Кабаре
У некоторых это слово вызывает игривое выражение лица. Еще бы, кто не помнит: «Красотки, красотки, красотки кабаре...». И так далее. Другие брезгливо передергивают плечами, видя в этом нечто, не стоящее внимания и даже неприличное.
Между тем в конце прошлого — начале нынешнего века имена очень многих выдающихся и к тому же вполне серьезных людей так или иначе были связаны с кабаре — Тулуз-Лотрек и Ван Гог, Мопассан и Верлен, Коклен и Сара Бернар, Рейнгардт и Ведекинд. Мюнхенское кабаре посещал Томас Манн. В России устав «Летучей мыши» — кабаре Московского Художественного театра — подписали Качалов. Книппер-Чехова, Москвин, Лужский и многие другие. В его вечерах участвовали Станиславский, Немирович-Данченко, Собинов, Шаляпин, Айседора Дункан, Блок, Аверченко. А. Белый, А. Толстой, Сапунов, С. Маковский, Брюсов, Комиссаржев-ский, Мейерхольд. К основателям петербургского кабаре принадлежали Бенуа, Добужинский, Билибин. Для «Летучей мыши» писали М. Горький и Л. Андреев, ставил танцы Касьян Голейзовский. Перечень знаменитостей можно было бы продолжить. Но не в этом суть. Интереснее другое. Чем притягивало к себе всех этих людей кабаре?
Описывать кабаре трудно. Все было так, и вместе с тем не так. Чувствуешь, что между словами проскальзывает то неуловимое, не поддающееся никаким определениям и не укладывающееся ни в какие формулы, что и составляло его очарование.
А вместе с тем кабаре зачастую было той почвой, где могли развернуться самые смелые искания. Кабаре дало толчок самым головокружительным, казавшимся до того немыслимыми, театральным идеям. «Дом интермедий», например, сыграл немалую роль в экспериментальной лаборатории театральной системы Мейерхольда. Многие открытия в области театральной формы были сделаны Реннгардтом в пору его работы в кабаре «Шум и дым». Но. может быть, еще больше кабаре дало эстраде. Не случайно два самых лучших и жизнеспособных театра миниатюр, которые впоследствии будут восприняты советским эстрадным искусством, — «Летучая мышь» и «Кривое зеркало» — вышли из кабаре.
Что представляло собой кабаре? Театр? Нет, не театр. Но там ставились пьесы. Разновидность эстрады? Тоже нет. Но там исполнялись всевозможные номера. Художественный салон? Нет, не салон. Но там висели живописные полотна и рисунки, стояли скульптуры. Кафе? Ресторан? И ни то и ни другое, но тем не менее там стояли столики, за которыми пили и ели.
Что же все-таки представляло собой кабаре?
Одно из них называлось «Привал комедиантов». Именно привал. Сюда приходили «на огонек» после напряженного трудового дня, а часто и вечера, актеры, художники, поэты, музыканты, чтоб отдохнуть, повеселиться, уютно побеседовать. «Ночь мы просидели в «Летучей мыши», — писала Книппер-Чехова Лилиной, — были только свои, чествовали Владимира Ивановича. Было приятно отсутствие чужих. Пели славу. Балиев удачно острил. Званцев читал свои стихи на «Карамазовых». Все отогрелись, разошлись, говорили теплые слова... Владимир Иванович всех оделял своим вниманием, со всеми посидел, поговорил... был мил, каким давно не видали его, дирижировал оркестром, даже прошелся лезгинкой... Оттого, что в кабаре собираются артисты, люди искусства, для которых творчество — естественная, единственно возможная форма существования, они и в отдых «вносят артистическую прелесть искусства».
Стены подвальчика Перцова дома (он сохранился и сейчас, стоит неподалеку от бассейна «Москва»), где приютилась «Летучая мышь», расписал изящной вязью Сапунов. В подвальчике, где нашла себе пристанище петербургская «Бродячая собака», стены были покрыты рисунками Судейкина. Художник своими руками сделал медную, в виде огромного колеса, утыканного подсвечниками, люстру, сам расшил аппликациями занавес, который отгораживал от зала маленькую сцену. Одно из первых французских кабаре на Монмартре — «Ша нуар» Родольфа Сали — украшало бесчисленное количество самых невероятных предметов: ковры, картины, церковные витражи, головы оленей, керамическая, оловянная и медная посуда, доспехи, ржавые мечи, источенные червем статуэтки и еще много всякой всячины, совершенно бесполезной, с точки зрения здравомыслящего, знающего цену деньгам человека.
