Юрий Никулин о Михаиле Румянцеве

Рассказывая о своих первых шагах в искусстве манежа, народный артист СССР Юрий НИКУЛИН обычно называет КАРАНДАША своим учителем. Ниже мы публикуем отрывок из воспоминаний Никулина о совместной работе со знаменитым клоуном.

Кукарача пришла

В Московском цирке шло представление. После выступления блестящей конюшни Бориса Манжели неожиданно в амфитеатре появился Карандаш и, указав пальцем на толстую краснощекую девчонку, с криком «Кукарача пришла» стал спускаться к манежу. В седьмом ряду возле самого прохода сидели двое парней, один из них попытался подставить «ножку». Карандаш в ответ на >то надвинул ему на глаза шапку, а потом закричал инспектору манежа:

—    Александр Борисович, тут ребята просят, чтобы я их чему-нибудь научил.
—    Ну, правильно, — ответил серьезно Буше, — надо передавать молодежи свой опыт.

Услышав эти слова. Карандаш буквально силком вытащил парней в манеж.

Один из них, маленький, был в телогрейке и кепочке. Он все время улыбался. Другой, видимо дружок первого, в узком морском кителе и старом кожаном пальто, висящем на нем, как на вешалке, в сапогах и в фуражке без кокарды. Длинный, тот что с фуражкой без кокарды, все время стеснялся и пытался улизнуть с манежа.

В это время из первого ряда поднялся подвыпивший пожилой человек в очках и довольно бойко перелез через барьер. Карандаш немного растерялся.

— Что, тоже учиться? — спросил он гражданина.

Тот кивнул головой и присоединился к парням.

Заинтригованные зрители засмеялись: чему же будет учить Карандаш?

А Карандаш, поздоровавшись со всеми троими за руку, заставил пожилого человека несколько раз присесть, а затем, послушав у него пульс и пощелкав себя пальцами по горлу (мол, не выпиваете ли), спросил: «Да?»

Тот заулыбался и полез обниматься с Карандашом.

—    Нет, нет, не годится! — сказал клоун и отправил мужчину на место.

После этого он начал осматривать двух парней: пощупал мышцы у маленького — остался доволен, а потом долго искал мускулы у длинного, пытаясь прощупать их через рукава кожаного пальто. Затем, заставив ребят снять пальто и телогрейку, скомандовал:

—    Давайте лошадь!

На манеж вывели одну из лошадей Манжели.

—    Сейчас начнем учиться верховой езде! — объявил Карандаш, подвел маленького к лошади и подсадил его так, что тот перелетел через лошадь и оказался сидящим верхом на барьере, что вызвало бурную реакцию зала.

Инспектор манежа Буше кинулся к Карандашу и потребовал, чтобы на ученика надели предохранительную лонжу.

Тут же дали лонжу, пояс которой Карандаш попытался сначала надеть на шею уже отнюдь не улыбающегося парня. Наконец, когда лонжа была закреплена по всем правилам, маленький уселся на лошадь, сделал круг по манежу и свалился. Длинный, увидев, что случилось с приятелем, решил по добру по здорову вернуться на свое место, но Карандаш нагнал его у барьера и несильно повел обратно. Парень с опаской приближался к лошади, пугаясь каждого се движения. Тем не менво настойчивый учитель взгромоздил его на лошадь, правда, задом наперед. Публика умирала со смеху.

Но вот незадачливого наездника посадили как положено, и Карандаш прокричал:

— Держись за гриву!

Лошадь быстрой рысью пустилась по манежу, высоко подбрасывая седока, тот лязгал зубами, все ближе и ближе сползал к хвосту, потерял свою морскую фуражку, с ноги его слез сапог и, казалось, новоявленный наездник вот-вот свалится. И он действительно упал. Поднявшись на ноги, ринулся на свое место, но его подтянули вверх при помощи лонжи, и он, дрыгая руками и ногами, поплыл по кругу над головами зрителей.

Публика каталась от смеха.

Когда же длинного все-таки опустили на манеж, Карандаш снял с него лонжу и, пристегнув ее к своему поясу, объявил:

— Смотрите, как надо ездить!

