Сообщений в теме: 6

[критик]

Владимир Кулаков
Последняя горсть опилок
За окном моросил дождь, барабаня по карнизу. Редкие машины нарушали тишину раннего утра. Свет фар на мгновенье вспарывал сумрак комнаты, обнажая обшарпанные стены номера старой цирковой гостиницы. В комнате было холодно и неуютно.
Василий Дмитриевич ворочался на старой холостяцкой постели, скрипя панцирной сеткой. Он что-то бессвязно бормотал, вздыхал и чертыхался.
За окном чуть брезжил рассвет.
Этой ночью он так и не уснул. Проворочавшись еще полчаса, он наконец сел, укутавшись в одеяло. Долго смотрел на трещину в стене, напоминающую то ли профиль какого-то уродца с длинным носом, то ли голову хищной птицы.
Василий Дмитриевич перевел взгляд на окно. Небо светлело с каждой минутой. Он с тоской думал о наступающем дне.
Вот уже сорок лет, как он работал инспектором манежа. Каждый день он рано утром приходил в цирк и позже всех покидал его после работы.
Василий Дмитриевич любил свое дело и не мыслил себя вне цирка. Цирк для него был и рабочим местом, и родным домом.
Он пропитался цирковыми запахами и пылью опилочных манежей, как старый морской волк – запахами ветров и соли.
Сегодня инспектору впервые не хотелось торопиться. И не потому, что сезон закончился, и в цирке затеяли ремонт, а потому что сегодня ему придется убрать с манежа опилки... навсегда. Устаревшие опилки заменит современный каучук.
Манеж без опилок!
И это придется сделать ему, ветерану цирка, привыкшему к ним, как к своему имени. В душе Василия Дмитриевича шла борьба между «надо» и «не могу». Ему казалось, что пойди он на это, – осквернит тем самым саму сущность цирка. Но выхода он не видел.
Василий Дмитриевич вздохнул, почесал волосатую грудь и начал искать ногами тапки. Затем, с хрустом в коленях встал и набросил потертый во многих местах бархатный халат.
Пройдя в ванную комнату, он потянулся к выключателю. В груди что-то неприятно кольнуло.
Яркая лампочка на мгновение ослепила старого артиста, Он, щурясь и массируя грудь, посмотрел в запыленное зеркало. Василий Дмитриевич неторопливо причесался и внимательно вгляделся в свое отражение, будто видел себя впервые. Самочувствие последних дней и возраст неумолимо делали свое дело. Когда-то он был хорош собой. Фигура, лицо, стать, – настоящий инспектор манежа! А теперь лишь правильные черты увядшего лица и широкие плечи напоминали о прежней мужской красоте.
– Ну, с гримом-то я еще ничего.
Он продолжал себя критически рассматривать.
Седые волосы, густой волной отброшенные назад, открывали высокий лоб. Когда-то волосы были цвета спелого каштана, а на лице – улыбка и здоровый румянец. Женщинам он нравился очень. Вида он не подавал, но в душе гордился собой.
– Сколько лет прошло с тех пор? Эхе-хе…
Василий Дмитриевич грустно ухмыльнулся.
Сейчас лицо имело желтый оттенок и нездоровую отечность. Он недовольно покачал головой, пощупал мешки под глазами и проговорил, словно беседуя со своим зеркальным двойником:
– Да, Митрич, когда-то я думал, что тебе износу не будет. И вдруг – вот-те на! – сердце, черт бы его побрал!
В груди все еще неприятно пощипывало.
Он медленно провел пальцем по пыльному зеркалу, – остался след Задумчиво прочертил еще несколько линий, и с удивлением обнаружил, что получилось слово ЦИРК.
Василий Дмитриевич улыбнулся и, вздохнув, пошел включать электрочайник.
Невеселые мысли роились в его голове, не давая сосредоточиться. Но одна особенно преследовала его:
– Сегодня, сегодня...
Он сел на стул, держа провод электрочайника.
