Публицистика советского цирка
Более четверти века я пишу для цирка и о цирке. Многие годы сам выступал музыкальными фельетонами и куплетами не только на эстраде, но и на манеже, и даже на стадионах, так что цену публицистическому слову знаю не понаслышке. Я был свидетелем расцвета цирковой публицистики, ее спада и, наконец, того сложного положения, в котором она находится сейчас.
В своей статье, опубликованной в «Правде», я упоминал о том, что ныне с манежа ушли сатирические фельетоны как на международные, так и на внутренние темы, умолкли злободневные куплеты, не звучат задорные частушки. Кого же винить в этом? Клоуны порой жалуются, что для них не пишут, а литераторы, придя в цирк, не понимают, для кого же, собственно, писать. Ведь клоуны почти не разговаривают на арене — то ли не хотят говорить, то ли не умеют...
Тема цирковой публицистики должна быть рассмотрена всесторонне. И тут я не могу не вспомнить слова А. В. Луначарского о том, что «цирк — это великолепная трибуна», что «клоун — наследник Аристофана». Я не могу не повторить призыв Луначарского, обращенный к клоунам: сметь быть публицистами!
Так давайте определим, что такое публицистика вообще и каково ее место в цирке.
Если верить Энциклопедическому словарю, то к публицистике относятся памфлеты, журнальные и газетные статьи, очерки, фельетоны, воззвания, прокламации и т. д. К этому надо добавить эстрадные фельетоны и куплеты, публицистические жанры телевидения и радио, клоунады и репризы, произносимые с арены. Замечу публицистика цирка отнюдь не исчерпывается одними клоунадами. Аттракционы Волжанских и Мстислава Запашного — это гимн в честь покорителей космоса, это поистине высокая публицистика. Героические пантомимы «Песня докеров», «Карнавал на Кубе», «Подвиг» и другие, а также детское представление «Трубка мира» дали цирку возможность сказать свое слово в защиту мира, участвовать в укреплении дружбы между народами, отмстить 30-летие Великой Победы. Это тоже подлинная публицистика. Да и любой номер (если он, конечно, хороший), воспевающий силу, красоту и мужество советского человека, его оптимизм, тоже является цирковой публицистикой.
Однако я поведу речь лишь о публицистике, которая содержится в звучащем на манеже слове, в выступлениях клоунов, будь это коверные, комики в номерах, клоуны-дрессировщики или сатирики.
Решая проблемы сегодняшней цирковой публицистики, ни в коем случае нельзя забывать тот огромный опыт, который цирк накопил чуть ли не с момента своего возникновения.
Если предками сегодняшних клоунов считать ярмарочных дедов, зазывал, петрушечников, поводырей с медведями и т. д., то цирк аполитичным не был никогда.
Выступая на ярмарке, скоморох (назовем его так) обучал, скажем, медведя залезать к себе в карман. Но при этом не ограничивался показом одного только трюка. Скоморох непременно комментировал происходящее: «Покажи, Потапыч, куда купец к нам залезть норовит?» Или: «Чего городовой от нас хочет?» При всем примитивизме подобных шуточных реприз они несли в зародыше элементы публицистики.
История публицистики манежа еще ждет своего исследователя, мне же только хочется подчеркнуть, что публицистика на арене не инородное явление, она существовала в нем всегда, можно сказать, родилась вместе с ним. Добрый посев дал в дальнейшем великолепные всходы в лице братьев Анатолия и Владимира Дуровых, чьи имена вписаны золотыми буквами не только в историю русского цирка, но и в историю русского искусства вообще. Где, кроме цирка, можно было так измордовать одесского генерал-губернатора Зеленого, как это сделал Анатолий Дуров, выведя на манеж свинью, покрашенную в зеленый цвет.
Мне лично всегда казалось, что как клоун-публицист первое место среди братьев занимал Анатолий Леонидович, а Владимир Леонидович прославился больше как дрессировщик, а в дальнейшем и как ученый. Но однажды Юрий Владимирович Дуров дал мне репертуарную тетрадь своего деда. Я был поражен тем, какой великолепной трибуной становилась арена во время выступлений Владимира Леонидовича Дурова!
