Как я боксировал в первый раз

В городе Семипалатинске стоял цирк Коромыслова. Ждали Владимира Дурова. Большие кричащие афиши возвещали o скором приезде знаменитого артиста. B цирке шла репетиция. Братья Ацгарц репетировали полет под куполом. Я сидел в ложе, рядом с Загоруйко и с одетым в национальный кавказский костюм Пугачeвым. Мы не спускаем глаз c рискованных трюков.

Перед ложей стоит семипудовый Тимоша Медведев. Y него плечи циклопа. Упершись в толстую палку подбо­родком, выгнув спину, отчего она кажется еще шире, при каждом рискованном трюке борец вздрагивает.

—    Эх! Ох! Ну и черти! — удивляется он. — Дьяволы проста... Даже за селезенку забирает...

Мы посмеиваемся над Тимошей.

Арбитр, широкоплечий человек, сидящий в первом ряду, играет c собачкой. На нас не обращает вни­мания. B проходе появляется директор. Все поворачивают го­ловы в его сторону. Ни с кем не здороваясь, он оборачи­вается на зов старшего конюха.

—    Овсеца бы, Василий Семенович... Я три месяца не получал от вас ни копейки... И еще три месяца отрабо­таю... Не для себя прошу, для лошадок... Какой конь про­падает, Вулкан... Отдайте мне его, прошу вас...

—    Иди, иди, дурак! Жрать-та что будешь со своим Вулканом?!

—    А то, что и раньше...

—    Раньше ты y меня овес воровал... Думаешь, я не знаю, каналья?

—    Грех вам, Василий Семенович, такие слова гово­рить... Вы знаете, что в деревне ядом продал... На свои деньги овес покупал, лошадок ваших прикармливал... Не­доедал сколько... Грех вам за это...

Директор не дослушал. Встрепенувшись. обернулся. К нему подбегал управляющий — Синицын, небольшой человечек с завитыми в колечко черными усиками. Хитренькие маленькие глазки подобострастна остановились на директорском лице.

-  Билеты нарасхват, Василий Семенович!.. Небывалый сбор... я пустил добавочные... —поправляя цилиндр, радостно докладывал он.

На директорском лице отразилась довольная улыбка.

—   Та-ак... — оттопырив губы, протянул он.— Гово­ришь, небывалый?..

—   Небывалый, Василий Семенович, небывалый!

У хищника заискрились глаза. От удовольствия он зажмурился.

—   Ну, что же!... Поедешь строиться, — после некото­рой паузы сказал он, — деньги переведу... Постарайся выстроится в кредит... Обещай приезд Дурова... — И, по­молчав, добавил: — Здесь, после Дурова, я пущу подар­ки*, закончу бенeфиcами, потом — «дамы бесплатно»...

—   Разрешат ли, Василий Семенович?.. Подарки запре­щены теперь,— неуверенно проговорил Синицын.

* Подарки-род лотереи, допускавшейся иногда в стаpых цирках

Директор нахмурился.

—    A голова на что? Что мне — учить тебя? Подарки c благотворительной целью. Двадцать процентов — в пользу бедных... Касса-то — в наших руках... Понял?.. Кто учтет... Конечно, кое-что придется все же дать... Обещай и господину полицмейстеру процентов десять... на их высо­кое усмотрение... Им ведь тоже нужно...

—    Нужно, нужно, Василий Семенович, — подтвердил Синицын.

—    Закон, как дышло, куда повернем — туда и вышло... A этих чертей, гавриков, — кивнул в нашу сторону дирек­тор, — гнать к чертовой матери по толстым шеям!.. Все равно не тянут публику...

—    А с договором?

—    Пусть судятся... гроша медного не получат, дьяволы... Они нарушили...

—   Не получат, Василий Семенoвич, не получат, — под­дакнул хитрый холуй.

—    Главная приманка в лотерее — дойная корова, да вот разве мои чaсы... Все равно не ходят, — вынимая их, говорил директор, — сколько раз чинил.