– Ну чего я мудрю? Во всех стационарных цирках уже каучуковый манеж. Остался этот, последний. Да и какие сейчас опилки, – стружка которую ни заровнять, ни уложить толком. – Василий Дмитриевич делал робкие попытки уговорить себя.
– От опилок пыль, – уборщицы вечно жалуются. А сколько времени уходит на заправку опилочного манежа перед представлением! Граблями по опилкам пройдись, ямы заравняй, из леек полей, чтобы опилки осели, ковер застели, потом его подмети. Правильно заграблять манеж уже мало кто умеет, а значит, новых униформистов научи. С ума сойдешь! Силы-то уже не те.
А с каучуковым манежем всех дел-то, – раз-два, и готово. Нет, право, чудить начинаю к старости. Ну, чего я в самом деле кочевряжусь?
Василий Дмитриевич зашевелился, осторожно потрогал бок чайника.
– Тьфу, дьявольщина, забыл включить!
Его лицо при неосторожном повороте к электророзетке вновь исказила гримаса боли. В груди будто невидимая рука мяла старое сердце.
– Да, Митрич, придется позавтракать валидолом. – Он потянулся к пиджаку и достал стеклянную колбочку.
Таблетка освежила рот, под языком приятно защипало. Он все же включил чайник и вновь задумался, одновременно прислушиваясь к затихающей боли в груди.
– И все-таки цирк без опилок, это не цирк. Вот раньше было…
Помнится, в Ленинграде мы выкладывали ковер из цветных опилок. Ими же писали имена премьеров. Огромными буквами во весь манеж: Владимир Дуров, Эмиль Кио, да мало ли...
Тут тебе и юбилейные даты, приветствия, лозунги. Опилки сами красили. А как заграбляли манеж! Это же был отдельный номер униформы. Под музыку Дунаевского униформисты в красных ливреях с золотыми галунами /теперь таких костюмов уже нет/ граблями ровнялили манеж. Все как на подбор, в белых перчатках, красивые, стройные, они так это делали синхронно и мастерски, что зал взрывался аплодисментами. Да-а, были времена...
Чайник засвистел паром.
Инспектор манежа прервал свои воспоминания и налил кипяток в большую фарфоровую кружку.
– Старая подруга. Сколько же ей лет?
Купил он ее, кажется, в сорок девятом, в Ташкенте. Тогда цирк стоял прямо на рынке. Вот это было время. Восточный базар и наш шапито. Спешите видеть!
– Да-а, проездила ты со мной, и цела ведь, не разбилась. – Василий Дмитриевич любовно погладил цветастый бок горячей кружки.
– Стоп! А как же теперь называть потомственных артистов, тех, о ком говорили, что они «родились в ошлках»? Они родились «в каучуке»? Хм, здорово, ничего не скажешь. – Старый инспектор поставил кружку и потер виски.
– Что же делатъ?
Сегодня, сегодня…
Он чувствовал, что не вживается в поворот времени. Как что-то безвозвратно уходит, такое привычное, до боли пережитое. Он мысленно отчаянно сопротивлялся, хватаясь за это ускользающее «что-то».
– Позвонить в Главк, что ли? Попросить, чтобы оставили опилочный манеж хоть в одном цирке. Ну, сделать типа действующего музея, что ли.
Не-е... Не поймут. Там, в Главке, все пришлые, со стороны. Из цирковых мало кто работает. ХМ, нача-альнички…
С директором поговорить? Объяснить ему, что опилки в цирке были всегда, со времен Астлея и Франкони. Он, вроде, мужик неплохой, цирк любит, должен понять, хоть и молодой еще.
Вчера же он мне улыбался, когда говорил, что опилки хорошо, мол, Дмитрич, да время другое, будем манеж каучуковый делать. А я ему ж объясню сегодня, что для цирка время, в смысле опилок, ничего не значит. Есть традиции. – Василий Дмитриевич оживился. Идея казалась ему вполне осуществимой.
– Да, надо идти к директору и говорить с ним. Это не Москва. Здесь он хозяин.
Нельзя душу из цирка вынимать. Что же это за цирк без опилок! Он встал, торопливо посмотрел на часы, и вновь сел, враз погрустнев. Время слишком раннее, в цирке ещё никого нет.