Он мгновенно вскочил на ходу на лошадь и сделал, стоя, целый круг под бурные аплодисменты зрителей. Но вдруг тоже потерял равновесие и, поддерживаемый лонжей, плавно поплыл по воздуху. А потом, опустившись на манеж, побежал к лошади, пытаясь снова вскочить на нес, но промахнулся, влетел в первый ряд в объятия пьянчужки, того самого, который хотел учиться верховой езде. Их обоих вытащили на лонже в манеж, и они сбили с ног униформистов, держащих лонжу, Буше, маленького и длинного парней, которые растерянно наблюдали за всем происходящим. Образовалась «куча мала».

Смеялись зрители, смеялись билетеры, смеялись музыканты оркестра вместе с дирижером, смеялись артисты, стоящие в проходах.

Посрамленные парни пошли на свои места, с перепугу спутав одежду.

Билетерши рассказывали, что. уходя из цирка, многие зрители говорили: «Ну и посмеялись сегодня. Надо же, как повезло. Такое не всегда увидишь! Вот ведь каких неумех из публики вытащили!»

Вот такую сценку показывал Карандаш. Ее видели мои товарищи по студии, клоуны при Московском цирке, а я не мог посмотреть се со стороны, потому что играл в ней роль длинного парня из публики...

В толстой клетчатой тетрадке, в которой я постоянно делал записи, на странице с датой 20 апреля 1970 года написано: «Карандаш предложил мне репетировать с ним «Сценку на лошади».

Началось с того, что известный клоун обратился к нашему руководителю студии Александру Александровичу Федоровичу с просьбой дать ему двух студентов для участия в клоунаде, которую он придумал. Выбор Карандаша пал на самого маленького по росту студийца Анатолия Барашкина и меня.

Карандаш пригласил нас к себе и рассказал о клоунаде, о задуманном номере. Мы с Барашкиным должны сидеть в публике как зрители, а Карандаш после конного номера вытащит нас с мест на манеж и начнет учить верховой езде. А так как мы на лошади ездить не умеем, с нами произойдут всевозможные комические трюки. В этом заключалась суть номера.

— Будем репетировать и придумывать на ходу, — сказал в заключение Карандаш.

Прежде чем начать репетировать, он заставил нас научиться по-настоящему ездить на лошади.

—    Не будете уметь ездить, разобьетесь на первом же спектакле.

И мы ежедневно в течение трех недель приходили в шесть часов утра в цирк и обучались верховой езде у замечательного дрессировщика лошадей Бориса Манжели. К концу занятий мы могли самостоятельно сделать несколько кругов по манежу, стоя на лошади.

После этого началась работа над клоунадой. Первая репетиция назначена на одиннадцать часов утра. Мы с Барашкиным пришли без пяти минут одиннадцать.

—    Почему так поздно пришли на репетицию? — закричал Карандаш.
—    Так ведь без пяти еще, — залепетали мы.
—    Артист обязан быть готовым к репетиции за полчаса. Все принести, проверить, настроиться. Что б это было в последний раз!

С тех пор мы приходили на репетицию за час до начала: переодевались, готовили лонжу и «настраивались».
Впервые я почувствовал на себе, как делается клоунада. Карандаш приходил на репетицию, держа в руках листок бумаги. Видимо, дома он придумывал трюки, текст и все это заносил на бумагу. Все, что он придумывал, пробовалось по нескольку раз. Мы выглядели бессловесными кроликами: куда нас ставил Карандаш, туда мы и вставали, по команде падали, по команде двигались. Все распоряжения выполняли беспрекословно, не раздумывая и не обсуждая их. Один раз я сказал робко:

—    Наверное, главное, Михаил Николаевич, чтобы публика не узнала, что мы артисты?

Карандаш, услышав мою реплику, хмыкнул и назидательно произнес:

—    Вы еще не артисты. Надо, чтобы публика нс узнала, что вы свои.

Месяца через полтора «Сценку на лошади» решили попробовать на одном из воскресных утренников. Конечно, вся студия стояла на площадке амфитеатра и ждала нашего выхода.

Не все приняла публика в первый день, но во многих местах смеялась.

На другой день репетировали снова и решили показать «Сценку на лошади» вечером. В ходе спектаклей сценка постепенно обрастала трюками и различными, как говорят о цирке, кооючками. То, что не проходило на публике, - отбрасывалось. К концу сезона клоунада проходила настолько хорошо, что после нее стало трудно работать другим номерам. И тогда сценкой стали заканчивать отделение.