—   Василий Сeменович! А не пустить ли нам вместо кoровы нашего Вулкана? Все равно он скоро ноги таскать не будет.

Старший конюх утирал слезы. Директор обернулся к нему.

—    Иди прочь, болван! Чего нюни распустил?, и   обратился к управляющему: — Уволить!

—    Придешь за расчетом! — мотнул в сторону опешив­шего конюха Синицын.

—   Спасибо, Василий Семенович, за все мои старания, значит... — снимая картуз, уходя, сказал старший конюх. A Синицын наклонился к Коромыслову:

—   Мне можно из кассы взять, Василий Семенович, рубликов десять, пятнадцать? за квартиру не плачено, надоедают... Неудобно как-то, Василий Сeменович...

C нахмуренными бровями Коромыслов полез в карман. Вынул клочок бумаги. И только что хотел написать распо­ряжение кассиру, как за спиной услышал: «Телеграмма!». От неожиданности он вздрогнул, повернулся, торопливо распечатал.

Мои острые глаза успели прочесть текст: «Снять c про­граммы. У черносотенцев не выступaю. Дуров».

«Ох и молодец!» — мелькнула мысль. A директор, скомкав лист, в бешeнстве бросил его под ноги, и страш­ный прилив дикой ярости овладел всем его существом.

Лицо его побледнело, брови сдвинулись. Он застонал от обиды, нанесенной ему, «уважаемому директорy большого цирка». Схватившись за седеющие виски, c блeдным иска­женным от гнева лицом, он забегал, изрытая извозчичью ругань.

—   Зарезал! Зарезал, подлец! Без ножа зарезал!..

—   Василий Семенович, Василий Семенович! — семеня сзади ногами, поняв, в чем дело, говорил Синицын. — Ведь затратились... Реклама висит...

—   Да разве они понимают?! B суд! B суд подам!.. Хоть ты и Дуров, но плут, мошeнник, зазнайка! Я не по­зволю издеваться над собой, — размахивая длинными руками, кричал директор‑

—   Взыщeм, Василий Сeменович, взыщем! Никуда не денется. Поверьте мне, не будь я Синицын, если мы шкуру с него не сдерем!

Сгрудившись, неподалеку стояли артисты. Борцы вста­ли в своих ложах. У рыжего клоуна «Кока» смешная гримаса. Его партнер подмигивал, что-то шептал товарищу на ухо. Все рады, что знаменитый Дуров подвел хозяина.

Но вот директор остановился, тяжелым взглядом упер­ся в своего холуя.

Тот задрожал, спросил прерывающимся голосом:

—    Как же со сбором, Василий Семенович? неужели отдадим?..

—    Что о?.. Деньги?.. А кто лошадей кормить будет?! Два дня овса не видали, сеном не кормим досыта.  Нам-то c котомкой идти?.. Ни в коем случае...

— Я не про то, Василий Семенович. Я тоже так ду­маю... Зачем же отдавать?.. — робко оправдывался Сини­цын, боясь разгневать рассерженного директора.

—  Но как нам выйти из положения?.. Чем 6ы заме­нить? я думаю так... От публики скроем, а потом, за минуту перед началом, объявим, что Дуров заболел. Как вы на это смотрите?

Коромыслов нa минуту задумался. В серых глазах его напряженность.

—        Да! Так и сделаем... Но чем заменим?..

—  A боксом, Василий Ceменович! Боксом! Зрелище небывалое в здешнем городе... Негр Чарли хорошо 6окси­рует... Сделает вы зов... Публика пойдет на это... Накор­мим... Ну, конечно, недовольные будут... Главное, крикунов удовлетворить, галерку.

Лицо директора прояснилось. Он поощряюще посмот­рел на изобретательного управляющего.

—  Да ведь борцы — это такой народ... Избаловали их, распустили... — И, подойдя к нам, спросил, повысив голос:

—   Где ваша обещанная «Черная маска»?

Оставив собачку, арбитр c достоинством поднялся, сказал:

—    Вот телеграмма. Завтра прибудет.

