Перейти к содержимому

Фотодром Шираслана. Новое
подробнее
12-й Международный фестиваль циркового искусства «Золотой слон» в Жироне(12th International Circus Festival Gold Elephant in Girona).
подробнее
Животные в цирке- наша жизнь, наша самая большая любовь.
подробнее

Фотография

Вся жизнь ЦИРКУ. Смерть Голубя.


  • Авторизуйтесь для ответа в теме
Сообщений в теме: 2

#1 Александр Рыбкин

Александр Рыбкин

    Дед

  • Администраторы
  • PipPipPipPipPip
  • 21400 сообщений

Отправлено 28 November 2006 - 15:45

Вся жизнь ЦИРКУ

Александра Маркиановича Волошина знали и любили в цирке. Привлекали принципиальность и прямота его суждений, доброе отношение к людям, редкостная увлеченность цирковым искусством.
Люди, даже причастные к цирку по долгу службы, по-разному относятся к нему. Для одних он — место работы, привычный круг обязанностей, текучка повседневных дел. Для других цирк — содержание и смысл их жизни, одна, но пламенная страсть, которая захватывает, забирает человека целиком, без остатка. Таких людей даже мысленно трудно «отделить» от цирка, для них тринадцатиметровый круг манежа — это круг их бытия, их мечта и надежда, постоянная привязанность и непроходящая с годами любовь.
Волошин был фанатически предан цирковому искусству. «Цирк — это всегда интересно,— писал он в одной из своих статей,— Каждая встреча с ним — праздник для души и сердца». Даже убеленных сединами ветеранов поражали его энциклопедическая осведомленность во всем, что касается искусства манежа, его глубокий исследовательский интерес к истории русского и советского цирка, стремление всегда быть в курсе всех цирковых дел.

Многие годы Александр Маркианович был директором и художественным руководителем Училища циркового и эстрадного искусства. Не имея педагогического образования (в далекие предвоенные годы закончил Плехановский институт народного хозяйства), он был воспитателем по внутреннему складу и характеру своему, умел расположить к себе молодежь, воодушевить ее интересными творческими замыслами. Профессиональный авторитет Волошина в ГУЦЭИ был непререкаемо высок, за помощью и советом к нему обращались не только студенты, но и преподаватели, режиссеры, тренеры. И наперед знали: Александр Маркианович (Маркъяныч, как тепло и любовно называли его в училище) терпеливо и внимательно выслушает, подскажет нужное решение, поможет. Придирчиво строгий и требовательный, когда дело касалось организации занятий, учебной и репетиционной дисциплины, он был по-отечески добр и заботлив в повседневном общении со своими молодыми воспитанниками. Многие волошин-ские питомцы стали со временем выдающимися мастерами теперь уже среднего и даже старшего поколения нашего цирка.
Духовно щедрый по натуре человек, Волошин умел удивительно непосредственно сопереживать радости и удачи окружающих его людей. Он был счастлив, когда воспитанник училища, тогда еще незнаменитый Леонид Енгибаров был признан на фестивале в Праге лучшим клоуном мира. Он радовался каждой удачной премьере в московских цирках, считал своим долгом пройти после спектакля за кулисы и поблагодарить участников программы. Он всегда находил время, чтобы позвонить или дать телеграмму артисту, получившему звание.
Велика роль этого беспокойного, творчески окрыленного человека в становлении и развитии циркового искусства в Монголии, на Кубе, во Вьетнаме, в Венгрии, Польше, ГДР... В цирковых школах Берлина и Будапешта и поныне висят его портреты.
Особенно памятный след оставил Волошин в Монгольской Народной Республике. Впервые побывав здесь с группой советских артистов более пятидесяти лет назад, он неоднократно приезжал сюда в последующие годы, был создателем и руководителем национальной цирковой студии, заложил основы монгольского цирка. Правительство братской страны удостоило его звания заслуженного деятеля искусств МНР, наградило орденом «Полярная звезда».
В истории нашего искусства Александр Маркианович останется как страстный, неутомимый собиратель материалов о цирке. Он не мог себе представить, что где-то, пусть даже за тридевять земель, вышла интересная книга о цирке, а у него этой книги нет. Он был знаком — лично и по переписке — с десятками любителей циркового искусства во многих уголках мира. За долгие годы Волошин собрал огромное количество монографий, афиш, эскизов декораций, буклетов, программок, фотографий. По мнению специалистов, коллекция, собранная Волошиным, была после музея цирка в Ленинграде самой большой в нашей стране. Александр Маркианович мечтал о том времени, когда свои бесценные, как он говорил, фонды сможет передать в музей цирка, который будет организован в Москве.
Коммунист с 55-летним партийным стажем, заслуженный деятель искусств РСФСР Александр Маркиа-нович Волошин ушел из жизни. Но благодарная память о нем не умрет. Она будет жить в стенах циркового училища. В десятках и сотнях артистических дипломов, подписанных его рукой. В сердцах людей, которым близки и дороги судьбы советского циркового искусства.

