Клоун-юморист и сатирик
Стихия Смеха, в которой жмет клоун с парком до последней минуты пребывания на манеже ближе всего традициям народного юмора. Являясь юмористическим персонажем, клоун не только вышучивает чужое несовершенство, но одновременно смеется и над собой. Однако смеется он лишь над томи чертами, которые в той или иной степени присущи другим людям. И его смех над собой превращается в смех над многими.
Следует сказать, что маска советского клоуна всегда симпатична зрителям. И в этом большая заслуга артистов нашего цирка.
Наследуя и развивая народно-демократические традиции искусства дореволюционного цирка, артисты создали новый комедийный персонаж — «положительного» клоуна. У колыбели этого комедийного героя стояли такие выдающиеся артисты прошлого, как Анатолий и Владимир Дуровы, Сергей и Дмитрий Альперовы, Виталий Лазаренко.
В репертуаре такого клоуна нет шуток, унижающих человеческое достоинство. Юмористическое отношение к жизни и и себе, оптимизм мировосприятия — вот, пожалуй, важнейшие черты, свойственные «положительному» клоуну. Смеясь над действиями этого персонажа, зрители в то же время сочувствуют ему.
Клоун нашего цирка может быть веселым или грустным, бесшабашным или трогательным. робким или отчаянным, скованным или разболтанным, но его искусство должно быть всегда гуманно и правдиво, оптимистично и интеллектуально. Шутки клоунов порождают смех жизнеутверждающий.
В искусстве клоунады личность актера имеет особенно важное значение. Ибо актер, определяя свою клоунскую маску, часто наделяет ее чертами собственного характера, конечно гиперболизируя их. Это может быть, к примеру, добродушная общительность, присущая Олегу Попову, любознательность Геннадия Ротмана, застенчивость Андрея Николаева. В маске, разумеется, используются и внешние данные артиста.
Надо отметить, что клоуны чаще всего создают постоянные маски и выступают в них долгое время, порой до конца творческой жизни.
Хочу остановиться на отличии маски от образа. Исследователь искусства советской клоунады доктор искусствоведения
Ю. Дмитриев видит разницу в том. что маска — зто воплощение одной черты: глупости, трусости, хвастовства и тому подобное, а образ — это всегда, даже при гротесковых крайностях, сложный человеческий характер.
К этому хочется добавить, что сущность образа раскрывается на протяжении всего спектакля, а маска — обычно а первой, так называемой «выходной» репризе. Характер образа может быть противоречив и меняться по ходу спектакля, а характер маски, очерченный резко и выпукло, остается неизменным в пределах циркового представления. Это не значит, что маска не развивается вообще. В ней происходят изменения, но они зависят от духовного роста исполнителя, от роста его актерского мастерства и новых задач, поставленных перед ним временем. В одном же цирковом спектакле клоун попадает в различные обстоятельства, а маска остается величиной постоянной.
В процессе работы над репертуаром у клоунов появляются сценки и репризы с новыми сюжетами, однако и в новых ситуациях сам персонаж остается все тем же Карандашом. Олегом Поповым или Юрием Никулиным, к которому зрители привыкли ранее.
Таким образом, маска клоуна, переходя из репризы в репризу, из одной комедийной ситуации в другую, творит смех добродушный и веселый. Так маска доверчивого, рассеянного недотепы, в какой выступает Юрий Никулин, или маски «солнечного клоуна» Олега Попова безусловно смешны, но а то же время обаятельны и милы.
Юмористическая природа клоунской маски позволяет актерам выносить суждения на самые остросатирические темы. В подтверждение этого обратимся к репертуару ведущих клоунов, который включает в себя не только юмористические сценки, но и сценки остросатирическне.
Одиако в момент сатирического осмеяния артист ставит свою маску вне осмеиваемого явления, как бы противопоставляя ее сатирическому персонажу. Как и каким образом зто происходит, хорошо видно в сыгранных клоунами сценках.
Приведу пример из творчества Карандаша. В военные годы а его репертуаре была интермедия "Как фашисты шли на Москву и обратно". В ней артист преображался в фашистского молодчика прямо на манеже. Когда интермедия заканчивалась, клоун, не прерывая линии сценической жизни маски Карандаша, переходил к иной теме.
