Сергей Юрский: "Мое происхождение - цирк"

Вопрос. Сергей Юрьевич, ваше имя широко известно не только в театре. У вас свой почерк на эстраде, в кино. Среди ваших увлечений — поэзия, режиссура, журналистика... А ка­кие у вас взаимоотношения с цирком?

Ответ. Цирк — страна моего детства, место актерского происхождения. Цирк помню с тех пор, как помню самого себя. Я рос за кулисами Московского цирка, с ним неразрыв­ны мои первые в жизни радости, привязанности, разочарова­ния, надежды. И хотя я впоследствии не связал свою судьбу с цирком, он навсегда вошел в меня.

Вопрос. Ваши первые цирковые впечатления?

Ответ. 1943 год. Война. Притихшие, словно насторожен­ные, города — я видел их на всем пути возвращения из эва­куации в Москву. И вдруг под куполом на Цветном бульваре открылся совершенно другой мир: сверкающие блестками наряды, элегантные фраки, забавные клоунские колпаки.

Больше всего привлекал занавес, скрывающий цирковые кулисы от зала. С замирающим сердцем останавливался я возле «дырки» и думал: как страшно перешагнуть ее и вый­ти на ярко освещенный манеж! Я, кажется, уже тогда пони­мал, что право на этот шаг дается только талантливым и смелым, тем, кто умеет доставить зрителям радость.

С детства я знал цирк не из зрительного зала — из ку­лис. Видел лицо клоуна без маски и лицо дрессировщицы без улыбки. Проникся уважением к этим труженикам и навсег­да понял, что у циркового актера нелегкая жизнь.

Вопрос. Какие запомнились встречи?

Ответ. Однажды отец привел меня в ложу. У барьера  незнакомый мужчина. Наклонившись ко мне, отец ска­зал: «Посмотри на этого человека, ты вспомнишь о нем, когда научишься читать».

То был Куприн...

Мой отец, Юрий Сергеевич Юрский, актер, режиссер и знаток театра, в те годы работал художественным руководи­телем Московского цирка. Подготовка новых программ сбли­жала его не только с лучшими мастерами манежа, но и со многими деятелями искусства, для которых цирк стал цен­тром творческого притяжения. Тут бывали И. Дунаевский, В. Лебедев-Кумач, Е. Кузнецов, В. Рындин, Б. Шахет, А. Ар­нольд. Я их знал, часто видел рядом с отцом.

Недавно ко мне обратилась Северо-Осетинская студия документальных фильмов с предложением прочесть текст в картине об артистах Кантемировых. Признаюсь, до того я не выступал за кадром. Но пленка, запечатлевшая основате­ля роза виртуозных джигитов, его сыновей и внуков, на­помнила мне далекие дни, когда я в пустом зале, не пере­водя дыхания, следил за их тренировками, видел, каких уси­лий стоило им покорение стремительных коней. С радостью поведал я кинозрителям о жизни и творчестве замечатель­ных «Алибеков».

Вопрос. Кто вас особенно привлекал?

Ответ. Трудно назвать всех. Я очень любил клоунов — Карандаша, Лаврова, Дубино и, увы, исчезнувших ныне с манежа белых клоунов. Меня считали «своим» питомцы Бориса Эдера и Ивана Рубана. Я волновался при каждом выез­де на арену своей школьной подруги юной наездницы Вали Лерри.

Вопрос. С кем из цирковых артистов вас связала дружба?

Ответ. Многие годы самой близкой для меня была семья Марты Кох и Ивана Папазова. Их сын, Леон Папазов, мой ровесник и друг детских лет, стал партнером своего отца, великолепного воздушного гимнаста. На моих глазах рождал­ся «Семафор-гигант». Я видел, чего стоило сестрам Кох и их отцу Коху-Кухаржу завоевывать каждый шаг на ребре «се­мафора». Мне понятно, почему спустя несколко лет на «сема­фор» поднялись молодые артистки Авдеевы и освоить его помогли им Зоя Кох и Иван Папазов: аттракцион стал таким драгоценным вкладом в отечественное цирковое искусство, что нельзя было допустить его утраты.

