Ирина Бугримова - последний день на манеже

«... Молодость души — понятие отнюдь не возрастное». К этой поэтической строчке хотелось бы добавить еще слова: талант, работоспособность, творческая щедрость. Именно этими качествами в полной мере одарена замечательная артистка цирка Ирина Николаевна Бугримова.

Эти компоненты составляли и составляют основу ее долгой жизни на арене, ее деятельность после прощального выступления на манеже. О работе Ирины Николаевны нельзя говорить, употребляя прошедшее время. Потому что и сегодня, как. впрочем, и всегда, она устремлена в будущее. Потому что и сегодня, как, впрочем, и всегда, все се интересы направлены на совершенствование нашего циркового искусства.

По сей день щедро и безоглядно отдает Ирина Николаевна свой опыт, свои знания, свой талант артистам цирка — своим товарищам, своим коллегам. И, верно, именно поэтому все они с большой радостью и удовлетворением восприняли известие о присвоении народной артистке СССР Ирине Николаевне Бугримовой почетного звания Героя Социалистического Труда.

Нам кажется, что то, о чем мы так коротко сказали в этом маленьком вступлении, найдет подтверждение в рассказе Ирины Николаевны Бугримовой, который мы предлагаем вашему вниманию.

Несколько лет назад я оставила манеж. Но цирк не покинула. И сегодня продолжаю жить его делами и заботами, являюсь членом художественного совета и членом тарификационной комиссии, помогаю молодым дрессировщикам, по заданию нашего управления выезжаю за рубеж на различные цирковые форумы. Словом, манеж по-прежнему переполняет мою жизнь.

Но теперь к смотрю на него не глазами артистки, а как бы немного со стороны. И кое-что видится по-иному. Так сказать, закон перспективы.

И крепнет желание поделиться опытом, знаниями, рассказать о пройденном пути, своем и моих товарищей. Ведь мы тоже были молодыми, тоже искали, тоже подчас, пренебрегая опытом старших, пытались перепрыгнуть через две ступени — быстрей, быстрей к результату. Ошибались и находили, принимали за новое достижение то. что манеж уже знал. И снова искали... Хочу вместе с литератором Анатолием Гуровичем написать книгу. И то, что сейчас расскажу, может, станет ее началом.

А рассказ мой, как это ни парадоксально — что, впрочем, в природе циркового искусства, — о конце творческого пути, о последнем моем дне на арене. Здесь есть своя логика В этом дне, а вернее, в этих днях многое сконцентрировалось. Но. пожалуй. начну по порядку.

В 1975 году меня поставили в программу Московского цирка на Ленинских горах. Это был Год женщины. И программу построили с акцентом на женские номера. А в эпилоге со сцены, которая находится над форгангом, вниз к манежу выдвигалась рампадная лестница и по ней парами спускались артисты в национальных костюмах нашей необъятной Родины. Посредине в белом длинном платье с голубой накидкой шла я. Меня с цветами в руках встречал и в моем лице как бы приветствовал всех женщин молодой клоун Анатолий Марчевский. Здесь была и другая символика — молодое поколение встречалось со старшим и подхватывало эстафету мастерства.

В общем, как говорим мы в цирке, я заканчивала все представление. Пожалуй, лучшего момента для завершения актерской карьеры, о чем я уже несколько лет подумывала, трудно было найти. К тому же, я заранее решила, что Москвой на этот раз и закончу. И. казалось, так удачно и достойно все складывается.

А передать свою работу мне было кому. Я чуть ие написала по цирковому обыкновению — передать номер. А вот это не совсем так. Тут требуются пояснения. Многие годы рядом со мной рос. мужал, набирался знаний и опыта Борис Бирюков. Он, что называется, родился в опилках, был из хорошей цирковой семьи. Вместе с отцом, матерью и братом выступал с музыкально-эксцентрическим номером, а позже ввел туда дрессированных медведей. Бирюковы постоянно работали со мной в одной программе, мы дружили. А Борис, я это хорошо знала, мечтал о дрессировке. Вначале он только приглядывался к моей работе, затем стал мне помогать. И вскоре я уже видела в нем своего будущого преемника. Высокий, стройный, артистичный, сильный и волевой, не гнушающийся никакой черной работы, он, несомненно, подходил на роль укротителя львов. К моменту, о котором идет речь, он уже был моей правой рукой в аттракционе.

