Клоунада - удивительный жанр

В пятом номере нашего журнала были опубликованы критические заметки С. Абрамова «Над чем смеетесь!», которые вызвали ряд откликов. С одним из них, статьей кандидата искусствоведения С. Макарова, мы уже познакомили читателей.

Теперь в дискуссию включился А. Глущенко, долгое время выступавший в амплуа буффонадного клоуна. Творческая манера комика отличалась искренностью, сочным юмором, яркой комедийностью. Особенно запомнились зрителям его Ванечка Скамейкин (в дуэте с А. Баратовым), администратор цирка Пал Палыч (в спектакле «Пароход идет «Анюта»), безудержно веселый клоун в представлениях коллектива «Цирк на воде».

Когда в статье С. Абрамова «Над чем смеетесь?» я прочел о том, что автор хочет судить цирковые антре по различным статьям УК РСФСР, признаюсь, вначале не поверил своим глазам, а затем нс поверил автору. Не поверил его неискушенности, не поверил, будто он не знает, что каждому виду искусства присущи свои формы выражения.

Ведь если поступать, как советует С. Абрамов, то под статьи Уголовного кодекса неминуемо попадут не только клоунские шутки и репризы, но почти все кинокомедии начала века, все блистательные чаплинские киноленты. Да что там кино! А как быть с шекспировскими комедиями, где без конца обнажаются шпаги, причем сражаются не только мужчины, но и женщины, переодетые в мужское платье. Позвольте, женщины в мужском платье?! Значит, она, женщина, проживает по чужому «виду на жительство»? Так ведь это тоже карается соответствующей статьей закона... Ведь и до такого можно договориться, если подходить к искусству с позиции якобы абсолютно неискушенного зрителя.

Но так как С. Абрамов сам относит себя к категории совсем иных зрителей, а именно пристрастных, то я позволил себе усомниться и нс поверить ему. И, дочитав статью, понял, что прав, ибо в конце автор говорит: «Давайте согласимся с тем, что не стоит, конечно, применять Уголовный кодекс для оценки работы коверного.

Значит, обращение к Уголовному кодексу было в данном случае всего лишь своеобразным ходом, который должен был привлечь читательское внимание к данной работе. Следовательно, журналист Абрамов оставляет за собой право пользоваться теми или иными литературными приемами, а вот клоунада, по его мнению, должна от них отказаться. Отказаться от гротеска, от яркой буффонности, от сочного народного юмора, от всех этих чисто клоунских приемов. Во имя чего? Чтобы стать бледной и плохой копией эстрады? Думаю, что и сам автор статьи этого не желает — ведь от многообразия форм, видов и жанров искусства зритель, даже пристрастный, только выигрывает.

Так почему же все-таки так резко судит С. Абрамов клоунаду? Да потому. кажется мне, что сам он увлекся лишь формой, лишь эффектным приемом, упустив то главное, о чем хотел говорить. А именно о качестве репертуара, об авторах, которых следует широко привлекать к цирку, о коверных, теряющих иногда чувство меры. Сейчас эти мысли приходится буквально по крупицам выуживать из статьи, чтобы понять, о чем же все-таки хотел поведать нам «пристрастный зритель».

Но только-только нащупаешь какую-то верную мысль, как автор, увлекшись игрой в красивые фразы, тут же уводит нас в сторону, говорит совсем о другом и нападает вовсе не на безвкусных коверных, не на плохой репертуар. а на самые формы и приемы клоунады, на то, без чего цирковые комики перестанут быть клоунами. Для доказательства своей правоты С. Абрамов иногда кое-что передергивает. В частности, содержание и смысл отдельных сценок. Например, клоунада «Свидетель» в его изложении выглядит так:

«Группа коверных Литовского циркового коллектива показывает такую репризу. Один из клоунов отвешивает приятелю здоровенную оплеуху. Избитый обращается к свидетелям, и те охотно подтверждают сам факт избиения, наглядно демонстрируя его на пострадавшем, — каждый в своей интерпретации. Последний же доброхот оплеухой не ограничивается, вытаскивает из-за пазухи потертый кирпич и с ревом гонит несчастного искателя истины за кулисы. Короче говоря, тот же буквоед вызвал бы немедля наряд милиции, и наши замечательные остроумцы были бы осуждены за подобные деяния на разные сроки. И поделом!»

