Встречи с Горьким и Шаляпиным

Первая встреча с Федором Ивановичем Шаляпиным произошла y меняв Москве, в девятисотых годах: он сам зашел ко мне в школу физического развития в Столешниковым переулке и попросил разрешения присутствовать на наших занятиях. Оказывается, он интересовался Развити­ем грудной клетки. Я показал ему, как без аппаратов, c помощью двух стульев или табуреток, можно достичь этого.

Нас окружили ученики. Федор Иванович смутился.

—    Друзья, — сказал он, — неудобно как-то, право... Вы на меня смотрите, точно я чудище какое.

—    Чудодей искусства, — сказал один из моих учеников.

—     Лев! — сказал другой.

—     Вот уж и лев... — поморщился Шаляпин. — Что касается льва — идите в цирк смотреть Ивана Поддубного, а я самый, как видите, обыкновенный певец, начавший c балагана... Получал сорок копеек за свой выход.

Запишитесь к нам  — борцом станете, у вас фигура атлетическая, — шутливо сказал один из моих учеников, обладатель больших бицепсов.

—    C великим бы удовольствием, друзья... Мечтал ко­гда-то, да вот, помимо воли, певцом стал...

Я дал ему растянуть свой аппарат «Геркулес», состо­явший из трех пружин, каждая из которых равна челове­ческой силе. Шаляпин охотно взялся. Но все его усилия оказались тщетными. Чтобы он не огорчался, я сказал ему:

—    Эта потому, что y вас длинные руки.

Мы его попросили спеть.

—          Некогда. Ей-богу, тороплюсь! — отнекивался вели­кий артист, поглядывая на часы. — Спешу. Но мы загородили ему выход, упрашивали.

—      Ну, что делать с вами, силачами, в плену я y вас!­ его знаменитый бас загремел по залу:

-   A русский мужик, коль работать невмочь, Так затянет родную дубину...

Эх, дубинушка, ухнем!

Мы, слушали, как завороженные. Голос его все сильнее и сильнее несся в открытые окна, собирая толпу...

...Второй раз я увидел Шаляпина в 1910 году в Сара­тове. Я боролся тогда в цирке Фарух.

Приехавший на гастроли Федор Иванович остановился в первоклассной Гостинице «Россия».

Пользуясь знакомством, я отправился к нему за конт­рамаркой, так как билет на его концерт достать было не­возможно.

—      Федор Иванович готовится, он занят, — встретил меня его секретарь. — Вы приходите прямо в театр, я все устрою.

И вот я в первом ряду. Вышeл Шаляпин. Овациям и вызовам не было конца. Стоя у рампы, я вместе со всеми аплодировал, как вдруг вспомнил, что ведь мне в это вре­мя нужно выступать в цирке: в этот вечер я стоял в паре с турком.

Расталкивая беснующуюся публику, отчего она разле­талась в разные стороны, я бросился к выходу. Вскочил на первого попавшегося извозчика, торопливо тряс его за шиворот:

—  Скорей, скорей!

Когда лихой извозчик доставил меняв цирк, уже рас­ходились последние зрители. В этот день я лишился свое­го суточного заработка, и мне былo засчитано поражение.

—   Дорого же вам обошлась моя контрамарка! - смеясь говорил мне Шаляпин на другой день.

—     Чтобы услышать ваш восхитительный голос, можно пожертвовать и не этим, — сказал я.

—    А где ваша знаменитая пружина? — перевел на дру­гое разговор Федор Иванович.— Теперь-то уж я ее растя­ну, — уверенно заключил он.

Рука его дотронулась до моих мускулов. Сбросив рубашку, он обнажил могучую грудь c выпуклыми бицеп­сами.

—   Занимаюсь по вашей системе. Как вы находите? Помогает?

Он согнул руку. Я пощyпал железные бицепсы.

—    Я люблю спорт, особенно борьбу...— не в первый раз признался он мне.

И всякий раз, когда он говорил об этом, глаза его азартно вспыхивали.

Мы долго с ним говорили. Он подробно интересовался жизнью борцов, расспрашивал меня o них. Наш разговор прервал секретарь. Он подал Федору Ивановичу какую-то телеграмму.  Мы расстались, чтобы еще раз встретиться через че­тыре года в Петербурге. Я выступал тогда в цирке «Модерн».

Входит ко мне в раздевалку взволнованный Bахтуров.

—    Смотри, земляк, — говорит он,— не осрамись! Горь­кий и Шаляпин в первом ряду.

Под любимый «Марш тореадора», приветствуемый публикой, залитый потоком света, я выхожу на манеж. Показывая подкову и цепь, обхожу первый ряд c тайным желанием встретиться c великими гостями, посетившими наш цирк. Вот они! Шаляпин кивает 'мне, как знакомому. Горький теребит свой рыжеватый ус, всматривается в 'мое лицо. На нем длинное пальто, черная c большими полями шляпа, в руке он держит палку.

Я предложил ему осмотреть цепь и подкову.