А вот Иван Семенович Радунский в своей книге «Записки старого клоуна» цитирует, так сказать, стихотворную платформу Анатолия Леонидовича Дурова, с которой он начинал выступления:
«Никогда не зная лени.
Как с отточенным мечом,
Выступаю на арене
С сатирическим бичом.
Выражаюсь я по-русски.
И не раз сидел в кутузке.
Но не брошу никогда
Резать правду, господа!»
Радунский, создатель дуэта Бим-Бом, так рассказывает о своем номере, тогда еще со Станевским:
«Мы стремились к злободневному репертуару. Конечно, в условиях жесточайшей цензуры мы могли сказать далеко не все, да и наше собственное политическое сознание было мало развито. Но шутки против полиции, черносотенных газет, царских министров имели, скажу без хвастовства, огромный успех, особенно у демократической публики».
Конечно, с нашей точки зрения, в исполнявшихся тогда произведениях много наивного, литературно беспомощного — все это так. Но, познакомившись с той же репертуарной тетрадью Владимира Леонидовича, можно сделать вывод, что артист использовал и настоящую литературу.
Вообще русская литература в давней дружбе с цирком. Но если ранее А. Куприн и другие писали о цирке, то после Великой Октябрьской революции литераторы стали писать и для цирка. Демьян Бедный, Владимир Маяковский, а позднее Василий Лебедев-Кумач принесли на манеж свое острое, горячее слово, благодаря чему, в частности, Виталий Лазаренко обрел гордое право именовать себя «шутом Его Величества Народа». Конечно, наряду с великолепными выступлениями буффонадных клоунов, куплетистов, сатириков-трансформаторов были выступления и довольно слабые.
Вот чему я был свидетелем. В 1930 году в Самаре нас, студентов Театрального техникума, пригласили для участия в пантомиме «1905 год». Пантомима эта, как я сейчас понимаю, была спектаклем реалистическим, с интересными находками вроде сцены расстрела на одесской лестнице и т. д. Но в финале мы, студенты, выходили почему-то в рабочих спецовках и ни с того ни с сего кричали:
«Жми, давай,
Паровоз, трамвай,
Подъемный кран.
Аэроплан,
Даешь стопроцентный Пром-фин-план!»
Конечно же, такая наивная лобовая агитка сейчас немыслима.
Как видите, я далек от того, чтобы и репертуар и всех без исключения исполнителей того времени считать идеальными. Но я утверждаю, что при большом разнообразии сатирических жанров цирк тогда был более похож на «великолепную трибуну», чем сейчас. И еще одно следует отметить: в цирке тогда было веселее! А смех — самое острое оружие цирковой публицистики.
Если цирковое представление определить фразой из одного стихотворения, то это — «праздник Мужества, Веселья, Красоты». И вот если с «Мужеством» и «Красотой» у нас все в порядке, то «Веселья» значительно поубавилось. За счет чего же?..
Причин тут несколько. Одна из них — сократилось число комиков в номерах разного жанра. А еще — представление «оскучняет» некоммуникабельность некоторых коверных. Особенно остро я однажды ощутил это в Ленинграде. Программа была, что называется, «номер к номеру», коверные — мои любимые: Г. Ротман и Г. Маковский, а представление смотрелось тяжеловато. В чем дело?.. Как известно, коверные демонстрируют с десяток, если так можно выразиться, мини-аттракционов, которые золотой нитью сшивают разрозненные номера программы, придавая ей слаженность и блеск. Но здесь эта нить то и дело рвалась, потому что коверные не входили ни в один номер. И лишь в самом конце в их репризу включалась вся труппа и дивертисмент как бы превращался в спектакль, но тут же и кончался...