В клоунаде «Защита диссертации», созданной позднее, Карандаш играл глупого диссертаита. Клоун приподнимал воротник пиджака, лихо нахлобучивал на лоб шляпу, засовывал под мышку портфель и выплывал на манеж здакой вальяжной походочкой. Одним словом, несколькими деталями, добавленными и своей постоянной маске. Карандаш трансформировался, правда, на сей раз за кулисами, в сатирический персонаж соискателя.
Ю. Никулин и М. Шуйдии в сценке «Шипы и розы» избрали мишенью сатирического осмеяния спекуляцию. В этой сценке М. Шуйдии преображается в завзятого хапугу, наживающегося на продаже цветов. На нем — мятый плащ блеклого, невыразительного цвета, стоптанные сапожищи, шарф грязноватых тонов, обмотанный вокруг шеи, рубашка с расстегнутым воротом и фуражка. Она по цвету и по форме нечто среднее между форменной фуражкой школьника и засаленной фуражкой «морского волка», ведущего сухопутное плавание от одного рынка к другому. Когда клоуны играют сценку зимой, эта блинообразная, замызганная фуражка сменяется иа затасканный треух, а стоптанные сапоги — залатанными валенками.
Костюм, развинченная походка, резкая и грубая жестикуляция рельефно очерчивают портрет цветочного «барыги». Так обаятельный клоун Шуйдин перевоплощается в спекулянта.
В другой репризе Шуйдину достается роль бюрократа, бездушного чинуши. На этот раз зрители видят человека с большим портфелем, а громадных размеров живот, тупой взгляд и монотонно повторяемый вопрос: «Справка, справка, справка!»— дополняют представление о механической жизни этой «бюрократической машины». Неожиданные и необычные ответы клоуна Никулина, оказавшегося перед столом бюрократа, вдруг нарушают ритм шаблонной работы этого «автомата». В конце концов бюрократ, доведенный клоуном до отчаяния, стреляется. Само собой разумеется, к такому завершению могла прийти встреча посетителя и чиновнике лишь у клоунов Никулина и Шуйдина.
Разберем еще одно клоунское перевоплощение в репризе «Кто следующий», исполнявшейся Олегом Поповым и его партнером Аркадием Будницким. Здесь клоуны преображались в экспансивных завоевателей. Действие в репризе разворачивалось якобы на подмосковном огороде, где, вытаскивая овощи из земли, клоуны случайно извлекали потрепанные наполеоновскую треуголку времен войны 1812 года и фашистскую каску образца 1942 года. Нахлобучив их, клоуны тут же перевоплощались в одержимых манией кровавых вояк. Дорожный знак указывал нм путь на Москву. И завоеватели, обуреваемые тщеславными мечтами и планами, бросались по этой дороге. Но, получив по шапке, в прямом и переносном смысле, оставались без оных. И вновь перед нами милые клоуны Олег Попов и Аркадий Будницкий. А завершали они переход в привычное клоунское состояние и окончательно "отмежевывались" от созданных сатирических персонажей саркастическим вопросом: «Кто следующий! А!»
Нашим клоунам, к сожалению, далеко не всегда сопутствует успех в создании сатирических реприз. Происходит это, когда исполнители, забыв об идейной направленности сценки, увлекаются смакованием отдельных клоунских приемов. Так, к примеру, получилось с отличной репризой Ю. Благова «Свидетель», показанной в телевизионном фильме «Карнавал». Роль свидетеля, трусливого обывателя, сыграл клоун А. Векшин. В этой клоунаде использован один из традиционных клоунских приемов — апач, то есть шлепок, удар. Так вот, когда эти апачи обрушились на свидетеля в громадном количестве, то телезрители увидели на экране не остроумную сатирическую сценку, а одиозную уличную драку. Основная же мысль репризы ускользнула от внимания исполнителей.
Делая выводы .из практики ведущих мастеров нашего цирка, следует сказать: клоун — фигура, конечно, юмористическая, но он умеет и должен включать в свой репертуар сценки сатирического звучания. Однако мы не можем ограничиваться лишь констатацией этого факта. Полагаю, мы вправе ждать и требовать от актеров и режиссеров, занимающихся искусством клоунады, более серьезной разработки в своем творчестве остросатирических тем современности. Ибо. как писал Луначарский еще на заре советского цирка: «Клоун смеет быть публицистом».
СЕРГЕЙ МАКАРОВ, кандидат искусствоведения
оставить комментарий