—    Вы меня завтраками не кормите! Мне сборы давай! Где этот шайтан — Ванька Каин? за что я вам плачу половину сбора?! за ваши красивые глаза? за этих «яшек» *, черт вас подери?!

«яшки» — стаpые или начинающие борцы.

Арбитр поднялся c места. Лицо его вспыхнуло.

—      Что вы кричите? — повышая голос, ответил он. — Что, мы рабы у вас, холуи? Завтра же можем сняться с вашего якоря.

K арбитру подскочил Тимоша Медведев. Его огромные сжатые кулаки, вызывающий вид. сильнее всяких слов подействовали на директора. Увидев угрожающую фигуру Тимоши, не обещавшую ничего хорошего, он попятился, отвел глаза, пошел в кассу.

—    Господа! — обратился управляющий к нам. — Так вот, есть такая идея: устроить бокс, пока Не прибыла «Черная маска». Негр Чарли хорошо боксирует... и вызы­ваeт на Соревнование... Почему это делается — вы поняли: Дуров заболели приехать не может.

Мы молча переглянулись. Услыхав свое имя, не пони­мавший русского языка борец Чаpли посмотрел на управ­ляющего и перевел взгляд на арбитра.

Синицын ждал. Потом, .сделав тот ко мне, сказал:

—      Господин Турбас, вы, кажется, знакомы с этой музыкой? Бoксируете? Хотите — на завтра поставим?

B то время бокс был мало популярен в нашей стране.

Я познакомился с ним в школе ПытлясинСкого и потом нередко тренировался c кем-нибудь из товарищей. B цир­ке, однако, c этим номером мне выступать не приходилось. Правда, я наблюдал матчи бокса и на цирковой арене, но они не представляли большого интереса, так как заведомо преподносились как кулачные бои. Борцы просто избивали друг друга до полного нокаута.

Сейчас я дал согласие на свой матч c Чарли. Управ­ляющий отправился за разрешением к полицмейстеру.

—          Не разрешили! — придя обратно, сказал он.

Я доказывал, что это новый, нарождающийся спорт, что он особенно процветает в Англии... Ни в какую!..

Решено было, что сам директор пойдет за разрешением к губернатору.

Вместе с ним отправился арбитр. Позже он рассказы­вал нам об этом визите со всеми подробностями.

Жестокий и грубый c артистами, директор был трусом и подхолимом c «сильными мира сего», Он унизительно раскланивался перед семипалатинеким губернаторам, го­ворил, заикаясь:

—    Ваше, ваше пре... пре...восходительство, мы решили показать нечто новое в цирке, познавательное, познако­мить публику с английским боксом... Это красивое зрели­ще, ваше пре... пре…восходительство... Мы специально пригласили из Америки боксера. Разрешите поощрить этот спорт?..

На старческом лице губернатора, c большими подкра­шенными усами, отразилась улыбка, a его сухие пальцы забегали по письменному столу.

—      Полицмейстер не разpeшил?---после некоторой паузы спросил старик.

—      Так точно, ваше пре... пре...восходительство, не раз­решил... И я, как истинный патриот своего отечества, c нижайшей к вам просьбой.,.

—      На ведь это кровавое зрелище?.. У нас оно не поощ­ряется?..

—   Так точно, ваше Превосходительство, не поощряется. Но оно процветало еще при Иване Грозном, если вы изволите вспомнить о бое купца Калашникова — сочинение поэта Лермонтова...

—      Но мы живем в двадцатом веке,— перебивая, сказал генерал.

—      Совершенно верно, ваше превосходительство, в два­дцатом... Но за границей бокс в большом почете...

—      Ну, за границей... Не угнаться за ними!.. Пусть он там и процветает... Мы же считаем это дикостью. Стоявший рядом арбитр вспыхнул.

—      Спорт считать дикостью? Но это нарождающееся искусство, ваше превосходительство... Оно стало поощ­ряться и y нас в России... Сила, ловкость и выносливость сочетаются c искусством боксера-артиста.