Василий Дмитриевич вздохнул, медленно налил в кружку, пододвинул поближе сахарницу, и вновь задумался.
Мысли его выдвинулись журавлиным клином и устремились вдаль. Он вспоминал свою молодость, как когда-то был акробатом. Затем фронт, ранение. Прыгать он уже мог, тогда и стал инспектором манежа. Война...
Уходя на фронт, он завязал пригоршню опилок в носовой платок, да так они и лежали у него в солдатском вещмешке.
Многие тогда хранили заветные талисманы. Только в платках была земля из роднык мест. А вот у него – цирковые опилки. Бывало, затоскует, вынет их из вещмешка, полюбуется, понюхает, – и как в цирке побывает.
Однажды, когда были суровые морозы, а валенок не хватало, они сослужили ему добрую службу. Всыпал он их в сапоги, – теплее стало. Так и спас ноги от обморожения. Опилки…
Василий Дмитриевич открыл сахарницу и бросил несколько белых квадратиков в остывший чай.
– Да-а... Время-то как пробежало. Вот уже и опилки стали не нужны в цирке. Все меньше знакомых «стариков» из артистов, все больше вокруг беззаботной молодежи.
Скоро и меня вфт так, как опилки... В отделе кадров Союзгосцирка уже намекали, мол, не пора ли на заслуженный отдых?
Черта-с-два! Не пора!
Я еще любого молодого за пояс заткну. Кто лучше меня знает цирковую кухню из инспекторов? И кто еще может так фрак носить, как я ?
Только что два старых товарища, – Левка да Ярослав. И то, один
осел в своей Одессе в этом году на вечный пенсионный прикол, а другой в Ростове дорабатывает. – Старый инспектор было выпрямил спину, будто он во фраке на манеже, но тут же обмяк.
– А-а.., – махнул он рукой, – кому нужны сейчас эти фраки. Теперь вон, музыка в номерах, все больше фонограмма, в стиле «фигли-мигли», да и у инспекторов манежа пиджаки с модными разрезами по бокам.
Вихляются, сутулятся, пищат в микрофоны, не могут себя толком «продать».
То ли дело старики, Буше, например. За версту видно – инспектор манежа. Рост, осанка, манера! А голос! Иерихонская труба! Без всякого микрофона работал. Когда он объявлял номера, казалось, опилки улыбаются.
Опилки… ;
Что же мне с вами делать? Не смогу я на это пойти, рука не поднимется. Все надеялся, что почудят с каучуком и успокоятся. Видимо, не успокоятся, до последнего цирка добрались.
Василий Дмитриевич вновь посмотрел на часы. Только пол-шестого...
Ему вдруг неудержимо захотелось спать.
Он завел будильник, поставил стрелку на девять часов и сбросил
халат. Лежа в кровати, он сквозъ прищуренные веки смотрел на лампочку, светившую из ванной комнаты. От нее шли острые лучики и радужные разводы.
– Как в цирке, во время представления, – подумал он и незаметно уснул. А за окном по-прежнему тянул свою монотонную песню дождь
Проснулся он неожиданно, будто его кто-то толкнул. Будильник честно отзвенел еще час назад. Впервые Василий Дмитриевич не услышал его трескучий голос.
Старый инспектор заторопился. В десять утра должны прийти
в цнрк униформисты, чтобы убрать опилки. Впервые в жизни он опаздывал к назначенному сроку. Это его злило и обескураживало.
– Да что это со мной! Совсем расклеился. Старею, что ли?
Потом он вспомнил, зачем должен идти в цирк и сразу перестал суетиться с одеждой.
Василий Дмитриевич сел на кровать и запустил пальцы в свои седые уходенные волосы.
– Сегодня… Нет, уже не сегодня, а сейчас.
Им овладело равнодушие. спортивного вида с рассерженным лицом энергично расхаживал вдоль барьера манежа, поглядывая на часы.
– Начальник, сколько можно балду Он насильно оделся и взял пиджак.
… Директор, молодой человек бить, может мы пока пойдем подышим?
Мастера, пришедшие делать каучуковый манеж, позевывали, тихо переругивались от вынужденного безделья.

