Мсье Тарас Бульба и «Колизеум»

Эмиль Ботур или мсье Бульба. Если спросить у Эмиля Ботура, как он стал мсье Бульба, он ответит со свойственной ему южной экзальтированностью:

— Все началось с кино, поверьте, именно с него!

Действительно, в том, что элегантный и не очень популярный дрессировщик тигров превратился в бритоло-бого гиганта Тараса, был виноват кинематограф.

Несколько лет назад на парижских экранах появился супер-боевик «Тарас Бульба». В фильме французского происхождения было все, чем располагает современная кинематографическая техника: широкий формат, яркие цвета, отлично записанная музыка, наконец, замечательные актеры. Не было в нем лишь гоголевского Тараса. Герой, действовавший под этим именем, вполне мог сойти за благородного Робин Гуда или за неуязвимого Зорро, если бы, впрочем, не густой чуб, свисавший с бритого лба, не шаровары и кольчуга, скорее из монгольского, чем из украинского фольклора.

Здесь надо отметить, что мсье Ботур никогда не читал Гоголя и слыхом не слыхал о Тарасе Бульбе до того дня, когда черные свисающие усы, крылатые брови и орлиный взгляд на афише не привели его в кинотеатр «Павильон». Вечером он и супруга сидели в креслах партера и переживали весьма далекие от классического подлинника приключения героя, полные кинематографических страхов и кинематографического же бесстрашия. Мадам Ботур, по происхождению испанка, особенно остро переживала фильм — впивалась ногтями в руку мужа, вскрикивала, порой чуть не теряла сознание. Всем своим поведением она подтверждала правильность идеи, зародившейся в голове мсье Ботура.

Спустя некоторое время, ожидая очереди в парикмахерской, артист просматривал журналы. Ему на глаза попалась пространная информация, в которой говорилось, что успех французского «Тараса Бульбы» был настолько велик, что американцы решили создать собственного Тараса, ассигновав на это умопомрачительную сумму.
— Прекрасно! — воскликнул мсье Ботур, усаживаясь в кресло парикмахера. — А ну-ка, побрейте мне голову наголо!
— Уничтожить такую шевелюру? — дрогнуло сердце парижского куафера. — Подумайте, мсье!
— Не в волосах счастье.

И когда лезвие бритвы заскользило по черепу, словно снимая с него скальп, Ботур положил на столик парикмахера вырезку из журнала и спросил:
— А не могли бы вы изготовить для меня косу по этой модели...
Я хотел бы, чтобы вы отнеслись снисходительно к моему герою. Все, что он делал начиная с этого момента, было сделано от чистого сердца. Экранизированный Тарас Бульба покорил его своим бесстрашием и внутренней силой. Мсье Ботур, обладая огромной физической силой, был и сам не робкого десятка.

— Я не даю своим тиграм снотворное, — любил пошутить он в кругу друзей, — напротив, перед выходом на арену они получают пилюли, разжигающие аппетит. Вот почему все время, пока я нахожусь в их клетке, им ужасно хочется меня сожрать.
Но зрители довольно равнодушно взирали на отважное поведение артиста. Человек в элегантном современном костюме выглядел на манеже банально. Он не устрашал ни публику, ни зверей. Огромные бенгальские тигры демонстрировали хорошую выучку, а зрители скучно жевали чуингам или потягивали кока-колу из граненых бутылочек — зрелище не впечатляло. Дрессировщику грозило разорение. Тут-то ему и бросил спасательный круг Тарас Бульба из супер-боевика.

Вскоре Эмиль Ботур навсегда исчез с цирковых афиш. Вместо него появился Тарас Бульба... Ярко-синие шаровары, ярко-красные сапоги, голый торс, чуть прикрытый кольчугой с медными накладками, громадный чуб, свисающий с бритого лба, усы, брови и орлиный взгляд, точь-в-точь как у Тараса в кинофильме. И вдобавок ко всему великаны-звери с шелковистыми полосатыми шкурами и оскаленными пастями. Перед подобной рекламой вряд ли кто-нибудь мог устоять.

Я познакомился с мсье Бульбой в расцвете его карьеры. Правда, итальянский цирк «Колизеум», в котором он выступает, не относится к числу первоклассных, но зато Тарас Бульба в нем — гвоздь программы. «Колизеум» раскидывал свой трехаренный шатер во многих столичных и не столичных городах Европы. Шапито новое, технически хорошо оснащенное устанавливалось в течение двух часов, на любой площади, которую городские власти соглашались предоставить за сходную плату. В такой же срок шапито снимали и упаковывали в специально для этого приспособленные гигантские автомобили-контейнеры. Мощные тягачи брали на буксир поезда из отлично оборудованных жилых автовагонов, каждый из которых был домом для одной из цирковых семей, ее единственным жильем на земле.