НИК. КРИВЕНКО

#2 Александр Рыбкин

Александр Рыбкин

    Дед

  • Администраторы
  • PipPipPipPipPip
  • 21400 сообщений

Отправлено 03 December 2006 - 22:31

СМЕРТЬ ГОЛУБЯ


Умер директор Александр Маркианович 6 июля 1986 года. В день похорон его привезли к училищу, но никто не вышел. Постояли немного и уехали.
- У меня по всему белому свету разбросано, - это он говорил о материалах для музея, - Есть и в училище, в подвале лежит где-то. Позвони им, спроси, - сказал он домработнице Муре.
Мура позвонила. Ответил женский голос:
- Ничего от архива не осталось, он все забрал.
Тогда Маркианыч, сидя на кровати, взялся за голову и стал вздыхать:
- Ай-ай-ай! – потом сказал: – Больше туда не звони и не езди.
Так и сказал – не звони и не езди.
На что он крепкий на слезы – и то, заплакал. И Мура заплакала, глядя на него.

Мура со своим мужем были служащие у жены Александра Маркиановича, помогали ей убирать за голубями, которых она дрессировала. Женщина была некрасивая, но феерическая по темпераменту: перемещалась из города в город со скоростью аэродинамического аппарата, перевозила клетки, разговаривала с птицами. Обожала презентации. В особенности, когда презентовали ее. Старая и веселая сидела в своем кокетливом меховом берете набекрень с охапкой георгинов на острых коленях и позировала фотографам. Потом к ней подсаживались красавцы-берейторы, и она расцветала еще больше. А георгины вяли.
С тех пор, как их несовершеннолетняя дочь сбежала на запад, они жили одни. Директор тихо убивался. Все это знали, и никто с ним об этом не заговаривал. Он сам оформил дочери поездку, чтобы отвезла документы в Дюссельдорф, владельцу мюзик-холла. А она, отдав документы, вышла там за какого-то тапера и больше не вернулась. Александр Маркианович схватился за голову:
- Ей же всего шестнадцать лет!
Каждый Новый Год присылала светящиеся открытки с ангелочками, дудевшими в большие медные трубы. И от надписей на этих открытках приторно веяло далекой немецкой жизнью c тартинками и яблочными паями и с большим румяным поваренком на маленьких цукердозе. И Александр Маркианович вздыхал, а его чудесные голубые глаза туманились грустью. На свою голову он выучил дочь немецкому и французскому.
Директор стал часто разговаривать с самим собой. Это было нетрудно: жена все время в разъездах, и никто его не слышал. Он говорил себе, что дочери там лучше, чем здесь. Он уговаривал себя, что ей там лучше. Но это была единственная дочь, и назад она больше никогда не возвращалась. Даже когда он болел, и когда на одной из презентаций у его жены случился приступ.
Жена умерла счастливой – с охапкой цветов на коленях, в окружении своих голубей и холеных берейтеров. А директор остался.
К тому моменту он уже не был директором. Его перевели на скромную должность музейного работника. Жил на персональную научную пенсию в сто двадцать рублей. Все меньше был похож на певца Вертинского. У него то и дело отрывались пуговицы от пиджака. Костюмерша Любовь Ивановна стирала его вещи и пришивала пуговицы. А ему было не до того.
Маркианович вызвал к себе Муру, уехавшую после смерти его жены, и оформил на нее квартиру, чтобы не потерять ни жилье, ни вещи. Теперь она носила его фамилию и ухаживала за ним.
