К 100-летию со дня рождения К. С. Станиславкого
Сто лет — это очень много. Вместе со Станиславским в русском искусстве работали величайшие писатели, композиторы, художники, творчество которых прочно вошло в нашу духовную жизнь.
Мы благодарно и уважительно называем их классиками, внимательно научаем наследство и традиции. По справедливости надо признать, что для театра Станиславский сделал не меньше, чем Пушкин или Лев Толстой для литературы. Он тоже — классик. И хотя уже четверть века его нет в живых, мы ощущаем его как живого, он, пожалуй, больше чем любой другой классик постоянно и активно участвует в советском искусстве. Это не юбилейные слова — это правда. Причем присутствие Станиславского в нашем театре измеряется вовсе не тем, сколько раз его имя будет произнесено на репетиции; современный режиссер и актер — какую бы эстетическую веру они ни исповедовали — просто не могут миновать дорогу Станиславского, если они хотят прийти к правде в искусстве.
Громаден мир искусства Станиславского. Его подвигом было создание Художественного театра. Около тридцати ролей и более пятидесяти постановок на мхатовской сцене — вот истинное «собрание сочинений» великого артиста. И в нем такие шедевры мирового искусства, как чеховские спектакли и образы, «На дне», «Доктор Штокман», «Горячее сердце», «Бранепоезд 14-69», «Мертвые души». «Но есть, — писал Горький, обращаясь к Станиславскому, — в деятельности Вашей скрытая где-то за кулисами еще работа, особенно глубоко ценимая мною и восхищающая меня: какой Вы чуткий и великий мастер в деле открытия талантов, какой искуснейший ювелир в деле воспитания и обработки их!» А потом — реформа оперной сцены. А еще — книги — восемь томов, богатейшая сокровищница художественного опыта и этики, манифест правды в искусстве.
Искусство актера недолговечно, оно измеряется пределами человеческой жизни. Станиславский опровергает эту горькую, но во многом справедливую мысль. И не только тем, что его сценические образы — как и творения других великих артистов — переходят в зрительской памяти от поколения к поколению. Станиславский открыл законы творчества актера, создал «систему», которая запечатлела его живой сценический опыт — навсегда. И не только его — но опыт всего передового театра за многие десятилетия. «Как золотоискатель, я могу передать потомству не труд мой, мои искания и лишения, радости и разочарования, а лишь ту драгоценную руду, которую я добыл, — писал Станиславский. — Такой рудой в моей артистической области, результатом исканий всей моей жизни, является так называемая моя «система», нащупанный мною метод актерской работы, позволяющий актеру создавать образ роли, раскрывать в ней жизнь человеческого духа и естественно воплощать ее на сцене в красивой художественной форме».
Иногда говорят, что «система» Станиславского принадлежит якобы только Художественному театру, в недрах которого она родилась. Это — серьезное заблуждание. В том-то и сила «системы» и широта, что ее законы — если понимать их творчески — составляют основу искусства каждого актера — в каком бы спектакле, в каком бы образе он ни встретился со зрителем. И не только актера театра, но и кинематографа, и эстрады, и цирка.
Очень соблазнительно в дни юбилея написать в журнале «Советский цирк» статью под названием «Станиславский и искусство цирка». Здесь будет приятно вспомнить детское увлечение Станиславского цирком, так тепло и искренне описанное в «Моей жизни в искусстве».
Архивные разыскания наверняка откроют нам новые материалы и в этой сфере безграничной жизни Станиславского в искусстве. Весьма примечательно письмо Станиславского Государственному московскому мюзик-холлу. Вот что он писал в 1933 году: «Кто же теперь сомневается в том, что в вашей области труд артиста может быть доведен до высот подлинного искусства. Недаром же знаменитый политический клоун (речь идет о Виталии Лаэаренко. — А. А.) собирал в своем цирке всех представителей правительства и разных партий. Недаром знаменитый Танти-Бедини является в моем понимании почти единственным представителем подлинного гротеска — одного из самых трудных видов искусства, в котором необходимо только существенное и ничего лишнего. Конечно, как в вашем деле, так и у нас существуют низы ремесла, с которыми дано бороться и которые надо беспощадно вытравлять. Но между вами много истинных артистов, которых я от всего сердца приветствую».
А мысли Станиславского о гротеске, высказанные в знаменитом последнем разговоре с Вахтанговым, — ведь они имеют прямое отношение к искусству и циркового артиста. Словом, тема «Станиславский и цирк» — благодарная, животрепещущая и очень мало разработанная.
В своих заметках я, конечно, не предполагаю восполнять этот пробел. Но вот когда я присутствовал недавно в Московском цирке на представлении «Карнавал на Кубе», то особенно остро чувствовал, в чем это настоящее, большое искусство, близкое Станиславскому и в чем глубоко чуждое ему, выходящее за грани художественного творчества.
Превосходна Валентина Суркова! Ее бесстрашное, отточенное мастерство потому так пленяет и захватывает, что в своем восхождении по канату она — непринужденностью, внутренней сосредоточенностью и редкой артистичностью — достигает образной силы. Приятно, что все реже и реже сверкают на арене дежурные, мертвые, сделанные улыбки. Вкус побеждает в цирке безвкусие и штамп. Ю. Никулин тем хорош, что, несмотря на некоторую ограниченность своего клоунского арсенала, он всегда убежден в истинности любого трюка, он серьезен и оттого смешон. Та самая органическая природа, о которой говорил Станиславский, — главное в искусстве Никулина.
Но много еще в нашем цирке «низов ремесла». Что касается последней программы, то беда, как мне кажется, заключается в том, что цирк отказался от самого себя. Неизменные падения в воду, бесконечные парады, весьма слабые танцы и любительское фигурное плавание — все это ослабило пантомиму. А ведь тема ее вполне могла быть выражена в разнообразных жанрах подлинного цирка. Выходя на арену, артисты часто не знают, что им делать, во имя чего они совершают те или иные упражнения.
Не думайте, что все это не имеет отношения к Станиславскому. Имеет— и самое непосредственное! Один из законов его искусства и его теории — действие. Органическое, целенаправленное действие. В «Карнавале на Кубе» этой целенаправленности действия не получилось. А в пантомиме это обязательно — вспомним Маяковского и динамичное мастерское зрелище «Москва горит».
Однако Станиславский властно входит в искусство цирка не только в тех случаях, когда речь идет о «программном» представлении. Мы уже говорили о Валентине Сурковой, которая, правда же, внутренне владеет «системой» лучше многих и многих драматических артистов. Таких истинных артистов мемало в советском цирке. И очень бы хотелось, чтобы все артисты — в каком бы жанре они ни работали — обрели ту правду, естественность и красивую художествемную форму, пути к которым пролегал в искусстве великий художник сцены.
О Станиславском и его «системе» много написано. Можно с уверенностью сказать, что в истории мирового театра нет такого художника, творчеству которого была бы посвящена столь громадная литература — целая библиотека! Надо думать, что юбилейный год еще и еще обогатит эту библиотеку и на ее полках появятся книги, раскрывающие роль Станиславского в «смежных» с театром искусствах. А самое главное — утвердить в машем искусстве дух Станиславского — дух правды, идейности и вечных поисков нового.
А. АНАСТАСЬЕВ
Журнал Советский цирк. Январь 1963 г.
оставить комментарий