Я не запомнил названия фирмы, построившей и оборудовавшей трехкомнатную квартиру на колесах, в которой живет цирковой Бульба со своей супругой и юной дочерью, но уверен, что человек, проектировавший этот комфортабельный автофургон, творил его не только за деньги. Надо проникнуться искренней любовью и уважением к труду западных бродячих комедиантов, чтобы создать для них такое жилье.

Откидная трехступенчатая лесенка, которая во время движения убирается, ведет в белоснежный, чуть обтекаемый домик, напоминающий снаружи  большую  сигару.

Главная комната имеет как бы два лица — дневное и ночное. Днем — это столовая, ночью — спальня.
Вторая комната — гостиная — может быть отделена от первой, но может и сообщаться с ней. Телевизор и радиоприемник держат обитателей дома на колесах в курсе всех событий, происходящих в мире. К гостиной примыкают крохотные службы — с малюсенькой электроплитой, небольшим холодильником, с умывальником, душем, туалетом. Последняя комната, как ее шутя называют хозяева,— «комната дневного отдыха». Здесь, как в купе вагона, две откидывающиеся койки-постели, расположенные двумя этажами.

Недурно, не правда ли? Увы, все это не от хорошей жизни. С поразительным безразличием к судьбе артиста, даже если это аттракцион, «делающий кассу», столкнулся я в труппе. Администрация итальянская, конечно, частная, но программа международная. Артисты из Италии, Франции, Испании, ФРГ, Шотландии. По условиям контракта импресарио не предоставляет исполнителям ничего. Ни гостиницы, ни суточных, ни содержания животных, ни содержания ассистентов, ни оплаты проезда не только для членов семьи, но даже для участников программы. По условиям контракта из причитающегося артистам гонорара удерживается: стоимость перевозки аппаратуры, транспортировки и кормления животных, переезда ассистентов, установки и упаковки шапито, наконец, расходы по доставке жилых фургонов из одного города в другой. Таким образом, исполнители являются пайщиками администрации, правда, с односторонними правами: они участвуют почти во всех расходах, не участвуя ни в каких прибылях. Жилой фургон — это, пожалуй, все, чем действительно владеет артист в труппе. Не приходится удивляться, что в это единственное владение он вкладывает все свои средства.

Мсье Бульба в цирке «Колизеум» в привилегированном положении: ему принадлежат также семь бенгальских тигров и дорогие одеяния Тараса Бульбы из парчи и атласа, отделанные медью, бронзой, накладным золотом, мехами. Это все «создает» аттракцион не меньше, чем искусство дрессировки, ибо газетные репортеры чаще пишут о дорогих («подлинных», «купленных в таком-то музее», «окаймленных настоящим золотом», «унизанных драгоценными камнями») костюмах Тараса Бульбы, чем о его тиграх.
... Живописный поезд, извиваясь, бежит по шоссейным дорогам. Вагоны в нем, как во всяком поезде западного мира, даже внешностью своей демонстрируют классовые различия. Вот белоснежные и бледно-голубые вагоны премьеров труппы. Вот чистые, но непрезентабельные фургоны так называемых «средних» номеров. А вот где-то в хвосте, подхватывая пыль от впереди идущих, громыхают колымаги, перенаселенные самыми «дешевыми номерами».

Никто не предоставляет артистам режиссеров и художников, никто не ссудит их деньгами, когда нужно делать или ремонтировать аппаратуру. Все и вся здесь предоставлены самим себе. Отсюда неизбежные издержки: где-то не хватило вкуса, где-то не хватило средств. В постоянных переездах костюмы быстро изнашиваются, аппараты амортизируются. Далеко не сладкая жизнь у артистов итальянского цирка «Колизеум». А ведь это не балаган, а «гранд-циркус» — большой, трехаренный, с огромной разнообразной программой. И пути у него не какие-нибудь окраинные: из Афин в Белград, из Белграда в Неаполь, из Неаполя в Лион... У его собратьев, что победнее, и маршруты менее привлекательные, и сборы не те, и соответственно жизнь тяжелее...
Но вот «Колизеум» разбросал свой шатер над одной из городских площадей. Как крепостным валом, он окружен цепью жилых фургонов, гигантских автоконтейнеров. По ту сторону вала мгновенно вырастает вторая стена — торговые палатки и лотки, тиры, лотереи. Все это магнитом притягивает людей. Здесь веселят, здесь развлекают...