Отсюда я делаю вывод: когда программа сборная, коверные должны думать не только о своих репризах, но и в первую очередь о стройности программы, о ее целостности, о непрерывности действия. А то ведь коверные порой затягивают паузы, не желая появляться, пока с манежа не уйдут униформисты, как будто на униформистов кто-нибудь будет смотреть, если на арену выйдут, скажем, Никулин и Шуйдин. Но именно увидя их однажды в Московском цирке, я написал эпиграмму:
«В огромной паузе — тоска
Заснешь невольно тут.
Но ждут коверные, пока
Ковер не подметут...»
Но главная причина, конечно, не в этом. Наш манеж онемел! «Великим немым» когда-то называли кино, а теперь если но великим, то немым сделался наш цирк. А ведь это синтетическое зрелище, вмещающее в себя все жанры. Цирк — это не театр мимики и жеста. Главным оружием цирковой публицистики было, есть и всегда будет слово. Вопрос о слове в цирке, вернее, об отсутствии его настолько серьезен, что я хочу остановиться на нем подробнее.
Если манеж — трибуна, то где же цирковые публицисты? В самом деле, где? Если взять выпускной спектакль эстрадно-циркового училища, то в нем вроде бы все сбалансировано: есть и слово, скажем фельетон, и музыкальная эксцентрика вроде группы клоунов, играющих на кастрюлях и прочих бытовых предметах. Но ведь после выпуска слово-то уйдет на эстраду, а манежу останутся только кастрюли!
Не знаю, что сейчас готовит мастерская при Московском цирке на Цветном бульваре, однако мне известно: даже хорошие режиссеры Союзгосцирка работать со словом не умеют или не хотят. Я против многословия в цирке, но, если уж слово найдено, написано, одобрено и наконец произнесено, оно должно быть, как минимум, услышано!.. А что у нас бывает? В программе «Русские самоцветы» я вместе с В. Головко написал клоунаду «Хочу жениться», но разобрать ее слов с манежа мне ни разу не удалось. У одного исполнителя слова застревают в усах, другие говорят, не переждав реакции зрителей. Короче говоря, вообще-то смешная и талантливая троица П. Толдонов, В. Минаев и В. Довгань демонстрируют в данном случае абсолютную речевую беспомощность. Настоящим бедствием манежа стали микрофоны с волочащимися по полу шнурами. Особенно плохо, когда разговаривают двое, а микрофон у них один. Одного слышно, другого — нет! Мне могут возразить, что в новых огромных цирках без микрофона не обойтись! Но без микрофона не обходятся и в старых цирках, в тех самых, где прекрасно было слышно Г. Рашковского, Н. Скалова, С. Ротмистрова, В. Турского и многих других.
Мне хочется напомнить о том, как блестяще владели словом на манеже Владимир Григорьевич и Юрий Владимирович Дуровы. Вообще в цирке ведь важно не только, как произнесено слово. но и где оно произнесено. На всю жизнь запомнил я блестящую речевую технику артиста недавно от нас, к сожалению, ушедшего. Речь идет об Акраме Юсупове...
Говорил Юсупов легко, просто, без напряжения, но его великолепно было слышно в любом уголке цирка. Хочется отметить и обаяние его акцента. Когда-то русские клоуны нарочно коверкали язык: с одной стороны, считали, что «так смешнее», а с другой — подражали клоунам-иностранцам. Акрам Юсупов — узбек, он и в жизни говорил по-русски с акцентом. На манеж он выезжал на осле, тот его не слушался, а Акрам просил инспектора манежа ударить осла.
— Почему же ты сам не можешь это сделать? — недоумевал инспектор.
И Акрам со своим мягким акцентом доверительно сообщал:
— Не хочу портить с ним отношений!..
По ходу программы Юсупов органично включался в номер канатоходцев Ташкенбаевых: ему требовалось поставить на бюллетене подпись председателя месткома, а тот находился в этот момент на одной из двух высоких площадок, между которыми был протянут канат. Акрам с трудом взбирался на площадку, получал подпись, но печать оказывалась у секретаря, который находился на другой площадке. Добраться до него можно только по канату...