Директор раздраженно махнул в их сторону рукой, – сидите, мол, без вас тошно, и тут же, в очередной раз рванул на шее узел галстука. Он вновь зашагал вдоль барьера, глубоко засунув руки в карманы брюк.
Мастера, развалясь в креслах зрительного зала, ехидно улыбались и зубоскалили:
– Кого ждем? Чего ждем? Чего, без энтого инспектора, что ль, некому стружку убрать? Гля-кось, Витюха, начальник-то, как цирковая кобыла уже полтора часа по кругу носится.
Ха-ха-ха…
В форганге, где еще неделю назад висел красный плюшевый занавес, появился Василий Дмитриевич. Молодые ребята униформисты, до того тихо сидевшие на барьере манежа, встали, заулыбались, наперебой здороваясь с инспектором манежа.
Директор резко обернулся на голоса, затянул галстук и, едва сдерживая гнев, заговорил:
– Послушайте, уважаемый Василий Дмитриевич! Во-первых, на часах уже, кажется, пол-двенадцатого дня. А во-вторых, в чем дело, черт возьми? Почему до сей поры в манеже лежит этот мусор?
Старший инспектор сжал губы и выпрямил спину, как делал это во время представления. Строго посмотрев на молодого директора, тихо, но четко произнес:
– Во-первых, уважаемый Леонид Андреевич ,это не мусор, а опилки. А во-вторых, я не буду их убирать.
Директор остолбенел.
– То есть, как это "не буду"? Не понял.
Василий Дмитриевич выдержал пристальный взгляд директора
и вновь тихо сказал:
– ЭТО опилки. Они должны остаться хотя бы в одном цирке.
Пока директор распускал душащий его галстук, еще тише добавил:
– Для вас это мусор, а для меня опилки.
- Да мне плевать, как это называется, – взорвался наконец директор, – Сейчас это мусор. У меня четкая установка Главка: обеспечить цирк к началу сезона каучуковым манежем. И я как директор, долеж это выполнить. А Вы как инспектор манежа, обязаны руководить работой по замене ваших любимых опилок каучуком.
– Ваш цирк последний, где еще остались опилки.
– Вот именно.
Директор резко повернулся к сидевшим униформистам, которые смотрели то на него, то – на инспектора манежа, ничего не понимая.
– Немедленно начинайте сгребать и сваливать мусор в тачки!
Тут он вновь повернулся к инспектору и сказал тоном учитля, отчитывающего провинившегося ученика:
– Я думал, что случилось, – задержал уборку, а у него, видите ли, фокусы. Мастера с утра ждут, когда можно клеить манеж, а он только соизволил заявиться на работу. Работничек!
– Не забывайтесь! Мальчишка? – Лицо Василия Дмитриевича побагровело и губы затряслись. – Я пятьдесят с лишним лет отдал цирку! Я ведущий инспектор страны! И не позволю на себя кричать!
Директор как-то сразу притих. Поиграв желваками и опустив голову, он невнятно пробормотал:
– Простите, нервы...
Василий Дмитриевич отчаянно махнул рукой и, растягивая слова, заговорил:
– Это последний цирк, где остались опилки, понимаете? Пос-ледний.
Директор подошел к нему и, по-дружески приобняв, торопливо заговорил, словно жалуясь:
– Василий Дмитриевич, дорогой, я человек подневольный, Главк приказал – я должен выполнить. И, наконец, дались вам эти опилки. Сделаем каучуковый манеж, вам же меньше хлопот будет.
Василий Дмитриевич устало махнул рукой и направился с манежа к себе в инспекторскую, на ходу бросив:
– Да что вы все понимаете ...
Униформисты, дурачась и смеясь, быстро загружали опилки в тачки и бегом отвозили их во двор цирка к мусорным контейнерам.
Василий Дмитриевич, выйдя из своей комнаты, стоял в боковом проходе цирка и грустно наблюдал за происходящим на манеже.
Униформисты, поднимая пыль от опилок, легко носились наперегонки от манежа во двор.
С каждой тачкой будто обрывалось что-то в груди старого инспектора. Невидимая рука крепко сжала сердце, не давая глубоко вздохнуть,
Он нащупав в кармане валидол и потянул руку с лекарством. Из кармана выпал носовой платок.
Василий Дмитриевич поднял его, задумался, что-то вспомнив, и перешагнул через барьер манежа. Он нагнулся, взял горсть крупных опилок, долго смотрел на них, вздохнул, и, то ли понюхал их, то ли поцеловал. Затем бережно завернул опилки в носовой платок.
Ои хотел было положить их в левый карман пиджака, но не донеся руку и до половины, замер с широко раскрытыми глазами и неуклюже согнутой рукой.
Василий Дмитриевич открыл рот, силясь что-то сказать, но вдруг вздрогнул, словно его неожиданно укололи, и упал навзничь.
Пальцы его судорожно царапали манеж, сгребая опилки. Вдруг они сжались в кулак и замерли.
Старый инспектор лежал, словно на прощание обнимая навсегда уходящий из цирка опилочный манеж.
"Скорая" приехала быстро, и так же быстро, включив мигалку и сирену, умчалась с Василием Дмитриевичем в больницу. Через час оттуда коротко сообщили:
– Умер. Инфаркт.
…Спустя два дня, по цирковому обычаю гроб с телом Василия Дмитриевича стоял в центре манежа. Манеж матово блестел застывшим каучуком.
На гражданскую панихиду прилетели старые друзья-ветераны, представители Главка из Москвы. Здесь же был цнрковой оркестр, и все те, кто знал старого инспектора и работал с ним.
Василий Дмитриевич лежал со строгим лицом. Вокруг него произносили речи, восхваляя былые заслуги перед цирком, рассказывали друг другу разные истории из его жнзни. А он лежал, будто сердился на всех.
Один из униформистов робко подошел и положил в ноги Василия Дмитриевича завязанный платок.
В нем была последняя горсть цирковых опилок.



ruscircus.ru/vladimir_kulakov_765

[tupoy]

Владимир!!! Спасибо большое, прочитал с большим удовольствием.

[Svetlana Shugay]

Cпасибо,Володь. У меня мешочек Воронежских есть...

[артист -дрессировщик]

тронуло до глубины души, спасибо

[Ревоненко Влада]

Спасибо.

[shiraslan]

Ну, Кулаков! Талантов у тебя - не угнаться вовек.Очень трогательно и правдиво написано.
Именно такая жизнь, какую исполнил Инспектор манежа Василий Дмитриевич и есть самая счастливая. Он занимался любимым делом, он защищал многострадальные опилки...И сердце не выдержало.
Замечательная жизнь описана и смерть почетная!
Вечная Память Подвижникам Цирка!

[bubucha]

А КАК КРАСИВО ЗАПРАВЛЯЛИ МАНЕЖ . Первое время трудно было привыкнуть к резине , после опилок жестковато.СПАСИБО ЗА РАССКАЗ.