Прототип и образ. Размышления о конферансье Федоре Липскерове

Среди старшего поколения конферансье как бы особняком стоит Федор Александрович Липскеров. Выступает он в образе советского интеллигента» человека много знающего» и больше похож на солидного «остепенившегося» ученого, чем на эстрадного артиста.

Когда слушаешь его, почему-то кажется, что конферанс для него только хобби, а на самом деле у него совсем другая специальность. На сцену же он выходит по праву давнего друга артистов, чтобы со всей серьезностью и, так сказать, научной обстоятельностью представить их зрителям. Не прочь он и пошутить, кинуть невзначай остроумное словцо, как бы только что пришедшее на ум. Он зорок и сквозь «очки-велосипед» на многое смотрит внимательными глазами юмориста и сатирика.

Весь облик Липскерова-конфе-рансье прочен, надежен, располагает к себе. Зал ему верит. Его реплики, суждения, сентенции слушают внимательно, принимают «всерьез». Оттого каждая острота (а у Липскерова остроты весомые, бывают даже тяжеловесные, но непременно направленные, со значением) вызывает негромкий смех разрядки и удовлетворенности. Даже свой хрипловатый голос и хроническое покашливание заядлого курильщика он умело приспосабливает к делу, используя их как фактурную деталь образа. Его «профессорское» покашливание как бы подчеркивает солидность и воспринимается как рабочий момент подыскивания нужного, точного слова.

Совсем, кажется, недавно мы знали Федю Липскерова молодым конферансье, а сегодня он старше почти всех артистов, которые участвуют вместе с ним в концерте. И эту особенность он тоже обратил в одну из составных частей своего образа. Он не скрывает своего возраста от зрителей и даже, да простит меня Федор Александрович, несколько кокетничает им. Положение старшего диктует темы разговоров, позволяет вспоминать о том, что было когда-то на эстраде, рассказывать о встречах и событиях, которые в действительности, может быть, и не случались с ним, но которые были бы вполне возможны, а потому и выглядят достоверно. За его широкой спиной актерам уютно и спокойно, и на сцене и в зале можно сосредоточиться, всецело переключиться на концерт.

Особенно ценен конферанс Липскерова в специфических концертах зарубежных гастролеров, где ему приходится преодолевать языковый барьер. Конферировать, не зная языка гастролера,— дело трудное, щепетильное. И удивительно, как легко понимают иностранцы этого конферансье-оригинала, объясняющегося с ними, не произнося ни единого слова на их родном языке. Такая свобода общения была и с японским театром кукол, и с корейским ансамблем, и со многими другими зарубежными гастролерами. Только в 1967 году он вел программы индийской танцевальной группы Индрани Рахман, испанской танцовщицы Люсеро Тэна, оркестра «Шварц-Вайс» из ГДР, шоу Хази Остервальда из ФРГ.

Из книги «Конферанс и конферансье», выпускаемой издательством «Искусство» в ближайшее время.

Закончил он год гастрольной поездкой с греческим оркестром народной музыки Микиса Теодоракиса. То были очень разные концерты, и Липскеров приложил весь свой опыт, чтобы и самому быть «разным», чтобы всякий раз включиться в особый темпо-ритм, свойственный каждой из этих программ.

В концертах Индрани Рахман он, почти как лектор, посвящал зрителей в историю индийских ритуальных, религиозных и придворных танцев. В отказе от обычных реприз и шуток проявилось в данном случае не только чутье, но и такт конферансье.

Высокой поэтичностью отличались выступления Люсеро Тэна. В ее программе были испанские классические
танцы и фламенко — пламенные танцы испанских цыган. Здесь конферансье обратился за поддержкой к стихам замечательного поэта Гарсиа Лорки, который вдохновенно писал о фламенко. На протяжении двухчасового концерта Липскеров исполнял всего две репризы. Приведем одну из них, возникшую из удивительного «танцевального» настроения, созданного в зале зажигательными ритмами народных танцев. Неуемный темперамент танцовщицы как бы передавался публике: зрители прищелкивали пальцами, хлопали в такт танцам... И вот — испанская румба — финал концерта. Уже можно выйти из рамок строгих конферансных связок, отвечающих стилю концерта, и позволить себе шутку. Но и шутка должна быть в характере и тональности программы.