Так увидел эту сценку Абрамов. А вот что на самом-то деле происходит в ней. Клоун видел, как у входа в цирк обидели девушку. Ом возмущается, но возмущается лишь но словах. Дальше этого не идет — вместо того, чтобы защитить девушку и хотя бы попытаться задержать хулигана, он сбежал, дабы не попасть в свидетели. Вот тогда-то друзья и решили проучить его. Теперь уже «хулиган» нападает на самого клоуна, последний мечется в поисках свидетелей, но найти их не может.

Рассказывая, как исполняют эту сценку коверные Литовского коллектива, Абрамов разбирает не их актерскую игру, а сюжет репризы, в которой, к сожалению, не углядел ее обличительной сути. Ведь здесь в острой, по-цирковому яркой форме осуждается позиция трусливого обывателя, мечтающего пройти по жизни бочком, прожить тихонечко, незаметно, лишь бы его не трогали. И когда а результате трусость наказана, публика весело смеется и искренне радуется этому.

Мне кажется странным, что автор, рассмотрев в своей статье немало реприз, не увидел в них ни неожиданного клоунского решения, ни сочного юмора, ни острой обличительной сатиры. а одни лишь жестокости и даже пошлость. Его явно смущают брюки, падающие с клоунов, он даже согласен прослыть ханжой, не понимающим такого «обнаженного юмора». Сказав столь эффектную фразу. Абрамов не приводит никакого примера. Плохо, пошло — и все тут.

А давайте вспомним репризу М. Татарского «Розы и шипы», которую исполняют Т. Никулина, Ю. Никулин и М. Шуйдин. Думаю, знают ее многие, и асе же кратко перескажу содержание. Парень и девушка сидят на скамейке в парке. Появляется спекулянт и предлагает им цветы. Влюбленный дарит своей девушке большой букет, однако стоимость его так велика, что спекулянт раздевает покупателя в буквальном смысле слова. Но девушка, прижимая к груди цветы, видит только лицо любимого И так они тихо уходят с манежа...

Когда зрители смотрят репризу, они смеются до изнеможения, но при этом у некоторых на глазах стоят слезы.

Конечно, тема влюбленности, тема любви а стихах была бы изложена совсем иначе, а балетный и драматический театры интерпретировали бы ее, разумеется, каждый по-своему. Цирковая клоунада взялась за подобную тему и решила ее так. как это свойственно только искусству манежа. В репризе этой есть и упавшие, то бишь отнятые, штаны, и тот «обнаженный юмор», которого не приемлет наш пристрастный зритель. Однако публика смеется и грустит одновременно, и такие репризы идут и буду» идти.

Если же у цирковой клоунады отнять ее чрезмерные преувеличения, ее добродушный, грубоватый юмор, ее маски и костюмы, то произведение искусства, каким является классическое антре, исчезнет. Сергей Абрамов, вольно или невольно, добивается этого. Он подвергает нападкам не плохую актерскую игру и не безвкусный репертуар, что было бы и понятно, и оправданно, а самую суть цирковой клоунады — то средство, которыми она выражает себя.

В конце статьи С. Абрамов советует нам согласиться, что на вопрос «Над чем смеетесь?» должен быть один ответ. «Ибо смешное одинаково смешно и о литературе, и на эстраде, и в цирке», — говорит он. Что ж, верно. Но только я добавлю: смешное в литературе, на эстраде и в цирке ни в коем случае не должно быть одинаковым. И поэтому своеобразие клоунских приемов следует не осуждать, а призывать к ним. Призывать к тому, чтобы острые современные темы все чаще выражались бы на манеже ярким, броским, плакатным языком клоунады.

АЛЕКСАНДР ГЛУЩЕНКО

оставить комментарий