Журнал Советская эстрада и цирк. Ноябрь 1984 г.
Цирк - это про человека
Аляповато разукрашенный, с выцветшим от времени рисунком, обшарпанный вагончик с надписью «ЦИРКЪ».
Мелькание больших и малых городов, разноязыкое многолюдье ярмарок. Неведомое завтра, забытое вчера... Набросок для сюжета из жизни провинциального цирка. Как давно, как неповторимо давно это было. Миновала эпоха. Неузнаваемо изменилась жизнь. Вместе со старым цирком исчезло и само понятие «провинциальный цирк». Теперь — не то...
Нынче любой номер Союзгосцирка, завершив гастроли, скажем, в Иркутске или Душанбе, может получить разнарядку в Москву. В принципе. Теоретически. На практике — к чему закрывать глаза — такое выпадает далеко не всем. Но Москва есть Москва! Она манит, притягивает к себе. Выступления в столице, и впрямь, «дорого стоят». После продолжительных московских гастролей так или иначе выясняется, кто чего достиг. Сколько их, увлеченных поисками оригинальных идей и смелых замыслов? В смысле намерений — подавляющее большинство, по результатам — заметно меньше. Сколько же?
Предположим, что все сто шесть номеров, участвовавших в третьем туре первого Всесоюзного конкурса артистов цирка, отвечают высоким требованиям девиза «Цирк-84». Далее, предположим, что еще тридцать номеров, волею обстоятельств, не дошли до финала. Далее. Если верить критику Н. Румянцевой, то ей удалось за время просмотров разглядеть «огромные неиспользованные творческие возможности, огромные творческие резервы» («Советская эстрада и цирк», 1983, № 4). Что ж, огромные, так огромные. Пофантазируем над количеством этого невостребованного художественного потенциала, представим его числом, ну, скажем, сто. И, наконец, вообразим: где-то, кем-то не замечено, пропущено еще ну пусть пятьдесят номеров. (Да сто шесть, дошедших до третьего тура.) Суммируем и получим почти триста номеров. Цифра, правда, маловероятная, но, собрав остатки самого пылкого воображения, можно представить и ее. Итак, триста первоклассных номеров.
Теперь переведем дух и начнем трезво размышлять. В системе насчитывается одна тысяча двести шестьдесят шесть номеров и пятьдесят шесть аттракционов. Если из этого числа (реального!) вычесть воображаемое число триста, то в остатке окажется... Вот именно, какой уж тут остаток, когда тысяча набирается. Тысяча номеров! Каких? Спросите что-нибудь полегче. Впрочем, можно обратиться в художественный отдел Союзгосцирка, в чьей профессиональной обязанности знать «кто есть кто». Представим — обратились. Отвечают: «обычный номер», «так себе», «не ах, но...», «средненький номерочек» и т. п. Возможны варианты.
Воздержимся от дальнейших полушутливых допущений. Игра воображения окончена. Поговорим об этих «обычных», «средних» номерах. Зачем о них говорить? Да потому, что их, «средних», не просто много, их, увы, — большинство. Сегодня в цирке «средний» номер составляет, как сказал бы теоретик цирка Е. М. Кузнецов, «основной массив репертуара», и не считаться с этим невозможно. Так или иначе, именно «средний» номер, в силу опять же многочисленности, не может не оказывать влияния на развитие хороших номеров. Так что если мы действительно хотим составить более полное представление о том, что же происходит в нашем цирковом конвейере, не мешает иной раз заглянуть и в «глубинку».
Мне приходится разъезжать по стране, смотреть многих и по многу раз. И чем пристальнее вглядываешься и размышляешь над увиденным, тем острее сознаешь, что многие номера как бы подернуты паутиной времени. Цирковой номер, что бы ни говорили, быстро амортизируется, устаревает. Слишком быстро. Время не безучастный наблюдатель, а беспощадный судья.
Невозможно заподозрить артистов в стремлении создать заведомо плохой номер. Таких, будем считать, не бывает. Но поиск нового, свежего, неповторимого часто носит внесистемный, противоречивый характер. Энергия таких поисков постепенно утрачивается, растворяется в повседневной текучке репетиций и представлений. Тогда прибегают к спасительной, формуле: «Новое — хорошо забытое старое!» И мысль артиста (как правило, единого в трех лицах: сценарист-режиссер-исполнитель), пришпориваемая рассказами старых мастеров, начинает метаться. Старые, давно отжившие свой век приемы И трюки перемешиваются с виденным недавно у кого-то, как правило, в столичных цирках, изрядно сдабриваются порцией традиционных штампов и... вот уже номер готов к выпуску. Вроде бы ни у кого не заимствовано и в то же время не свое. На что обычно рассчитывает такой «творец»? Очень просто: «А чем я, собственно, хуже «тех-то» или, например, «этих» артистов? Действительно, не хуже.
Но ведь и не лучше!