Наш цирк завоевал международную славу. Артисты разъезжают не только по стране, но и по далеким континен­там. Моя работа в театре, на эстраде и в кино почти не оставляет свободных часов. Поэтому с друзьями юности встречаюсь редко, но с неизменной радостью. В такие мину­ты кажется, что время остановилось и цирк по-прежнему жи­вет во мне.

Вопрос. Что определило ваш выбор профессии?

Ответ. Любовь к театру, традиционная в нашей семье. В Школу-студию МХАТ, где я экзаменовался, меня не при­няли. Золотая медаль за окончание средней школы откры­вала двери любого высшего учебного заведения. Куда пой­ти? Решить этот вопрос помог Николай Васильевич Гоголь. Незабываемое впечатление произвел на меня «Ревизор» в по­становке самодеятельной студии Ленинградского университе­та. Я загорелся желанием стать членом этого коллектива. Ради этого поступил в университет на юридический факуль­тет, где учился три года. С первых дней занятия кримина­листикой совмещал с репетициями под руководством Евге­нии Владимировны Карповой. Дальше был Театральный ин­ститут, Большой драматический театр имени Горького, Тов­стоногов-Вопрос.

Вопрос. А теперь вы бываете в цирке?

Ответ. Смотрю все программы Ленинградского цирка. Жаль, что не могу, как прежде, смотреть их по многу раз.

Вопрос. Какие жанры на манеже вы предпочитаете?

Ответ. Все. Иначе цирк любить невозможно. Цирковая программа, как палитра,— ее достоинство в разнообразии. И все же больше всего люблю клоунаду. Считаю ее жанром высшей трудности и высшего искусства.

Вопрос. Что вам, как зрителю, доставляет больше радо­сти — традиционный цирк, скажем, «конжьш» или новейший «цирк на льду»?

Ответ. Я еще не достиг того возраста, который позволяет сказать: «прежде было лучше!» Но ае схрою, «цирк с опил­ками» люблю больше. Непревзойденный Арнольд создал «Цирк на льду». Это настоящий парад виртуозного мастерства- А воспринимать и оценивать его зрителю мешает, как мне кажется... лед. Вспомните номер с батудом на коньках, один из лучших в программе. Исполнение его и на обыкновенном манеже яв­ляется экстраклассом. Коньки заставляют артистов преодо­левать фантастические трудности. Зритель этого не ощущает Для него лед не дополнительное усложнение актерской зада­чи, а просто сфера действия. Зритель думает: если все номе­ра выполняются на льду, значит и с батудом на коньках не так уж трудно.

Очередной номер в «Цирке на льду» объявляется по ра­дио. В представлении используется современная техника — явление закономерное. Но не могу забыть, как «подавал» исполнителей инспектор манежа Александр Борисович Буше. Его мощный голос прокатывался над амфитеатром. Он произносил одно слово «Папазовы», и оно звучало, как сигнал: «Сейчас произойдет необычайное!» Зал замирал в напряжен­ном ожидании.

Спектакль или фильм воспринимается нами как резуль­тат творческого процесса. В цирке мы становимся свидетеля­ми этого процесса. «Подача» актера, соответствующий на­строй зрителя усиливают контакт между исполнителем и публикой.

Вопрос. Как вы полагаете, где цирковое искусство таит наибольшие возможности неожиданных открытий?

Ответ. Источников новизны на манеже много — внедре­ние сложной аппаратуры, создание национальных коллекти­вов, обогащение жанров. Но источник главный и неиссякае­мый — яркие актерские индивидуальности.

Сколько мы видели жонглеров! Появился дуэт Алексан­дра и Виолетты Кисс, и тысячелетний жанр словно преобразился. Не потому, что Александр Кисс «бросает» рекордное число предметов. Элегантность, манера поведения, какой-то особый стиль — вот что определяет их индивидуальность.

И Олег Попов, и Юрий Никулин, и Леонид Енгибаров — открытия на арене. Каждый из них актерски индивидуален.