—      Ну, какое искусство — лицо расквасить... Одни пьяные дерутся.

—      Но мы хотим показать не драку, ваше превосходи­тельство, a настоящий бокс. Для этого существуют спе­циальные школы, — доказывал арбитр губернатору.

— Нет, не разрешу.

—      Ваше превосходительство! — взмолился директор. — Разрешите хоть одни приемы показать!.. Демонстрацию бокса!..

Губернатор взглянул на просителя, на его выгнувшую­ся подобострастную фигуру, обмакнул перо.

—      Хорошо, — сказал он, — я разрешаю. Но только одну демонстрацию. Одну.

На сухощавом морщинистом лице директора мелькну­ла едва уловимая довольная yлыбка.

—      Покорнейше благодарю вас, ваше превосходитель­ство, — принимая бумагу, пятясь к двери и низко кланя­ясь, говорил он. — Может к нам пожалуете? 3а счастье почтен...

Пока он вел переговоры, мы сидели в неведении. Жда­ли. Приближался вечер. Цирк был уже переполнен. Люди стояли в проходах. Ярким светом вспыхнули лaмпы. Сотни глаз уперлись в занавес — все ждут знаменитого Дурова...

Но вот в раздевалку входит ар6итр.

—    Друзья! Бокс не разрешили!.. Придется вам проде­монстрировать одни приемы. Можно бы и настоящий, но будет губернатор. У его ложи дожидается пристав... Так что покажете, и — ша!..

Чарли, которому слова арбитра переводит Ацгарц, улыбается, хлопает меня по плечу. Боксерcких перчаток нет. Мы примеряем обычные голицы, набитые ватой. Накинув халаты, ждем y занавеса.

Под бодрыe звуки марша на манеже появляется изящ­но одетый арбитр. Лицо его сосредоточенно... Он весь напряжен. Вместо всегдашней улыбки — суровый взгляд. Подняв руку, сверкнув бриллиантом, взволнованно объяв­ляет:

—    Господа! Нами только что получена телеграмма от Владимира Дуpова. По случаю болезни он приехать не может. Дирекции предоставляется право заменить один номер другим. Мы решили поставить «английский бокс» или «русский кулачный бой». БОКС идет по вызову знаменитого американского боксера Чаpли c изъявившим желание вступить в единоборство чемпионом Нижнего Новгорода, восходящей звездой — господином Турбас!

Срок бокса — пять минут!

Он дает свисток, и мы выходим на арену под звуки марша.

—    Турбас — Чарли! — представляя, крикнул арбитр. — Разрешается наносить удары противнику только до пояса.

Вначале публика как бы остолбенела, замерла. Все недоуменно уставились на арбитра.

Но вот — движение. Люди зашевелились. И недоволь­ный ропот, как ветерок, пробежал по рядам. Арбитр торо­пливо сует в рот свисток. Он собирается дать сигнал к бою, но в это время с места поднимается блюститель порядка.

—      Его Превосходительство вам разрешили провести только демонстрацию бокса, — проговорил он, — прошу пояснить!.. — Он лихо звякнул шпорами и, садясь, покру­тил черные усы.

Вначале арбитр покраснел, потом побледнел и, заика­ясь, выдавил из себя:

—    Демонстрация, господа!..

Тяжелое молчание всего цирка. Вдруг c места вскочил высокий худощавый брюнет в пенсне. Поправляя широко­полую черную шляпу на лохматой голове, он возмущенно крикнул!

Безобразие! Мы шли смотреть не ваше мордобитие, не какую-то «демонстрацию», a великого артиста! А вы нас угощаете какой-то пошлятиной, кулачным боем! Это даже не спорт, a черт знает что!