Дирижер оркестра Анжелло Гурини взмахивает палочкой, звучит бравурный марш, начинается представление. Я видел трехаренные цирки в Соединенных Штатах. Нелепость подобного представления и тогда казалась мне очевидной, хотя я и делал скидку на заокеанскую традицию. Мало ли что нелепое бросается в глаза на американском материке — люди, живущие там, к этому привыкли, это стало их бытом, превратилось в традицию. Но здесь, на европейском континенте трехаренное представление могло быть оправданно разве только желанием слепо подражать американскому образцу, а быть может, и сыграть на нездоровом интересе.

Представление, происходящее одновременно на трех манежах, — это, по моему глубокому убеждению, разложение искусства. Ведь что получается? Вот, например, на всех трех манежах одновременно работают эксцентрики: на правом — группа матросов, в центре шотландцы в шахматных юбочках, а слева — современные длинноволосые «хиппи». А музыка одна. О каком художественном единстве может идти речь, если под одну и ту же музыку выступают шотландцы, матросы и современные городские пижоны?
Другой пример: на центральный манеж выходят эквилибристы. Двойной перш. Работают, как и все здесь, без лонжи. Высота огромная, опасность не меньше. Казалось бы, зрители и артисты сольются в едином напряжении. Но нет ни внимания, ни волнения. Едва артист взбирается на головокружительную высоту, как на правый манеж выходит клоун Фраджони. Он борется со своим чемоданом, крышка которого то и дело открывается. Из чемодана показывается манекен. Фраджони не может совладать и с манекеном. Трехминутная комическая игра заканчивается победой манекена. И вот половина зала хохочет в то время, как под тревожную музыку на центральном манеже, под самым куполом, артисты выполняют очень опасные трюки. Но и это еще не все. Цирк ведь трехманежный, стало быть, пока на двух идут совершенно исключающие друг друга номера, на третьем тоже что-то происходит. Да, на третьем в это время работает престидижитатор Ка-вадо. И вся левая часть зрительного зала становится свидетельницей всевозможных чудес.

Между прочим, природа дала человеку только два глаза. И на какое трехглазое чудовище рассчитывали те, кто придумал цирк о трех манежах, — уму непостижимо! Зрелище это не только противоестественное, оно, простите за каламбур, противоискусственное, ибо прививает зрителям полное неуважение к творчеству. В программе несколько превосходных воздушных номеров. Вот, к примеру, молодой итальянский артист с американским именем Джонни работает под куполом на свободной трапеции. Работает, конечно, без лонжи и других защитных средств. Соответственно — чрезвычайно сложные трюки превращаются в чрезвычайно опасные. Джонни мог бы украсить любую цирковую программу. Но здесь он, в сущности, выполняет функции коверного. Каким образом? А вот.

Аттракцион Дорс-систерс, который выступает следом за Джонни, нуждается в установке трехэтажной аппаратуры. И пока униформисты мастерят ее на центральном манеже, Джонни под куполом исполняет свой номер.

Этими же функциями наделен и воздушный номер Маноло. Бамбук с трапецией под куполом становится площадкой сложны» и опасных трюков на все время, пока на манеже устанавливают клетку для тигров Бульбы. И зрители заняты не столько искусством артистов, сколько опасениями, не упадут ли исполнители на остроконечные звенья клетки, которые быстро соединяют униформисты.
Вместе с тем в программе есть превосходные, оригинальные номера. Здесь и путешествие на больших мячах под купол цирка (Дорс-систерс), и дрессированные голуби артистки Деси, и группа наездников-индейцев на связанных между собой першеронах, и веселая труппа собак-прыгунов артиста Риентино, и эквилибр на катушках в трех плоскостях Энри Ромеля, и, наконец, изобретательная группа музыкальных клоунов.

Но гвоздем программы остается дрессировщик тигров. В погоне за внешним эффектом Эмиль Ботур много поработал над тем, чтобы... испортить свой номер. Однако ни устрашающий вид этого псевдо-Тараса, ни стрельба из огромного пистолета, ни всемерное нагнетение ужасов, не могут зачеркнуть или умалить достижения дрессировки. Когда громадный тигр, словно пушинка, перелетает с одной площадки на другую через таких же, как сам он, гигантов-зверей, когда все семеро хищников, будто домашние собачонки, становятся на «оф», когда главный из тигров, несмотря на угрозы, хлопанье бичом, стрельбу из пистолета, отказывается покинуть клетку, до тех пор пока ему вежливо не говорят «пожалуйста!»—я готов простить мсье Ботуру, что, даже не заглянув в Гоголя, он стал Буль-бой. Он сделал это — я уверен — от чистого сердца.

В конце концов. Ботур не литературовед и не историк, он только хороший дрессировщик в среднем европейском цирке под громким названием «Колизеум».

оставить комментарий