...Танцовщица раскланивается. Еще и еще... Неожиданно заиграл гитарист, а певец снова запел: «Теодори-то, Теодорито, станцуй с нами румбу, иначе мы обидимся». И тогда Люсеро Тэна в танце двинулась к Липскерову. Тот испуганно стал отмахиваться... Зрители хохотали, ибо трудно себе представить более нетанцевальную, чем у Липскерова, фигуру, особенно рядом с изящной молодой артисткой. Исполнительница не отступала, и тогда грузный конферансье, в отчаянии махнув рукой, брал руку артистки в свою и вместе с ней румбой уходил через всю сцену за кулисы... Это был удачно найденный конец концерта, его шуточная разрядка, и потому в ней была своя, так сказать, конферансная логика.

Совсем в ином качестве Федор Липскеров предстал перед зрителями в сугубо развлекательной программе Хази Остервальда. Легкие, если не сказать, легковесные песенки, рок-н-роллы и твисты, стремительная смена номеров и подстегивающее, как бич, требование Остервальда: «Темп, темп, темп!» — все это означало, что лимит на любую репризу — полминуты, ни секунды больше. И если какая-либо из них не «стреляла», то следовала вежливая просьба: «Теодор, тут вам не нужно говорить. Отдыхайте, пожалуйста». Примерно на пятом концерте репризы были плотно пригнаны к номерам, номера друг к другу и концерт развивался с гоночной скоростью. В этом самуме звуков, движений, света, людей и состоял «гвоздь» программы.

Но вот что привлекало внимание — необыкновенная подвижность конферансье, неожиданно показавшего чисто джазовую экспрессию. И соль тут была вовсе не в том, чтобы приспособиться к весьма специфичной, темповой западной программе, а чтобы в тактичной форме недвусмысленно выразить отношение к ней советского конферансье, подать ее под определенным углом зрения. Надо сказать, что ироническая нотка, которая у конферансье Липскерова всегда отчетливо звучит, стала на этот раз главенствующей. И зрители отлично читали подтекст: «Сами понимаете, товарищи, то, что вы смотрите,— это не совсем то. И правильно делаете, что не принимаете всерьез этот импорт».

А чтобы уж окончательно подчеркнуть свой взгляд на концерт, Липскеров, прощаясь с публикой, откровенно высмеивая бессодержательность программы, усмехался: «Ну а теперь, как говорится, — гуте нахт, что в переводе на русский язык означает аУфвидерзеен».

Особые задачи поставил перед конферансом греческий оркестр Бузуки, созданный Микисом Теодоракисом. Гастроли коллектива в СССР происходили в трагические дни, когда военно-фашистская хунта бросила прославленного композитора в тюрьму. Советские люди с глубокой тревогой следили за судьбой верного сына греческого народа. «Каким же должен быть конферанс к концертам друзей и соотечественников замечательного композитора, чья музыка звучит революционным призывом?» — спрашивал себя Липскеров. Гражданская и творческая интуиция подсказывали: сцена — трибуна, конферансье— агитатор. И он не ошибся. Сдержанно-строгий, но внутренне накаленный текст помогал конферансье весь вечер держать зал в эмоциональном напряжении. И когда в последний ,раз опускался занавес и Липскеров вместо дежурной фразы прощания горячо и громко произносил три слова: «Свободу Микису Теодоракису!»— зал взрывался. В неудержимом порыве поднимались все до единого, и возгласы «Свободу Теодоракису! Свободу народным героям!» сотрясали стены.

Так было в Москве и Ленинграде, Ялте и Сочи, Севастополе и Ташкенте — везде, где в те дни побывал оркестр Бузуки. Двадцать пять концертов, двадцать пять стихийных демонстраций! Вот на какой прямой ход к сердцам зрителей способна эстрада, какие мощные политические эмоции поистине взрывной силы она может вызвать!

Присутствуя на зарубежных концертах, которые ведет Липскеров, понимаешь, что не всякий конферансье сумеет создать такой хороший тон в общении с «безъязыкими» партнерами. Липскеров полон гражданского достоинства, что не мешает ему, а облегчает ведение концерта в непринужденной, дружеской манере хозяина, принимающего приятного ему и его друзьям-зрителям гостя. «Главное положение для всех нас, работающих в области конферанса, — это то, что каждый из нас, сатирик он или юморист, должен прежде всего быть гражданином своей страны, в своем жизненном и сценическом поведении, от репертуара до костюма», — декларирует свой основной принцип Ф. А. Липскеров.