Арбитр растерялся. Мутным взором он обвел верхние ряды. Раздались жиденькие хлопки заранее расставленных контрамарочников. Но, никем не поддержанные, они за­мерли. Гули ропот усиливались с каждым мгновением, готовые вылиться в оглушительный рев. Но — Все пред­усмотрено, все подготовлено. По таинственному знаку, заглушая протесты, заиграл оркестр. Приоткрыв краешек занавеса, из-за кулис выглядывал директор. Вытирая холодный пот со лба, он перекрестился, тяжело вздохнул.

— Можно начинать?— спросил Синицын, y которого тоже отлегло от сердца.

Директор махнул рукой. Арбитр дал свисток. Мы с чернокожим Чарли c деланной яростью бросились друг на друга. Но, обменявшись легкими ударами, стали вхо­дить в азарт. Бой разгорается. Все сильнее и сильнее сыплются удaры. Публика улыбается. Я увлекся схваткой, вспомнив школу Пытлясинского, и излюбленным приемом ударил противника.

Чарли остолбенел. Раньше он, оскалив рот, показывая ровные белоснежные зубы, улыбался. Теперь лицо его стало серьезным. Он понял, что будет настоящий бой. Он был хорошим техником, настоящим боксером, и драться c ним было приятно. Раз! Удар угодил мне в челюсть. He унывая, я рванулся на своего товарища. Удачный аппер­кот — противник охнул и, поскользнувшись, как подкошен­ным, брякнулся на зеленый ковер. Публика замерла, разинула pты. Подскочил испуганным арбитр. Наклонив­шись над Чарли, он начал торопливо подсчитывать:

— Раз, два, три, четыре....

Он готов дать свисток, объявить мою победу.

Но Чарли вскочил на ноги и, сверкая глазами, в сле­дующим же миг нанес мне такой удар, от которого я по­летел в свою очередь. Беру себя в руки. Раз! Удар—мимо. Чарли набирает очки. Я едва держусь и часто перехожу в обхваты.

Публика, которая раньше иронические улыбалась, те­перь напряжена до предела. Многие, видимо, поняли, что бокс — это не просто драка. Многие уже любуются им как искусством. Я уверен, что среди зрителей есть такие, y которых сильно бьется сердце, разгорается кровь, крепко сжимаются кулаки. То — закаленные кулaчные бойцы, рвущиеся показать свою силушку и померяться ею с нами. Эх, если 6ы всем этим людям дать возможность заниматься спортом! На сколько 6ы лет раньше русские боксеры поднялись на почетные пьедесталы победы мировой арены!

Но вот дребезжит над самым моим ухом спасительный свисток арбитра. Срок окончен. Но мы не обращаем на это внимания, продолжаем бой.

Директор испуганно посматривает на гу6ернаторскую> ложу, хватается за голову.

—   Да разоймите же их! Разоймите! — плачущим го­лосом вопит он. — Оштрафуют! закроют цирк!... O боже!..

—   Разойдитесь! — громовым голосом кричит ар­битр. — Срок кончился!

Мы словно не слышим этой команды, увлекшись, мы отталкиваем подбежавших к нам униформистов. Тогда по распоряжению директора отвертывают пожарный кран и поливают нас из насоса. Вода заиграла, холодная струя била по нашим разгоряченным телам, обдавая мириадами брызг. Только что переживавшие все перипетии борь­бы, люди хохотали, как один, поджимая животы. Смея­лись все: артисты, борцы, даже сам угрюмый директор улыбался краешком губ.

Мокрые, побитые, едва стоящие на ногах, под зарази­тельный хохот, мы удалялись с манежа.

А в ложе выходил из себя старик губернатор: Что это за «искусство» — бокс!

На следующий день боpцы один за другим стали разъезжаться. Они решили бойкотировать черoсотенца. Тимоша Медведев, подойдя ко мне, спросил:

—   Ну как? Ты тоже едешь?

—   Конечно, — ответил я. — У черносотенца не вы­ступаю. Жаль, что мы раньше не знали, кто он.

Втроем — я, Сидоров, выступавший под именем Ка­щеева II, и Фуркин,— направились мы на лошадях в го­род Верный.
 

Н. Турбас

оставить комментарий