—    Верим, верим,— улыбаясь доброй улыбкой, ска­зал он.

я взволнован. Ведь он мой Великий земляк!

Шаляпин протянул руку, говоря:

—   Разрешите.

Подавая подкову, я в то же время рассматривал его. Он изменился, хотя фигура его все такая же богатырская:

На нем русская черного сукна поддевка, лакированные сапоги, расстегнутая косоворотка.

Я знал о могучей силе Шаляпина и c трепетом думал: «A что если сломает?»

Горький посматривал на меня. Его взгляд проникал мне в душу, — казалось, он читал мои мысли, видeл мое волнение. Нервным движением больших рук Алексей Максимович хотел остановить своего разгоряченного друга: он дотрагивался до его колен, вопросительно поглядывал на меня.

Но увлеченный Шаляпин не обращал на него внима­ния, напрягал мускулы. Он в эту минуту не думал о том, что ожидает артиста, который провалится со своим но­мером.

Взоры всего цирка обращены на Шаляпина. Люди за­мерли. Все c нетерпением ждут, сломает или нет подкову певец-силач. Ждут в проходе артисты, притаенно следят борцы. Ждет замерший в величественной позе плечистый арбитр «дядя Ваня» — И. B. Лебедев. Из бархатной малиновой ложи наводит лорнетку «особа императорской фамилии».

Я сильно волновался. Какие бешеные аплодисменты раздадутся, если Шаляпин сломает подкову!

Что тогда останется делать мне? Уйти опозоренным, осмеянным? Тысячная толпа загудит, со смехом провожая меня. Вспомнились напутственные слова Вахтурова: «Смотри, земляк, не осрамись, Горький и Шаляпин в пер­вом ряду».

Но вот руки Шаляпина опустились. Сдерживаемый мною вздох облегчения готов вырваться из груди.

—    А если сломаю? — Тяжело дыша, посматривая на меня, спросил Шаляпин.

—    Испортите мой первый выход, — Честью признался я.

—    A-a... — протянул он. — Тогда не буду.

Поймав добрый, улыбающийся взгляд Алексея Макси­мовича, Я почувствовал облегчение.

—   A ведь мы с вами cтарые знакомые. Как ваша школа, существует?

—      Нет. Закрыл. Тянет к бродяжничеству, — сказал я, посматривая на Горького. — Да и денег много надо. Вновь внимательный взгляд писателя пробежал по мне.

-         Не к бродяжничеству, - поправил Шаляпин, — a к спорту; к искусству... А все жe вашу пружину я растяну, вот потренируюсь только. Сколько рублей даете? Двести?

-         Не растянете, Федор Иванович. Я говорил вам, y вас длинные руки.

-         Он перевел взгляд с моих рук на свои.

-         Поклонившись, я перешагнул барьер.

-         И вдруг мне в голову приходит мысль: «A что, если я не сломаю подковы?» Представившаяся картина заста­вила меня вздрогнуть... И это тогда, когда тысячи глаз следят, ждут!.. Ждут Горький, Шаляпин!.. Я отгоняю эту мысль, но тщетно...

-         Надо перестать волноваться, иначе я провалюсь. Но в сердце вкрался страх, отчаяние; y меня готовы высту­пить слезы... Раньше я боялся, что сломает подкову Ша­ляпин, теперь боюсь, что не сломаю сам. Такие случаи бывали.

-         A что ожидает артиста, не выполнившего свой номер? злое лицо директора, отказывающего от работы, окрик: «Гастролеры!..» Выброшенный, oсвистанный артист становится безработным, без куска хлеба. Народ чтит и любит героев, их ловкость, красоту, силу. Но что ему за дело до того, что y артиста больная жена, ребенок!.. Быть выгнан­ным, чувствовать насмешки отказывающего директора — ужасно! Нет, нет, я должен сломать подкову во что бы то ни стало, хотя бы это стоило мне жизни!

-         И я напрягаю все силы.

-         Невольно мой взор падает на бледные, сосредоточенные лица Горького и Шаляпина. Встретившись со мной взгля­дом, Алексей Максимович ободряюще улыбнулся. Я ожил, почувствовал, как прибывает сила. Волнение разом улег­лось. Еще одно усилие, напряжение всех мускулов — и подкова разлетается на две равные половины, а я падаю. Подбежавшие артисты подхватывают меня под руки, уво­дят за кулисы.

-         Ураган проносится по цирку. C криком «ура!» люди неистово отбивают ладони. Каждый мой выход сопрово­ждается громовым «браво!», «биc!». Я смотрю на великих гостей, я счастлив, что Горький c Шаляпиным бешено аплодируют мне.

-         Арбитр «дядя Ваня» довольно улыбается.

-         За кулисами ко мне подбегает Вахтуров, и я повисаю на могучих плечах чемпиона мира. Он тискает, обнимает меня...

После этого мне не приходилось уже сталкиваться ни c Шаляпиным, ни c Горьким. Но эти маленькие встречи c ними Навсегда остались для меня самыми значительными встречами в моей жизни.