Первые гастроли

«Сценку на лошади» мы показывали, когда я учился в студии. И вот по окончании учебы я с моим сокурсником Борисом Романовым получил приглашение работать с Карандашом. Целый день мы размышляли: соглашаться или попытаться искать счастья самостоятельно. Решили согласиться.

—    Ну и чудненько,— сказал Михаил Николаевич, узнав о нашем решении.— В пятницу пакуем реквизит.

Через несколько дней мы уже ехали а Кемерово.

Кемсроио встретило нас сорокаградусным морозом, а одеты мы были довольно легко: шинели и легкие ботиночки. У вокзала артистов ждала лошадь, запряженная в сани. Продрогшие, мы наконец добрались до цирка. Покрытый высокой шапкой снега, он показался мне маленьким и неказистым. Но внутри запахло конюшней, саежими опилками, теплом и уютом.

Премьера была назначена на следующий день. Быстро распаковав реквизит и почистив костюмы, мы подготовились к премьере.

Исполнив «Сценку на лошади», где моим партнером вместо Барашкииа стал Романов, мы бежали гримироваться для клоунады «Автокомбинат», затем я переоблачался в костюм дворника для «Сценки а парке». В третьем отделении программы (в цирках в то время представления шли в трех отделениях) показывали клоунаду «Ужин», где мне с Карандашом приходилось обливаться водой. Кроме номеров с нами Карандаш показывал и другие свои коронные репризы.

Если «Сценка на лошади» проходила довольно гладко (помогал опыт работы в Москве), тов клоунаде «Автокомбинат» я долго не мог найти себя.

Когда Карандаш исполнял «Автокомбинат» с известными клоунами Дсма-шем и Мозелем, то у них все проходило на смехе. Вот Демаш крутит ручку автокомбината, раздается треск, и Мозель так пугается и так дрожит от страха, что публика заливается смехом. У нас же Романов вертел ручку, я орал, пугался, дрожал, а в зале — тишина. Пробовал бежать и, спотыкаясь о барьер, падать. Отбивал бока и колени — никакого эффекта. В зале полная тишина. Тогда Карандаш придумал следующее — он дал мне в руки авоську с пустыми консервными железными банками. Когда я бежал и с перепугу падал через барьер, банки с грохотом разлетались в разные стороны. Смех в этом месте возникал, но как далеко мне еще было до того искреннего, безудержного смеха, который вызывал Мозель!

Не получилось у меня и с первым выходом.

—    Клоун выходит, и публика тут же должна встречать его смехом, тогда все пойдет, как надо,— учил Карандаш.

Я появлялся на барьере в своем кургузом костюмчике, в канатье, и публика встречала меня не только молча, а. пожалуй, даже с некоторой жалостью.

—    Никулин, попробуйте петь что-нибудь, — советовал Карандаш.

Я выбрал песню «Закаляйся, если хочешь быть здоров» из кинофильма «Первая перчатка». Пел ес истошным голосом, отчего публика, сидящая близко, вздрагивала, а дети пугались. Как-то на одном из спектаклей решил петь песню нс с начала, а со строчки: «Водой холодной обливайся...» В слове «холодной» голос сорвался — слишком высоко взял. В зале засмеялись. «Ага, — думаю, — уже на правильном пути». Так постепенно, по крупицам, выуживал смех у публики.
Меня и Бориса Романова Карандаш никогда не хвалил. Его высшая оценка была: «Сегодня все сделали правильно».

Вместе с Михаилом Николаевичем работала его жена Тамара Семеновна, удивительно умная, обаятельная, образованная, скромная женщина. Дел у нее непочатый край: следить за костюмами, готовить реквизит и в нужный момент подать, следить за бытом Михаила Николаевича (сварить обед, постирать белье да и другие хозяйственные заботы).  Иногда она и на манеж выходила в роли буфетчицы в одной из реприз Карандаша.

Мы с Борисом нелегко привыкали к кочевой жизни цирка. И Тамара Семеновна помогала нам во всем. В Кемерове я неожиданно заболел. Температура сорок. Врач определил воспаление легких, а через день предстоял переезд в Челябинск, новая премьера. Я плохо переносил болезнь, боялся осложнений — на фронте перенес туберкулез и легкие были слабыми. Выходила меня Тамара Семеновна. Оно раздобыла редкий в то время сульфидин, все время ставила мне банки, поила чаем с малиновым вареньем, которое захватила из Москвы. К премьере в Челябинске, по словам Бориса Романова, я выглядел «как огурчик»...