Эквилибристы на переходной лестнице под руководством В. Цаплина. В центре манежа укреплена трехметровая лестница, по которой артист поочередно переносит партнеров, удерживая их то на голове в различных стойках, но на перше. Чтобы овладеть таким балансом, догадываются зрители, приходится немало потрудиться. И, обрадованные догадкой, отдают дань затраченным усилиям — аплодируют. Восторга открытия в их глазах не увидишь.
Л. и А. Гайчунусы демонстрируют достаточно распространенную, слаженную работу с хлыстами и лассо. Гасятся свечи, рвется бумага, летят топорики, вращаются лассо... Артисты действуют четко и увлеченно; топорики вонзаются точно в цель. А характеры? В самом деле, какие они, персонажи этой забавной игры, что их волнует, чем хотят поделиться со зрителями, о чем поведать? Показать ловкое владение тем или этим. Ну что ж, зритель опять на высоте. Затраченные усилия «оплачены» аплодисментами. Но будет ли номер помниться?..
Композиция номера велофигуристов Вартановых чем-то напоминает лоскутное одеяло. «Лоскутки-эпизоды», из которых составлен номер, кажутся плохо скроенными и наскоро сшитыми. Есть в этом насильственном соединении своего рода цветовая какофония, цветовой ералаш. Комик, вроде бы желающий логически увязать одну комбинацию с другой, явно не справляется с задачей. Возьмем иной случай — «Комические велофигуристы» под руководством Л. Лапидуса и номер «Парад велосипедистов» во главе с В. Голубевым. Принцип использования комика-коверного, развивающего сюжетную нить, разработан в этих номерах с подкупающей фантазией, мастерски. И у Лапидуса и у Голубевых комики не только «двигатели» сюжета, но и средоточие конфликтных комических начал, контрастные фигуры, на фоне которых ярче выступает мастерство остальных участников своеобразного велосипедного шоу. У Вартановых комик — фигура едва ли не случайная. Он действует на манеже сам по себе. Взаимоотношения партнеров не выстроены в логичную цепочку и смотрятся как простое перечисление трюков бедных по технике, а стало быть, и по впечатлению. Режиссерская рука едва коснулась номера, да и то затем, чтобы выстроить трюки по принципу: от простого — к менее простому. Пусть не покажется преувеличением, но именно так выстроены номера воздушных гимнастов на штейн-трапе Е. и А. Хабаровых, полет с батутом во главе с Н. Казаковой, роликобежцев, возглавляемых Б. Фоминым, акробатов Л. и А. Тетериных, иллюзионистов А. и С. Пырьевых и, к великому сожалению, многих и многих других.
Трюк для «средних» номеров остается едва ли не единственным спасительным средством, только при помощи трюка могут они завладеть вниманием зрительного зала. Хотя далеко не все поражают технической виртуозностью. В угоду трюку приносится актерское мастерство, пластическая выразительность, гармония композиции.
Что к примеру, с того, что турнисты, возглавляемые Я. Куприным, исполняют сложное «боноло в крыло», а, скажем, эквилибристы, руководимые В. Косоребриковым, — баланс лобового перша на моноцикле. Трюки эти (в техническом отношении незаурядные) так и остаются вставными ударными эпизодами, мало связанными с общим замыслом номеров. «Голая» демонстрация трюков, не более того. Слов нет, и то и другое — поражает! Аплодисменты после выступления, разумеется, звучат, но... Мне уже доводилось высказывать эту мысль, но в данном случае, думаю, не грех и повторить, что раз уж мы так рьяно отстаиваем цирк в звании искусства, стало быть, он обязан говорить нам о чувствах и переживаниях человека. Цирк — это про Человека! Казалось бы, истина эта более чем хрестоматийна, однако почему-то в этом моменте «средний» номер проявляет крайнее упорство и несговорчивость. Да, цирку присуща зрелищность, да, в номерах должны быть сложные и виртуозные трюки, но разве все это отменяет содержательность? Нынешнему цирку явно недостаточно удивлять трюком. Иные времена. Иными стали зрители. Надо прислушаться к ним, понять их. Надо, наконец, осознать, что цирк — не остров, а часть материка, именуемого Искусством!
...Цирковая периферия пестрит номерами-паллиативами, которым всякий раз приходится что-то прощать: то полуигру, то полухореографию, то полутрюк, то полурежиссуру... Такое чувство, что в «средних» номерах затянулся необъявленно ведущийся спор двух позиций. С одной стороны — трюк, исполняемый как самодостаточная ценность, а с другой — трюк, используемый в интересах создаваемого артистом образа.
Исполнять и использовать трюк в номере — разница кардинальная. В массе «средних» номеров зачастую одерживает верх позиция — исполнять трюки. Неустанно, ежедневно, всякий раз — трюки, трюки, снова трюки... Никто не посмеет сказать, что исполнять легко. На это уходят годы нескончаемых, порой мучительных усилий. Лучшие годы!..