Но именно от таких, живущих денежной корыстью людей старались отгородиться художники. Их вдохновляла романтическая утопия — создать оазис чистого искусства, чистого, в смысле бескорыстного. «Ничего пошлого, ничего меркантильного»,— как писал Бенуа. Ими двигало желание спрятаться, укрыться в мире искусства от нестерпимой прозаичности, убогого утилитаризма буржуазной действительности.
Свободный доступ в кабаре был открыт только людям, принадлежащим искусству. Наверное, оттого там первоначально нс было деления на актеров и зрителей. Посторонних вначале в кабаре не пускали. Потом разрешили вход и чужим. Но за удовольствие поглазеть, как веселится богема, приобщиться к миру людей искусства взимали очень высокую плату. Контрамарка в «Бродячей собаке», например, стоила от десяти до двадцати пяти рублей.
В кабаре относились с уважением и симпатией к любым талантам — хотя бы и небольшим, но оригинальным, своеобразным. «Все, что слишком интимно, тонко, капризно и своенравно в своем творчестве, все, что не подходит ни одному из ныне существующих направлений — уже или шире, но главным образом иное, — все это стремится в кабаре. Кабаре — область гордых, самолюбивых и самостоятельных натур», — писал известный критик А. Кугель. Поэтому атмосфера в кабаре была чрезвычайно специфична. Здесь каждый имел право выступить, право на то, чтобы его выслушали, здесь главным была атмосфера праздника, здесь не сцена владела залом, скорее, наоборот — зал выплескивал на сцену все новых и новых исполнителей. Подчас и сцены как таковой не было — представление разворачивалось прямо между столиками.
Именно эта атмосфера творимого праздника роднила кабаре с народным театром, который вышел из недр народно-карнавальной культуры.
Искусство кабаре было пронизано духом импровизационности. Композитор Илья Сац садился за рояль, и под его пальцами рождалась импровизированная пародийная опера. Тут же, на ходу, для нее сообща придумывали текст, один сочинитель дополнял другого. Экспромты, родившиеся в кабаре, как правило не писывались, их жизнь длилась только в те считанные мгновения, пока они исполнялись, здесь же они и умирали. Конечно, что-то потом фиксировалось, но это уже было не то, как бы не те произведения.
Импровизационность давала возможность актеру выйти за ромки устоявшихся амплуа. Здесь Собинов, кумир Москвы, романтический Ленский, распевал комические украинские песни, препотешно играл в лубочном дуэте Даргомыжского «Ванька-Танька», здесь Книппер-Чехова выступала с легкомысленной шансонеткой, а Станиславский с Москвиным лихо отплясывали канкан.
В артистическом кабаре господствовала особая форма вольного, даже фамильярного контакта между людьми. Здесь актер на выходные роли был не менее почитаем, чем всероссийская знаменитость, а репортер заштатной газеты был накоротке с выдающимся поэтом.
Мишенью для ядовитой насмешки в кабаре оказывалось мертвое академическое искусство и его адепты. В «Шамуаре», например, Сали нарядил своих лакеев в зеленые мундиры членов Парижской Академии искусств, и в таком виде они прислуживали гонимым и отвергнутым Академией и официальным искусством обитателям Монмартра.
Но фрондерство кабаре чаще всего не было серьезным. По существу, кабаре оставалось изолированным мирком, чуждавшимся больших общественных целей. Именно поэтому независимость кабаретьеров в конце концов оказалась мнимой, и именно поэтому из прибежища артистов кабаре в конце концов превратилось в прибыльное коммерческое предприятие.
И все же искусство его лучшей поры нс исчезло бесследно. Оно возродилось в иных формах, питая зачастую музыку, театр и особенно эстраду.
Эстрада впитала не только новые жанры, не только сознательную установку на самобытную, оригинальную индивидуальность, но и почти весь арсенал средств художественной выразительности — исполнительских, сценических, режиссерских, — родившихся в кабаре, которые широко раздвинули границы ее возможностей.
оставить комментарий