Публика во время наших сибирских гастролей брала кассы приступом. Работали мы почти без выходных, отгуливая их в дороге. В воскресные и субботние дни, по просьбе дирекции цирка, давали по четыре представления в день. Популярность Карандаша даже трудно описать.

Вот когда мы с Шуйдиным были у карандаша...

Случилось так, что Романов ушел от Карандаша, и моим партнером стал Михаил Шуйдин. Наша работа и учеба у Михаила Николаевича началась заново.

— Что я от вас буду требовать? — говорил он, стоя посреди своей гардеробной (мы с Мишей чинно сидим на диване и внимательно слушаем, а Карандаш энергичным взмахом руки как бы отсчитывает то, что будет от нас требовать), — во-первых, дисциплина и трудолюбие. Я не потерплю опозданий на репетиции и всяких отлыниваний от дела. Во-вторых, вот вам тетрадки (он вытащил две маленькие записные книжечки в клеточку), в которые вы будете записывать все мои замечания, задания, а также те вопросы, которые у вас возникнут. Потом вы их будете мне задавать, а ответы записывать.

Примерно пунктов двадцать выдал нам в первый же день Михаил Николаевич. Двадцать пунктов нашего содружества. Потом пошел серьезный разговор о наших клоунских костюмах, гриме, новом репертуаре, предстоящих гастролях по Дальнему Востоку.
В Московском цирке нам с Шуйдиным отвели отдельную комнату без окна, как раз напротив гардеробной Михаила Николаевича. И пошли дни работы.

В десять утра хлопает дверь черного хода, и в артистическом фойе появляется Карандаш, держа на поводке двух скотчтерьеров — Кляксу и Пушка.

Через пять минут мы заходим к нему и выслушиваем план работы но день. У Карандаша все заранее расписано черной тушью на большом листе бумаги. Эта система записи сначала меня удивила, потом привлекла. И я сам до сих пор все свои дела записываю таким же образом.

День заполнен работой до отказа. Готовим хлопушки, подкрашиваем реквизит, ремонтируем его, перебираем ящики, получаем грим — тысяча мелких ежедневных дел.

Как и всем артистам, костюмы и реквизит Карандашу изготовляли в специальных мастерских за счет цирка. Но кое-что для работы он покупал сам.

—    Если оам нужны вещи, которые цирк вам нс может приобрести, покупайте их сами. Тросточку какую-нибудь, дудочку, шляпу смешную, да мало ли что можно купить с рук. Никогда нс жалейте денег на реквизит, — любил приговаривать Михаил Николаевич.

Я и Миша это твердо усвоили. Забегам вперед, расскажу, как однажды, уже начав работать самостоятельно, мы придумали иллюзионную репризу, для которой требовалась особая бутылка из оргстекла. Ни одна мастерская не бралась изготовить ее. И лишь какой-то мастер-умелец, выслушав нас, заявил, что выполнит наш заказ, но при этом заломил астрономическую сумму по тогдашним нашим заработкам. Мы задумались: стоит ли тратить такие деньги? Но потом, вспомнив наказ Карандаша не жалеть денег на реквизит, решились. И до сих пор нс жалеем. Реприза получилась хорошей и исполняем мы се по сей день...

Работоспособность Карандаша поражала. С утра он мастерил реквизит, что-то ремонтировал, делал записи в толстой тетрадке, встречался с мастерами, художниками, авторами, репетировал. Помню, как целых две недели Михаил Николаевич бился над эскизами наших костюмов. Невозможно было застать Карандаша ничего не делающим. Только перед вечерним спектаклем он позволял себе отдохнуть — лежал на диване. А потом три часа с полной отдачей работал на манеже. Поздним вечером (представления тогда заканчивались около двенадцати ночи) он насаживал на деревянную болванку мокрый от пота парик и, снимая грим, проводил с нами длинные беседы, которые называл «пятиминутками».

Иногда днем он открывал дверь в нашу гардеробную и, видя, что мы просто сидим и разговариваем, произносил свою сакраментальную фоазу:

—    Ну что, опять лясы точите! И тут же давал задание: — Пойдите в мастерскую и найдите мне трубочку диаметром пять миллиметров и длиной полметра. Задание он придумывал мгновенно и, что самое удивительное, — это действительно требовалось для дела.