Он отдал училищу все, что у него было. Себе оставил только вещи, которые любил и с которыми не мог расстаться – старинную трубку из темного дерева с витой ручкой. Таких теперь, конечно, не делают. Но она никому не понадобится. И кто ее станет курить? И маленькую сломанную балерину в потускневшей бутылке он оставил себе. Все равно она без ключа, и завести ее нечем. Еще пресс-папье с позолоченной инкрустацией. Кому все это нужно, кроме него? Разве что музею. Но в музеях собирают вещи людей, которые умерли, а он пока был жив. И умирать не собирался. Во всяком случае, пока не осуществит свою мечту.
Мечта у Александра Маркиановича была заветная и вполне осуществимая – создать музей. Жена, когда была жива, посмеивалась над такой мечтой. Ну что феерического в каком-то музее? Это же не презентация. Но они редко говорили на эту тему, да и вообще редко говорили. И чаще жена вела беседы с голубями, чем с ним.
Его самого в училище иногда называли сизым голубем, особенно после пожара на крыше, когда сгорела голубятня, а директор с закопченными щеками и опаленной прядью волос носился по горящему чердаку и отпирал клетки, пока не потерял сознание.
Он привык все делать сам. Он сам строил дом, в котором потом работал. Он ходил в каске по лесам и вместе с прорабом решал, где что лучше расположить. Потом вместе с учениками убирал мусор и стружки в новом доме. Сам оттирал окна от белой строительной пыли и смеялся:
- Смотрите – там люди ходят! И погода в самый раз.
Директор так привык быть самостоятельным, что совершенно перестал заботиться о себе. Ему было все равно, кто он и как он выглядит. В последние годы он был одержим. А в министерских коридорах его давно принимали за городского сумасшедшего. Обнадеживали, говорили понимающе и убедительно, заглядывая в глаза. Он верил. Александр Маркианович никогда никого не подводил сам, поэтому отчего-то за всю жизнь так и не научился сомневаться в людях и их намерениях.
Несколько раз обнадеживали так, что он возвращался домой окрыленный и пел красиво романс Шумана на слова Гете. По-немецки пел, и Мура не понимала ни слова, но радовалась вместе с ним, а думала:
«Ну, чисто ребенок!»
И потом все срывалось. Мура знала, что сорвется, а все-таки каждый раз надеялась, что повезет. Бывают же на свете чудеса. В чудеса она верила, а в музей нет. Ей тоже казалось, что музей – это блажь. Кто в них ходит, в эти музеи? Раз как-то забрела она в музей Карла Маркса на задворках музея Пушкина. Хотелось ей про Карла Маркса узнать. А там ее участливо так спросили и жалостно: «Вы к нам погреться? Или очередь в пушкинский переждать?» А как узнали, что она просто пришла про Маркса посмотреть, так сразу вокруг нее забегали: оказывается, она единственным была посетителем за последние два месяца. Два месяца назад только школьников приводили на экскурсию, но им про Маркса было неинтересно, и они чуть витрину не разбили. Вот как бывает.
А надеялась Мура не ради музея, а ради самого Александра Маркиановича, которого страшно уважала. Она не понимала, чем он занимается, но считала его большим ученым. И жалела. Потому что бобыль он бобыль и есть. Вон рукав отрывается, а он и не замечает, все равно ему.
Потом он приходил молча, опустив голову и о чем-то думая. Медленно снимал пальто, шарф и глядел в пол. Не грустно, не с тоской, а просто задумчиво. И Мура ни о чем не спрашивала, но уже знала – опять что-то не вышло у Маркиановича.