Но мне хотелось, чтобы, овладев моим опытом, методом, подходом к делу, ом нашел свой образ, свои трюки, чтобы это стало самостоятельным творчеством, а не просто передачей готового номера. Не на моих старых львах он должен был проявить себя, а на собственной группе им самим выращенных, воспитанных и обученных животных. Перед Москвой мы и начали собирать ему молодняк.

В этом была к тому же и необходимость — моя группа была на пределе. Я не меняла состав, так как уже несколько раз порывалась уходить. Каждая группа животных, особенно львиная, имеет свой возрастной предел, даже приближение к которому чревато большой опасностью. А у меня были десяти-, даже пятнадцатилетние львы.

С возрастом львы, как старики, становятся капризными, сварливыми, не любят молодых львов, с трудом принимают их в свою среду, не хотят работать. Имелся, например, у меня в группе девятилетний лев Нерон. Раньше он отличался дисциплиной, а теперь стал буквально охотиться за мной. У меня было отрепетировано: после исполнения трюка Нерон идет на место и вдруг, мгновенно развернувшись, бросается на меня. Но теперь он явно переигрывал, входил в азарт. У него обнаружился скверный характер. И невозможно было угадать, в какую минуту он вновь бросится на меня. Теперь уже мизансцены устанавливал Нерон, но мне об этом не рассказывал!

И таких старых, трудных львов в группе было несколько. Но с тремя-четырьмя значительно более молодыми можно было продолжать работать. Я уже говорила, что уметь соединять взрослых и молодых львов чрезвычайно трудное дело. А между тем в практической работе совершенно необходимое. Не умея этого делать, многие дрессировщики тяжело переживают периоды смены поколений животных в своих номерах, а порой они у них попросту разрушаются. Мы же с Бирюковым овладели этим сложным искусством.

Вот Борис и должен был соединить свой молодняк с некоторыми моими хотя и взрослыми, но достаточно еще молодыми львами. Когда к концу гастролей в Москве я убедилась, что группа пока не собрана, не сложилась, я сказала Борису, что еще отработаю два-три города. Его это очень огорчило. Он рассчитывал, что сразу же после Москвы возьмет мой номер, а молодежь будет готовить исподволь. Но я твердо знала, что с моими «старичками» он не сможет работать, и старалась его оберечь не только от ненужного риска — в нашей профессии и так опасностей хоть отбавляй! — но главное, от разочарования, которое так ранит сердце.

А он, молодой, уверенный в себе, думал, что у него получится. И имел, казалось бы, на это все основания. Ведь мои львы, «старички» в том числе, выросли при нем, знали его.

Но Борис не учел один существенный нюанс: он в их глазах был «злодей». Когда что-то случалось, особенно во время репетиций, — злобное неповиновение или передерутся львы между собой, что чревато опасностью для жизни дрессировщика... — Борис вихрем влетал в клетку и помогал мне. Тем самым он постоянно вызывал у них отрицательные эмоции. Они его боялись. А он, видя, как они, огрызаясь, все-таки идут по местам, чувствовал себя победителем, полагал, что покорил их. И даже советовал мне иногда, когда у меня не шла работа с тем или другим львом: «Ирина Николаевна, дайте ему как следует!» Но я знала — силой не возьмешь. Можно переусердствовать — проснется зверь, и все наработанное годами пойдет на смарку. Здесь нужны такт и мера. Нужна гибкость. И говорила об этом Борису, хотя прекрасно понимала, что слова мои останутся словами пока его собственный опыт не подтвердит их.