Вопрос. Наш цирк восхищает писателей, художников, служителей всех муз. Поэт Семен Кирсанов как-то признал­ся, что он мечтает о стихах, которые отличались бы точно­стью походки канатоходца, отвагой гимнаста, летящего с трапеции, и композицией живой пирамиды на лестнице, ухо­дящей под купол. А что бы вы взяли на вооружение у цир­кового искусства?

Ответ. Многое, и прежде всего силу эмоционального воз­действия на зрителя, открытость посылаемых с манежа чувств. Воздушный полет с рекордным трюком — разве это не высший драматизм? Или власть клоуна, повергающего переполненный зал в неодолимый смех? В цирке артист изумляет необычным для человека состоянием: иллюзио­нист — волшебством, канатоходец — подвигом, воздушный гимнаст — соревнованием с птицей... Какие завидные для театра возможности!

Театр и цирк имеют общую цель — перенести зрителя из обыденности в праздник. На мой взгляд, театр должен быть праздником всегда, даже если тема пьесы бытовая, буднич­ная. Воздействие на зрителя со сцены происходит через сферу духовного, интеллектуального, психологического. По сравне­нию с цирком эмоции театра тоньше и разнообразней. Но как иногда театру не хватает простых и ярких эмоций цирка! И еще: в цирке упорно и каждодневно работают, а не ждут вдохновения, как это бывает порой у нас на репети­циях. Я стараюсь к своей работе в театре относиться «по-цирковому».

Вопрос. При создании образа в фильме или спектакле вы часто обращаетесь к выразительности движения, пластике. Есть тут связь с цирком?

Ответ. Конечно. От цирка я унаследовал пристрастие к «подвижным» ролям. Бег и эксцентрика помогли мне охарак­теризовать героя в фильме «Человек ниоткуда». В спектакле «Божественная комедия» мой Адам решен в ключе лириче­ского клоуна с использованием полуакробатики.

Моя мечта — создать образ клоуна в театре. Жду от дра­матургов пьесу не про клоуна, а с клоуном — главным геро­ем. Со сцены он должен смешить публику так, как это спо­собен делать настоящий буффонный клоун.

Мне близок Феллини, потому что «Ночи Кабирии», «8 1/2» и другие его фильмы — на стыке цирка и кинематографа. Люблю цирк настолько, что даже как тема он волнует меня в произведениях театра, литературы, кино, изобразительного искусства.

Вопрос. Что вас привело на эстраду? Видимо, влечение к искусству художественного слова?

Ответ. Вовсе нет. Со студенческих лет я испытывал не­любовь к чтению. Для меня эстрада — вариант театра. Это личный театр, где главное не читать, а действовать, не гово­рить, а играть автора исполняемого произведения. Перево­площаться в его героев, причем только так, как это сделал бы сам автор.

«Евгения Онегина» я принес на эстраду как монолог Пушкина, раскрывающий отношение поэта к своим героям, мысли и чувства пережитые им за восемь лет создания ге­ниального романа в стихах.

Вопрос. По-видимому, такая позиция ограничивает выбор репертуара?

Ответ. И очень строго. Я отбираю те произведения, кото­рые автор обращает к друзьям или читателям. Как бы вы­полняя его волю, я адресую их зрительному залу или теле­визионной аудитории.

Вопрос. Как вы относитесь к драматическому актеру, по­казывающему на эстраде отрывки из спектаклей, где ему удалось достигнуть высокого мастерства?

Ответ. Отрицательно. Полагаю, что эстрада требует спе­циального репертуара, обусловленного индивидуальностью ис­полнителя. Кусок спектакля, механически перенесенный в необычную обстановку пустой сцены, становится, на мой взгляд, полуфабрикатом.

Пустая сцена, как лист белой бумаги. В умении исполь­зовать эту пустоту, управлять ею, вписываться в нее, не злоупотребляя бутафорией, таятся удивительные возможно­сти выражения замысла чтеца.
 

Беседу вела Амалия Кириченко

Журнал Советская эстрада и цирк. Сентябрь 1968 г.

оставить комментарий