В споре «как быть с исполнением трюка в цирке?» давно обозначилась альтернатива — использовать. Так поступают Волжанские, А. Фриш, Л. Писаренкова, Е. Гордеева, В. Шатин, Р. Хусайнова... Успех этих артистов очевиден и закономерен, однако дело не в одной правильно выбранной позиции. При любой бесспорности и доказательности теоретико-критических выкладок возможности циркового искусства строго обусловлены возможностями артиста. В артисте все начала! С него, артиста, яркой, самобытной, всесторонне развитой личности, — все начинается! Или — не начинается.
...Довольно часто в одном номере (одной программе) встречаются представители разных артистических поколений. Смена поколений, а если шире, то проблема возраста в цирке — тема настолько тонкая и деликатная, что говорить о ней не то, чтобы не принято, а как-то не говорится. А говорить надо.
«Проблема возраста» не только проблема эстетического и этического, но, в конечном счете, нравственного порядка. Возможно ли представить на балетной сцене Зигфрида с животиком и изрядно поредевшей шевелюрой? А тучную Одетту?.. В цирке такое, увы, не редкость. Цирк,
как и балетное искусство, требует своих форм и линий. Цирк — искусство молодых. В этой немудреной фразе-лозунге заключен глубокий смысл. Помимо остального, молодость артиста цирка выступает как категория эстетическая, открыто утверждающая пафос восторженного, ликующего, через край бьющего оптимизма. Как часто об этом забывают. Или закрывают глаза.
Седовласый акробат, исполняющий пусть даже замечательные трюки, эквилибрист с животиком, отменно владеющий балансом, дрессировщица «постбальзаковского» возраста с формами героинь полотен Рубенса — все это зрелище, что бы ни говорили, — внеэстетическое! Это и наша беда, и наша боль, и наша вина. Такие артисты еще могут рассчитывать на чисто человеческое понимание, уважение к былым заслугам, если таковые имелись, на снисхождение, наконец, к своему нелегкому труду. Однако к подлинному искусству это вряд ли имеет непосредственное отношение. Никогда такому артисту не вызвать в зрителе чувства радостной приподнятости, упоения, желания сопереживать. После выступления таких артистов остается привкус разочарования и жалости не только к самому исполнителю, но и ко всему цирковому искусству. Жалость! Что может быть оскорбительнее для артиста? Само понятие искусство в данном случае дискредитируется. Такое «искусство» зрительская память хранит долго. Не отсюда ли берет начало высокомерно-снисходительное отношение к цирку?
После многих лет блестящей артистической карьеры оставаться на манеже с «номером своей юности», рассчитывая на «проценты» с добытых когда-то заслуг, становиться этаким рантье от искусства — это и стыдно, и неэтично, и, если не кривить душой,— безнравственно.
Есть, разумеется, жанры, где «солидный возраст» и «благородные седины» не вызывают возражений. Есть и отдельные исполнители, умеющие сюжетно оправдать изъяны, связанные с возрастом. Но исключения — единичны. Где-то в 40—45 лет у артиста цирка наступает профессиональная старость. Видный советский балетмейстер Ф. Лолухов в книге «60 лет в балете» писал: «Вид стареющих танцовщиков всегда неприятен. Вместе с молодостью уходит и красота танца; остается лишь механизм движений, притом все менее и менее совершенный. Следует признать верным закон (двадцатилетний стаж работы артиста балета. — В.С.), который охраняет интересы не только искусства, но и художника; сберегает его репутацию, добрую память о нем. Конечно, бывают исключения: Павлова и Гельцер танцевали в пятьдесят и производили большое впечатление. Но исключение не отменяет жесткого правила, а лишь подтверждает его».
Для цирка, где возможность скрыть, «замаскировать» возраст несравнимо меньше, чем в балете, суждение Ф. Лопухова более чем справедливо. Что и говорить, профессиональное старение — вещь жестокая. В жизни каждого циркового артиста такой момент однажды наступает и тогда... Нужно иметь человеческое и профессиональное мужество встретить его достойно. Ведь в 40—50 лет жизнь не кончается. Дальнейшие судьбы артистов складываются по-разному рецептов здесь нет и быть не может. Но бесспорно: готовить себя к этому неизбежному моменту лучше смолоду. Но при всем многообразии возможных решений этой проблемы, я глубоко убежден, исходные мотивы должны оставаться незыблемыми: высокая ответственность перед сегодняшними зрителями и перед цирковым искусством в целом.
Критическая интонация статьи вызвана ощущением серьезного неблагополучия в рядах «средних» номеров. Я бы сравнил сегодняшнюю ситуацию в цирке с лампочкой, светящей вполнакала. Нет-нет, этим я вовсе не хочу сказать, что завтра же цирки опустеют. Мне только кажется, что с каждым днем все труднее становится сделать их полными...
ВЛАДИМИР СЕРГУНИН