Зная и учитывая все это, я, несмотря на нетерпение Бориса быстрее выйти на манеж в качестве дрессировщика, не передавала хорошо знакомую ему группу моих львов, а упорно ждала, когда он подготовит своих молодых питомцев. Во Львове — это был уже четвертый после Москвы город — стало ясно, что номер у Бориса складывается. И решила: пора. Еще какой-то месяц — Борис соединит свою девятку с двумя моими молодыми. Одиннадцать. Хорошо. Превосходная группа.

Итак, решено окончательно — гастролями во Львове я завершаю свой актерский путь.
 
Но отработала я только десять дней. На одиннадцатый во время дневного представления Нерон все-таки, говоря языком дрессировщиков, обыграл меня. Работа шла нормально, по заведенному порядку. Нерон сделал свой отрепетированный бросок на меня. Я, как обычно, осадила его и послала на место, проследив за ним. Он уже поставил передние лапы на тумбу, чтобы сесть, — я повернулась и пошла на следующий трюк, к другому животному. И совершенно не была готова к повторному броску Нерона. Неожиданный мощный удар опрокинул меня. А падать в клетке нельзя. Львы сразу, забыв распри между собой, объединяются и вместе атакуют дрессировщика. Я упала около двери. Нерон вцепился мне в ноги. В клетку ворвался Борис. Служители с брандспойтами тут же дали воду, и он, поскользнувшись, тоже упал, закрыв собой вход. Служители не могут войти, а Нерон, на мгновение оставив меня, бросился на Бориса — ударит его и снова ко мне, снова в мои ноги впиваются десять когтей могучего зверя. Остальные львы уже поднялись и двинулись на нас.

Это был миг, решавший нашу жизнь. Всю меру опасности и даже казавшуюся безвыходность ситуации по-настоящему из нас двоих знала я. И даже, не выдержав, крикнула: «Боря, это все!» Но он, сильный, ловкий, все-таки сумел вскочить, освободил проход, ворвались еще два служителя — и мы вчетвером с превеликим трудом развели взбунтовавшуюся группу по тумбам.

Мое белое трико теперь стало красным, в сапогах хлюпала кровь. Но я взяла себя в руки и довела номер до конца. Я должна была восстановить рефлекс спокойствия, «пройти по трюкам». Правда, «ковер» — это когда я укладываю на манеж львов одного подле другого и сама ложусь на них — делать не стала. Тесно общаться сейчас со львами было невозможно. И все-таки работа была в основном пройдена, все поставлено на свои места.

Из цирка меня отправили прямо к хирургу. Я еще лежала на столе, мне бинтовали оперированные ноги, когда приехал директор цирка М. Браймастер: «Ирина Николаевна, как быть вечером, отменять?» Цирк есть цирк. Мы можем получать травмы, хворать, но каждый вечер над фасадом ого должны ярко гореть огни. И здесь, во Львове, призывно светила реклама: «Бугримова! Львы!»

И еще до того, как приехал доктор, у меня было готово решение: сегодня на манеж выйдет Борис. «Пусть попробует»,— размышляла я. «А он сможет?» — спросил Браймастер. — «Да!» — ответила я уверенно, хотя сомнения одолевали меня. Он много лет рядом со мной и, конечно, хорошо знает мою работу. Но одно дело знать ее со стороны, совсем другое — оказаться в клетке с моими «старичками» и проделать трюк за трюком. Однако пусть, попробует.

В больнице я не осталась, потребовала сразу же перевезти меня в гостиницу. Пришел Борис, и я сказала ему, что сегодня вечером он будет работать. Он не только не испугался, но даже обрадовался.

—    Садись, пройдем номер — предложила я.
—    Зачем? — удивился он. — Я же все знаю, от начала до конца. Каждый штрих!

