Спокойной ночи, манеж!

Цирк почти пуст. С ощущением приятной усталости медленно опускаюсь по стертой, выщербленной, когда-то мраморной лестнице. Неторопливо иду по фойе.

Почему-то из цирка уходить не хочется. Сворачиваю в боковой проход. Вхожу в опустевший засы­пающий зал. Он приятно пахнет опилками вперемежку с легким ароматом забытых духов. Контрольный прожектор струит на манеж мягкий бледно-желтый свет. Тепло заливает зал. Осторожно ступая, подхожу к барьеру. Шаги тихо шелестят под куполом.

Манеж — какой-то добрый, грустный и необычайно тихий. Он умно глядит на меня. Останавливаюсь. Смотрю на притихший зал. Прожектора-пушки, склонив головы на длинных шеях, подре­мывают, видят свои разноцветные сны. В черной бездне оркестра, накрывшись зонтиком тарелки, тускло поблескивает барабан. Мне кажется, он еще тихо-тихо гудит. Слабо отливающие гардины на главном проходе слегка колышутся, будто вздыхая. Из-под купола устало свисает лестница, в безмолвии застыла трапеция. Ленивые плети канатов переплелись тенями на стене. На сцене, закутав­шись в брезент, удобно устроился пьедестал. Подрагивая бахро­мой, точно длинными темными ресницами, мерно дышит занавес.

Аккуратно, боясь потревожить чуткую тишину цирка, сажусь на барьер. Нежно глажу его. Осторожно похлопываю. Из фойе доно­сится сдержанный стук каблучков, приглушенное уханье двери. Прислушиваюсь... Из глубины раскрытого форганга, уходящего на конюшни, временами слышны похрапывание лошадей, шелест раз­минаемых крыльев, глухой треск стальных прутьев. Это старый лев задумчиво слоняется из угла в угол в своей клетке и задевает прутья хвостом. Но вот треск смолкает. Я знаю: лев сейчас лег, положил голову на вытянутые лапы и грустно смотрит в одну точ­ку. Доносится возня собачек, и все умолкает. Тихо...

Смотрю на зеленый ковер манежа, бледно сверкающий кани­фолью, словно сединой. На душе по-детски приятно. Встаю с барь­ера и иду в центр манежа. В самом верху, под куполом, различаю решетку с каруселью фонарей. Они смотрят на меня добрыми угасшими глазами. Невольно расставляю руки и, запрокинув голову, медленно поворачиваюсь на месте... Очень хочется посмотреть на манеж из зала. Вижу опущенное сиденье во втором ряду. Сажусь, сиденье ворчливо поскрипыва­ет — недовольно, что потревожили.

Как зачарованный смотрю на усталый нежно-задумчивый ма­неж. Он тоже лукаво глядит на меня, подмигивая одинокой блест­кой. Блестка лежит в центре манежа и ярко искрит мне в глаза. Отвожу от нее взгляд. Она исчезает. Но я вновь ищу ее. Нашел! Вот она опять светит мне в глаза. Стоит чуть повернуть голову, чуть скосить глаза — и она пропадает. Играю с ней в прятки. «Блестка упала! Блестка упала! — думаю я. — Хорошо это или плохо?» В ней что-то есть, в этой блестке, упавшей с костюма гимнастки. Зачем она упала? Наверное, так надо... Ее подруги, тесно прижавшись, спят в гардеробной на уста­лом платье и вовсе не замечают, что ее уже нет. Да и хозяйка не скоро заметит ее исчезновение с платья... А может быть, она, глу­пышка, упала, чтобы напомнить мне о том, что было здесь час назад. Или она — награда манежу?

Но вот раздаются тихие, неторопливые шаги: кто-то прибли­жается к манежу. Из форганга появляется пожарник в темной форме. Он внимательно осматривает зал. Замираю... Если он уви­дит меня, обязательно спросит, что я здесь делаю так поздно. А я не хочу, чтобы он нарушил твою тишину, манеж, не хочу, чтобы прервал наши мысли. Он не замечает меня. Уходит. Его мерные шаги замирают на конюшне. С облегчением вздыхаю.

«Ты прости, старик, но мне пора». Иду к проходу. Блестки уже не видно. У прохода останавливаюсь. Смотрю последний раз на зеленый манеж, обрамленный красным барьером, и тихо шепчу: «Спокойной ночи, манеж! До свидания!..»
 

ОЛЕГ ВОРОБЬЕВ, студент клоунской мастерской при Московском  цирке

Журнал Советский цирк. Август 1967 г.

оставить комментарий