Но самыми трудными и в то же время самыми интересными для нас были репетиции. Михаил Николаевич готовил каждую репризу или клоунаду скрупулезно, по кусочкам, обращая наше внимание на мельчайшие детали. Так мы познавали все тонкости клоунского ремесла. Меньше всего Карандаш думал о внутреннем состоянии актера. Он тщательно отрабатывал внешний рисунок действия и манеру подачи текста. Манеж и зрительный зал цирка обязывают двигаться и говорить не так, как на сцене. Любимый рассказ Карандаша, это рассказ о том, как во время войны в одном из цирков давали концерт (сбор шел в фонд обороны) крупнейшие мастера эстрады: Хенкин, Гаркави, Русланова. И что же? Большие артисты потерялись в манеже и получили успех в два раза меньший, чем обычно.

Оказывается, в цирке можно подавать текст, не напрягая голоса, и артиста будет хорошо слышно. Но есть в манеже места, где можно кричать вовсю, но публика тебя не услышит, потому что часть звука поглощается боковыми проходами, часть уходит под купол и искажается. Звук нужно посылать немного вверх одновременно с поворотом головы. Поэтому клоун, произнося текст, находится в постоянном движении, а сами движения и проявления различных эмоций должно быть несколько преувеличенными, чтобы зритель и с галерки все увидел.

Как «увидеть», как «обрадоваться», как «огорчиться», как «испугаться» — все это Карандаш показывол нам на репетициях, непременно повторяя: «Публика, глядя в спину клоуна, должна догадываться, о чем он думает». Когда мы не понимали чего-либо Михайл Николаевич нервничал, кипятился, покрикивал на нас, искренне удивляясь, почему нас этому не научили в студии.

—    Вся клоунада построена на трюках, на проверенных репризах. Нужно только правильно все выполнять. Нс очень способные клоуны тоже могут вызывать смех в зало, если покажут проверенное антре четко и правильно. Поймите это,— внушал нам Карандаш.

Порой мне казалось, что из меня делают робота. В «Сценке в парке» я играл Дворника. Камнем преткновения для меня был момент, когда Дворник вместо статуи видит лишь ее обломки и стоящего на пьедестале Карандаша в спущенной до пят рубахе.

—    Вы не выдерживаете нужных пауз, — сердился Карандаш. — Не даете публике отсмеяться, весь ритм ломаете. Никулин, это же очень просто. Смотрите (и он на репетициях бегал и все показывал), подбежали к обломкам, посмотрели на них и сосчитайте про себя — «раз, два, три», потом поднимайте глаза на меня и опять считайте — «раз, два, три, четыре, пять». Потом опять на обломки — «раз, два», потом на меня — «раз, два, три, четыре, пять» — и тут идите, наклонясь вбок, влево два шага, вправо четыре. Потом подходите ко мне и осторожно щупайте край рубашки. Вот и все, выучите это, отрепетируйте, поняли?

Где-то в душе я протестовал, но на спектакле послушно старался делать так, как просил мастер и ощущал себя заводной игрушкой. В голове пусто. Главное точно сосчитать: раз. два, три, четыре, два шага влево, четыре шага вправо, протянуть руку, пощупать край рубахи. Но месяца через два, делая почти все автоматически, постепенно усвоил ритм сценки. Возникло внутреннее оправдание всех пауз и движений, стало намного легче работать. У моего «деревянного» до этого Дворника появились естественные движения, а отсюда — новые краски.

Буше сказал «спасибо»

Мы с Шуйдиным продолжали репетировать, оттачивать и совершенствовать все репризы. Сложнее всего давался « Автокомбинат».

С завистью смотрели мы на артистов, которые, покидая манеж после выступления и проходя мимо Александра Борисовича Буше, слышали от него слова благодарности. Даже не слова. Просто Буше каждый раз, когда артисты под аплодисменты зала уходили с манежа, говорил им, слегка склоняя голову:

—    Спасибо.

Спустя два месяца после начала нашей работы в Москве, уходя с манежа после «Автокомбината», мы с Мишей услышали, как Александр Борисович Буше поблагодарил нас.

Карандаш за кулисами тут же подошел к нам и заметил:

—    Слышали? Буше сказал вам спасибо. Сегодня все делали правильно.

оставить комментарий