И вот Акрам пускался в путь, каждую секунду «рискуя сорваться», и комментировал свое состояние. Еще на полу, увидев канатоходцев на вышке, он спрашивал:
— А лифт тут есть?
Получив отрицательный ответ:
— Черного хода тоже нет?
Взяв на вышке шест для баланса:
— Значит, я буду держаться за эту палку?
Услышав положительный ответ:
— А палка за что будет держаться? Посмотрев на канат:
— Почему такая узкая дорожка? Встретив на пути боковое крепление каната:
— А эта дорожка куда идет?..
Пройдя по канату меньше половины:
— Уже немножко осталось!
Ступив ногой мимо каната:
— Оказывается, ямка у вас тоже есть! Пускаясь в обратный путь по канату:
— Уже привык немножко...
Как видите, ничего смешного в самих фразах нет, они просты и обыденны. Но Акрам их говорил, находясь в таких ситуациях, что реплики обретали взрывную силу. Вот это и есть цирковой юмор!
Игнорируя слово на манеже, мы уменьшаем долю юмора в программах. Такая «игра в молчанку» может привести к самым нежелательным результатам. Ныне телевидение доставляет на дом и двойное сальто-мортале и чудеса дельфинариев. Поэтому сейчас, как, пожалуй, никогда ранее, остро встает вопрос о разнообразии цирковых программ. Клоунов, комиков-эксцентриков сейчас должно быть больше, чем прежде, и притом самых разных. Надо сказать еще вот о чем: всякое большое явление в искусстве оставляет после себя глубокий след. Таким явлением в цирке был Леонид Енгибаров, умевший весь вечер и на манеже и на эстраде, не произнося ни единого слова, быть интересным и неповторимым. Именно неповторимым. А у нас пытаются его повторить и даже в нескольких экземплярах, но количество, увы, не переходит в качество. А слову наносится ущерб, поскольку подражатели именно в молчании видят ложно понимаемую современность. Между тем современный клоун — это тот, кто умеет использовать все жанровое многообразие манежа, в том числе и слово.
И далее. В наших прологах справедливо осуждаются штампы, отсутствие режиссерской выдумки, однообразие стихотворных «приветов». Но как-то я увидел представление без пролога, и весь вечер меня не покидало ощущение, будто чего-то не хватает... Видимо, следует не выбрасывать прологи, а делать их более яркими, предъявляя самые высокие требования к стихам. И вот о чем еще надо сказать. Ни в коем случае не следует привлекать чтецов для прологов со стороны. В любой программе должен найтись артист, умеющий прочесть стихи. Ведь только прыгать или только вертеться на турнике маловато для манежа. Прыгуны нужны спорту, а цирку нужны прыгающие артисты, а это совсем не одно и то же. Вероятно, следует систематически заниматься с артистами техникой речи, как занимаются с ними хореографией.
Говоря о цирковой публицистике, необходимо, естественно, коснуться пантомим и детских представлений. За последние несколько лет только один Киевский цирк поставил по-настоящему героическое представление — «Подвиг». Большие надежды все возлагали на Московский цирк на проспекте Вернадского с его несколькими сменными маножами. Но вот уже пять лет ничего похожего на киевскую постановку мы там обнаружить, к сожалению, не можем. Там порой обычную прокатную программу называют на афише, скажем, «Время, вперед!» или еще как-нибудь, но от этого дивертисмент спектаклем но станет!
Я видел увлекательную феерию «Русские самоцветы» о Туле и в Баку. В Москве, в новой редакции, она показалась мне значительно менее интересной, так как была перегружена музыкой, танцами, какой-то ненужной масштабностью. Этот спектакль сложился еще до Москвы, а цирку на проспекте Вернадского надо не «редактировать» сделанное другими, а ставить самому.