Как же достигается им раскованность и правдивость сценического образа? Во-первых, вживанием в образ. Липскеров ничего не делает, чтобы быть на сцене не Липскеровым как таковым, а Липскеровым актером-конферансье. Но перед нами именно сценический образ, продуманный с режиссерской тщательностью. Артист не пожалел для формирования образа конферансье лучших качеств собственной творческой индивидуальности, превратив самого себя в прототип. И образ получился убедительным.

Порой кажется, что сценический облик Липскерова и его, так сказать, бытовой облик схожи между собой больше, чем у других его коллег. Но это поверхностное впечатление. И, конечно, обманчивое. Внутренне собранный до отказа, как это бывает в минуты душевного подъема, подчиненный ритму, возникающему из ситуаций по ходу концерта, Липскеров на эстраде живет резко отличной от быта жизнью. Выходя к зрителю, он как бы становится на голову выше своего бытового прототипа. Таково непреложное требование «дистанции».

Артист твердо следует профессиональному правилу: всегда оставаясь самим собой, в каждом другом концерте стремится быть другим — и в репертуаре, и в стиле поведения, и в характере подачи номеров. Ведь на джаз идут одни зрители, на кон-
церт академической певицы — другие. И Липскеров старается соответственно и держать себя, хотя нельзя сказать, что у него не было исключений. И в этих случаях возмездие не заставляло себя ждать. Вот как сам «пострадавший» описывает одно такое исключение.

«Помню свой грандиозный провал в концерте Марлен Дитрих. С непростительным легкомыслием я отнесся к этому концерту, использовав обойму «проверенных» реприз. И с каким равнодушием, чуть ли не враждебностью отнесся ко мне зрительный зал! Я пренебрег своими обязанностями, поленился продумать до конца, что мне делать, что говорить, как вести себя, и жестоко за это поплатился».

В чем же заключалась оплошность конферансье? Первая тактическая ошибка — недооценка состава зрительного зала. Опытный конферансье должен был предвидеть, что такой гастролер с мировым именем, как Марлен Дитрих, соберет очень рафинированную публику. Первая ошибка повлекла за собой вторую: перегруз конферанса. Зрители в этот раз меньше всего собирались слушать кого-либо еще, кроме Дитрих, категорически не желая поступиться хотя бы минутой концертного времени. И, наконец, третье — понадеявшись на свой опыт ведения концертов зарубежных гастролеров, Липскеров пренебрег испытанным, трижды проверенным правилом: конферанс действен только тогда, когда отвечает содержанию и стилю программы. Превысив дозу своего пребывания на сцене, не подготовив специального текста, а решив довольствоваться так называемыми безотказными репризами, связками, интермедиями, не имеющими прямого отношения к сути происходящего, конферансье тщетно силился установить контакт с аудиторией. К чести артиста, он сделал необходимые выводы из этого тяжкого урока. Прошло много лет, но на каких бы ответственных площадках, с какими бы гастролерами ни выступал Федор Александрович, его конферанс строго сообразуется с программой. Характерно и другое. Липскеров не только не скрывает стыдливо этот конфузный случай, но при беседах и встречах с молодыми коллегами рассказывает о нем, чтобы предостеречь их от легкодумного отношения к своему тонкому и сложному делу.

Липскерову-конферансье очень помогает Липскеров-автор, а им обоим — Липскеров-режиссер. Это — дружный, сработавшийся ансамбль. И там, где иной раз недотягивает автор, выручают исполнитель и постановщик, корректируя, дополняя, а если нужно, то и «усмешняя» текст.

Своим литературным творчеством он нередко делится с товарищами. Немало веселых интермедий он написал для Л. Б. Мирова и М. В. Новицкого и вместе с ними. В репертуаре ряда конферансье звучат репризы и фельетоны Ф. А. Липскерова, сумевшего создать привлекательный образ конферансье — нашего современника, советского интеллигента в сегодняшнем звучании этого понятия.

Э. ШАПИРОВСКИЙ

оставить комментарий