Он заговаривал сам, да и то начинал так, словно не ей жаловался, а сам с собой рассуждал:
- Они под винный магазин мой музей отдали! – так произносил «мой музей», как будто вопрос был уже решенный и музей уже разместили. – Да что ж! Оно понятное дело. Винный-то магазин доходнее. Я бы и сам так сделал. С экономической точки зрения.., - голос его начинал дрожать, и он умолкал надолго.
Директор не был человеком искусства. Он был хозяйственником, экономистом, просто директором. Но искусству директор отдал всю свою жизнь. Искусство было для него чем-то прекрасным, загадочным и не до конца постижимым. Александр Маркианович служил ему, как служат богу – с глубокой верой, но без понимания. Именно поэтому он никогда не пытался бороться с беспорядком в женском общежитии, за что и получал выговоры и порицания. Просто он старомодно считал, что это неприлично – вторгаться к девушкам в их личное хозяйство и делать им нагоняй. К тому же это были артистки… Священное слово.
Он жил в сырой квартире на первом этаже, на обоях проступали пятна. Многие спрашивали: «Как же так? Такой человек, а живет в таком месте!» В сущности, ему было все равно где жить. Хоть в собачьей конуре.
Он не любил мыться, особенно в последние годы. То ли не было воли это делать, и он считал это лишним. То ли из гордости: когда болел, его пыталась мыть Мура, а это его унижало. Он был мужчиной до последней минуты.
Не любил думать о бытовых неудобствах. Когда что-нибудь сверху протекало, просто уходил из дома и гулял, пока соседи сами не разберутся. Директор не любил мыться, но блестяще говорил на трех языках, и никто не мог сравниться с ним в мастерстве повязывать галстук. У Александра Маркиановича был изысканный вкус – он умел выбирать изящные галстуки и шляпы. Их у него скопилась целая коллекция. Галстуки казались прозрачными – все больше белые, с тонкой вышивкой. Многие думали, что индийские.
Александр Маркианович любил Индию, она навевала на директора покой и умиротворенность. Бывало, он вдруг задумается и смотрит своими сахарными, на слезе, голубыми глазами вдаль, на эти синие холмы в таинственной дымке, и видится ему что-то такое, чего другим не увидеть никогда.
Может, эти белые тонкие галстуки напоминали ему далекую Индию в холодной и не очень приветливой Москве. А может быть, ему просто нравилось быть хорошо одетым. Когда-то он был очень красив, и ему хотелось немного порисоваться, пофатовать. Со временем это в нем погасилось. Или погасили.
Он собирал книги по искусству, а что нельзя было собрать, он просил ему сфотографировать, потом уменьшал до карманного формата и хранил на карточках. Он складывал эти книги-карточки в маленькие ящички своего старинного бюро. Для будущего, для других. Сам он никогда их не читал. Просто не было времени. Но была мечта…
А теперь он умер, и его понесли по переулку.
И солнца в тот день почему-то не было. И кончалась эпоха.
И переулок назывался – Последний.

Марианна Сорвина

#3 Александр Рыбкин

Александр Рыбкин

    Дед

  • Администраторы
  • PipPipPipPipPip
  • 21400 сообщений

Отправлено 11 February 2007 - 22:11

Изображение

Изображение

Изображение

Изображение

Изображение

Изображение




Количество пользователей, читающих эту тему: 0

0 пользователей, 0 гостей, 0 анонимных

  Яндекс цитирования