И все-таки я заставила его вместе со мной мысленно пройти и проговорить все. Настал час вечернего представления. Друзья-артисты, сложив руки «корзиночкой», принесли меня в директорскую ложу. Прошло первое отделение. После антракта зрители вновь стали усаживаться на места, поглядывая в ожидании аттракциона на пустую пока еще клетку. Погас свет, вступила музыка, и на куполе пошли кинокадры, где львы были показаны в естественных условиях, на воле. Они отдыхали, охотились, даже затеяли драку. Тогда в кинокадре возникла я и скомандовала: «Стоп!» В цирке вспыхнул свет. Обычно в этот момент я и появлялась на манеже. А сейчас инспектор объявил, что ввиду болезни народной артистки СССР Ирины Бугримовой ее заменит ученик Борис Бирюков.

Надо ли говорить, как я волновалась? И ведь помочь-то сейчас ему не могла!

Львы вышли, увидели Бориса — с ним они были хорошо знакомы — и, настороженно оглядываясь на него, пошли на свои места. Уселись. У меня было такое впечатление, что они ждали моего прихода. И, не видя меня, начали волноваться. Когда Борис приступил к работе, они слушались его, но с великим трудом, и все время оглядывались, ища меня.

А он все перепутал: заходил на трюк не с той стороны, посылал не туда. А ведь животное привыкло к тончайшей мизансцене. У меня все было отработано математически. Бывало, сделав трюк с одним львом, я задержусь, а уже другой лев, зная порядок, сам идет на свой трюк.

А Борис просто силой гнал их. Он прошел всю работу. Но стоило это ему большого труда. Когда после представления меня принесли за кулисы, я спросила его:

—    Боря, ты хоть помнишь, что делал?
—    Ничего не помню, Ирина Николаевна! Что, будем репетировать?
—    Нет, — категорически возразила я, — они очень возбуждены, сейчас их нельзя тревожить.

Я знала, что сегодня работа шла еще по инерции, но завтра может быть хуже.

Утром мы начали репетицию (я сидела на барьере). Мы восстановили все мизансцены, и я надеялась, что вечером работа пройдет нормально, хотя чувствовала, что уверенность Борис немного порастерял. На всякий случай приняли меры — поставили людей с брандспойтами.

Началось вечернее представление. Уже со второго трюка львы стали объединять силы и идти на Бориса. Помощникам приходилось входить в клетку, водворять порядок.

После представления перед ночной репетицией Борис сказал мне:

—    Ирина Николаевна, я им дам как следует. Они будут у меня работать! Репетицию я начну нормально. Но если они заведутся, я им дам!

И я разрешила ему «дать».

И они, конечно, «завелись» — и ничего у него не получилось. Начались бои, животные отказывались подчиняться. Продолжать репетицию было бессмысленно. И я прекратила. Я дала Борису убедиться, что одной силой не возьмешь. Не будет контакта человека со зверем — не будет ничего.

Через полчаса, после того как львов увели с манежа, я сидела в гримуборной, складывала свой грим — больше он мне уже не понадобится. Смотрела в зеркало, в которое смотрелась перед каждым выходом на арену. И этого теперь никогда не будет...

О своих чувствах в те минуты говорить не стану. Что тут говорить!

Я с трудом поднялась и осторожно, держась за стены, пошла, медленно переставляя болевшие ноги. Заглянула к Борису. Он сидел с братом совершенно потерянный.

—    Что это вы так сидите? — как можно бодрее спросила я. Борис посмотрел на меня блуждающими, ничего не видящими глазами:
—    А что делать-то, Ирина Николаевна?
—    Как что! Завтра утром вызовем оркестр, посадим на зрительские места артистов из программы — пусть аплодируют, создают обстановку представления, и ты пройдешь все трюки со своим молодняком. А вечером выступишь с ними. Дня через два-три попробуем постепенно добавить к твоим молодым моих. Все только начинается!

Так я, что называется, с ходу с головой снова окунулась в работу. И она спасла меня от грусти и уныния. И даже принесла мне новые творческие радости.

Остается добавить: сегодня Бирюков — заслуженный артист РСФСР, известный мастер цирка. Я желаю ему долгого творчества.

оставить комментарий