Дышать было трудно
даже просто сидящим на местах. А каково же акробатам и всем тем, кто стремительно двигался на
манеже, совершал всевозможные трюки! Поэтому незадолго до представления асфальтовую
площадку, где стояли наши вагончики, и само шапито поливали из шлангов. Конечно, этого было
мало, но все-таки приносило хоть какую-то свежесть. Зато в девять часов, когда мы начинали
второе представление, наступала прохлада и работалось легко.
Все время мы шли с аншлагами, это значит — десять тысяч зрителей каждый день бывало на
наших представлениях, и так в течение двух месяцев. Народ с громадным интересом относился к
нам: после вечернего представления нам не скоро удавалось добраться до автобусов сквозь толпы
приветствовавших нас людей.
С четырех часов дня до двенадцати ночи мы практически проводили в цирке. Естественно,
хотелось побольше уюта. По нашей просьбе, привезли машину земли. Вдоль вагончиков мы сделали
грядки и посеяли овес. Через две недели наша асфальтовая площадка была обрамлена нежной
зеленью. Возле моего вагончика поставили столик и два плетеных кресла. В своем "салоне" я
устраивала чай, принимала гостей, корреспондентов, проявлявших на протяжении всех гастролей
интерес к моей работе и к моей персоне. Женщина — укротительница хищников была для них темой
неиссякаемой.
Но чаще всего места в моем «салоне» занимали коллеги-артисты, чему я была рада. Что может
быть лучше, чем ощутить чувство дружбы и товарищества, особенно на чужбине!
Я счастлива, что судьба привела меня в цирк. Он оказался моим делом. А это далеко не с
каждым случается, даже тогда, когда человек много лет, а то и всю жизнь отдает цирку.
Разговоры по поводу того, что цирковое искусство якобы предельно ограничено в своих
возможностях и что вообще мир цирка беден в духовной сфере, кажутся мне несостоятельными. Не
случайно, что теперь в цирке можно встретить людей всех возрастов и всех званий. Бесконечная
наша дорога, с бесконечной сменой впечатлений, отрешающая от быта, дающая богатую пищу для
размышлений. Мы видим, чем живет страна, люди в разных ее уголках. А гастроли в зарубежные
страны, куда ездим мы не туристами, а работать!
Да, цирк — моя жизнь, в который уже раз говорю я. У нас ведь нельзя так: отработал — и ты уже
сам по себе. Скажем, актер театра сегодня сыграл одну роль, завтра — другую, послезавтра —
третью. Потом ему предложат еще и еще, и он далеко, а может быть, навсегда уйдет от
сегодняшней роли. В цирке не так. Никто тебе не предложит (в определенном смысле) роли. Ты —
акробат, дрессировщик, гимнаст, жонглер. Это ты выбрал сам.
Когда я начала работать со львами, дрессировка, воспитание животных, забота об их здоровье
целиком поглотили меня, стали в полном смысле моей жизнью. Животные забирали у меня все
двадцать четыре часа в сутки. Даже когда мы на какое-то время разлучались, я, что называется, не
отключалась от них, как не отключаются, в сущности, от семьи, хотя кажется порой, что вот уехал,
забыл на время.
Летели годы — я их не замечала. Бесконечная лента дороги, города, страны, тысячи встреч, ярких
впечатлений...
Я второй раз в Тегеране. Через двадцать пять лет. Нет, годы не просто пролетели, не
бесследно. Здесь я с особой остротой почувствовала, что прошел целый этап моей жизни. Я стала
значительно более зрелым человеком. Уже ряд лет я несла ответственность за коллектив, который
постоянно гастролировал с моим аттракционом. Мне невольно вспомнилось, как однажды,
когда я уже работала одна, А. М. Данкман, увидев меня, сказал, что я сделала правильный выбор.
Искусство сурово, даже личная жизнь целиком подчиняется ему.
Здесь, в Тегеране, мы узнали, что будет отмечаться 50-летие советского цирка. И так захотелось
домой! Но нужно было еще полтора месяца работать. Все же публика шла как на премьеру, нужно
было показывать, как выросло искусство цирка.
Зато дома нас ждал замечательный праздник.
В Москве, в Манеже, была развернута масштабная и интересная выставка, посвященная истории
советского цирка и его сегодняшнему дню. Редкие, старинные фотографии, гравюры, афиши и
плакаты; реквизит, атрибуты клоунов; документы (и подлинные и факсимильные); личные
сценические костюмы и вещи знаменитых артистов; действующие макеты аппаратов; рецензии из
газет и журналов всех стран мира, где гастролировали наши мастера (а это почти весь земной
шар); многочисленные почетные награды и призы из всех уголков света; интереснейшие
статистические данные — вот что можно было увидеть на этой выставке. Помимо этого на ней
была установлена эстрадная площадка в виде манежа, на которой давали небольшое
представление, поставленное режиссером и писателем Александром Борисовичем Ароновым.
Выступала и я с рассказом о цирке.
Партия и правительство очень высоко оценили труд артистов цирка. Большой группе мастеров
были присвоены почетные звания, многие награждены орденами и медалями. Я была удостоена
высшего звания — народной артистки Советского Союза.

Аудио-книга "На арене и вокруг нее"

Год выпуска: 2009
Автор: Ирина Бугримова
Исполнитель: Елена Шерстнева
Язык: русский
Тип: аудио-книга
Размер: 591 MB
Аудио кодек: MP3
Битрейт аудио: 128-48
Общее время звучания: 10:38:56

Описание:
Книга известной артистки цирка И. Бугримовой отражает ее творческий путь, работу со львами, создание знаменитых во всем мире трюков. Рассказывает она и о своих неудачах, анализируя их причины; щедро делится своим опытом.

Качаем отсюда:
http://rutracker.org...c.php?t=2403154