Теперь о спектаклях для детей. Приходится, к сожалению, отметить их вторичность. Например, появились Волк и Заяц в мультфильмах — и тут же оба перекочевали на манеж. Если встречая човый, 1975 год, оба московских цирка ограничивались рядовыми дивертисментами, то при встрече этого года положение изменилось. Попадал ребенок в цирк на Цветном бульваре — там Волк гнался за Зайцем; попадал малыш в цирк на проспекте Вернадского — там Заяц бежал от Волка. Мне кажется, что для арены надо искать оригинальные темы и по-цирковому их решать. Постановкам для детей необходимо оказывать всяческую поддержку. А у нас нередко бывает и так: сценарий принят, а затем вдруг возникают препятствия. Несколько лет назад в Ленинградском цирке режиссер Алексей Сонин и я написали для музыкального аттракциона лилипутов детскую сказку »Страна Чудесия», но денег на постановку отпустили так мало, что в итоге получилась жалкая пародия на сказку. Нельзя же, право, экономить на детях! Ребенок должен попасть в мир волшебный и яркий, который захватил бы и увлек его, иначе он на всю жизнь потеряет интерес к цирку.
Конечно, и драматургия детских спектаклей не всегда бывает на высоте. В связи с этим необходимо, видимо, говорить о привлечении в цирк новых, молодых авторов. Думается, что, начав работать для цирка, молодые писатели увлекутся и станут постоянно сотрудничать с нами. Правда, не раз приходилось слышать: литераторов ущемляет, что их фамилии не объявляются с манежа, ибо каждая реприза должна возникнуть сама по себе, как импровизация... Но ведь на эстраде в большинстве случаев происходит то же самое. А во-обще-то отношение к автору в цирке самое благожелательное, лучшие произведения отмечаются наградами на ежегодных смотрах, а ряд литераторов удостоен статей в Цирковой энциклопедии. Даже на невнимание критики пожаловаться нельзя! Моя клоунада «Садится или не садится» (она же «Штапель», она же «Бракодел») в одной только Москве упоминалась в семи рецензиях, а в шести из них указывалась и фамилия автора. Не могу но отметить, что Московский цирк на Цветном бульваре вместе с Центральным Домом работников искусств устроили мой юбилейный творческий вечер. Так что анонимность циркового драматурга, как видите, относительна.
Одновременно с призывом к литераторам писать для манежа надо призвать и другую сторону, а именно Союзгосцирк, всячески содействовать работе литераторов. Надо постараться вернуть и тех писателей, которые в свое время немало сделали для цирка, а потом в силу различных причин отошли от него. Развитие публицистики во всех жанрах, а не только в трескучих монологах (они-то как раз нужны менее всего), возможно только при активном и доброжелательном участии обеих сторон. И на местах необходимо больше инициативы, больше творческой атмосферы, чтобы все новое, что появляется в любом из жанров, встречало заинтересованное и доброжелательное отношение.
Цирку нужно шире внедрять наставничество. Давно уже при многих заводах и фабриках работают советы ветеранов. А ведь наши ветераны не только разбираются в клоунской технике, но и отлично владеют ею. Для артиста, отдавшего цирку жизнь, самая большая радость — быть всегда ему полезным.
А в заключение я обращаюсь к тем, в чьих руках но только сегодняшнее, но и завтрашнее состояние Советского цирка. К тем, кто боз отрыва от манежа получил искусствоведческие и режиссерские дипломы. Именно к ним можно адресовать призыв Маяковского: «Твори, выдумывай, пробуй!» Так пусть же молодые режиссеры и искусствоведы расширяют свой диапазон, расширяют свои творческие связи, пусть «сегодня и ежедневно» живут в атмосфере искусства и литературы. Нужно выходить из круга манежа для того, чтобы потом этот же круг обогатить новыми победами. Надо пересмотреть прошлое цирка — давнее и недавнее, подумать, что из него может быть взято за основу, что может актуально прозвучать сегодня. И пусть не прерывается дружба цирковых деятелей с литераторами, чтобы совместными усилиями помочь советскому манежу стать действительно «великолепной трибуной», чтобы наш цирк мог любой своей программой оправдать почетное звание самого идейного цирка в мире!
Ю. БЛАГОВ
оставить комментарий