Золотой круг арены

Юрий Олеша в книге «Ни дня без строчки» писал: «Цирк в детстве произвел на меня колоссальное впечатление. Мне иногда хочется сказать. что желтая арена цирка — это и есть дно моей жизни. Именно так — дно жизни, потому что, придя в прошлое, в глубину, я наиболее отчетливо вижу этот желтый круг с рассыпавшимися по нему фигурками людей...»

Когда Маяковский в стихах говорил, что счастье он знал только на самом донышке жизни, то, может, он вспоминал не только город Багдади и быструю реку, но и редкие поездки в Кутаиси и ту же арену бродячего цирка.

Я родился в 1893 году, в Петербурге. Я помню цирк Чинизелли на Фонтанке, самого директора Чинизелли во фраке. В руках у дрессировщика лошадей тоненькая черная палка с длинным набалдашником из слоновой кости. Два ряда коней с плюмажами на головах стоят на дыбах и кланяются в разные стороны амфитеатра. Цирк был очень популярен, очень мрачен, очень груб.

Маленьким мальчиком, помню, меня привели в цирк. Там показывали номер: человек надевал на шею петлю, прыгал вниз и повисал, как повешенный. Петля не должна была затягиваться: человек должен был потом сам вылезти из нее и подняться. Но в тот раз он повис. Амфитеатр сперва молчал, потом начал аплодировать. Аплодисменты обозначали желание публики, чтобы аттракцион кончился. Потом начали кричать, плакать. За мной стоял какой-то бородатый человек и кричал во весь голос: «Слезайте, у меня жена плачет».

Не помню подробностей. Кто-то веревку спустил, человек остался жив. Все-таки и этот жестокий цирк очень любили, хотя технически старый цирк, насколько я вспоминаю и вижу, был много проще и беднее сегодняшнего.

Поговорим о разнице между цирком и театром. Когда-то Чернышевский говорил, что каждый человек рождается гениальным, он только не осуществляет своей гениальности.

Во всяком случае, каждый человек рождается с потребностью в крупных чувствах, он жаждет любви, подвигов, резких столкновений, он мечтает о победах, о славе. Жизнь в прошлом была такова, что обычно человек не получал ничего: он вырастал, попадал на службу, и потом дни шли за днями, и их, светлых бусинок счастливых дней, было мало.

В театре человек переживал крупные чувства. Он плакал на мелодрамах, пьесы Горького рождали у него предчувствие революции, пьесы Чехова убеждали, что дальше так жить невозможно. Он как бы распаковывал жизнь в театре. Видел ее, трогал ее руками.

Человек рожден для того, чтобы двигаться, он может подниматься в горы, мальчиком он лазает по деревьям, прыгает, дерется. Потом оказывалось, что ему нужно только ходить по улице, носить покупки из магазина. Он не осуществлен.

Цирк — это великая реальность физической жизни человека, на маленькой желтой арене он видит золотые возможности движения, силу, смелость, он видит золотой круг жизни.

Театр — это истина, показывающая человеку истинную амплитуду чувств; цирк показывает амплитуду физических возможностей, амплитуду смелости. Поэтому цирк так нужен, так вечен, так беспределен. Поэтому Колизей в Риме — одно из самых больших зданий, его не могли разрушить, растащить на постройки, так он был огромен. Поэтому в итальянских городах так много осталось развалин цирков и есть цирки, еще сохранившиеся от античности.

Цирк отличается от театра тем, что он реальней, что в нем грузы, поднимаемые силачами, тяжелы, прыжки сложны, опасность действительна. В театре человек то верит, то не верит в реальность происходящего. Истина как будто мерцает перед ним.
Нарушение реальности в театре — это возвращение к реальности жизни. Когда городничий в конце «Ревизора» обращался в зал и говорил: «Чему смеетесь? Над собой смеетесь!» — это было возвращение людей к пониманию своей жизни. Зритель вдруг начинал понимать, что с ним самим может получиться нечто подобное. И реальный мир, реальные отношения, реальный страх перед начальством могут оказаться и у него столь же смешными и постыдными.

Реализм цирка непрерывен. Мы на самом деле опасаемся того, что звери могут наброситься на дрессировщика, мы удивляемся гибкости акробатов, мы чувствуем и видим себя в артистах цирка такими, какими мы могли бы быть. Поэтому цирк с его простыми формулами жизни, с простым обозначением смешного и героического так же крепок и древен, как треугольник — Пьеро, Коломбина, Арлекин, недавно осуществленный в ленте Чаплина «Огни рампы». Но Арлекин очень состарился. Он был не обманутым отцом, а стариком, который почувствовал любовь девушки и воскресил ее искусство, но не пошел по ее жизни...

Маяковский мечтал писать для цирка и ставил «Мистерию-буфф» в цирке. Блок мечтал о цирке. Горький написал однажды пантомиму, которая, кажется, не была осуществлена. Но связь с квартирой Горького на Кромерском проспекте и Народным домом была очень живой. Горький любил ходить в цирк.

У нас сейчас великий цирк мирового значения, изобразительный цирк. Смелость наших акробатов превышает смелость акробатов западного цирка. Мы ввели в цирк элементы игры. Зрителей в Канаде, привыкших к строгому исполнению правил уличного движения и строгим штрафам, филатовские медведи приводили в восторг тем, что, катаясь по кругу арены на своих мотоциклах, поглядывали на выход. На выходе горел красный светофор, и только тогда, когда загорался зеленый огонь, медведи охотно и радостно уезжали домой. Это вызывало гром аплодисментов послушных канадцев.

Мы любим свой цирк, но очень мало знаем о нем. Между тем советский цирк оказал свое великое влияние на советский театр. Цирком увлекались и В. Э. Мейерхольд и С. М. Эйзенштейн. Цирку придавал огромное значение К. С. Станиславский. В советском кино очень много от циркового искусства, потому что актер кино должен показывать человека таким, каким он может быть: в движении, в подвиге, в труде, равном подвигу. Юрий Олеша написал романтическую сказку, известную всему миру, — «Три толстяка». Актер А Баталов для того, чтобы играть роль Тибула, сам учился ходить по канату и пошел, не подделывая трюка.

Мы создали новый тип клоуна, клоуна смешного, но не жалкого, такого клоуна, искусству которого радуются не только дети, но и взрослые. Имена Олега Попова, Юрия Никулина, Михаила Румянцева (Карандаша) знает сегодня весь мир.

Среди имен людей цирка, которые никогда не будут забыты, я хочу назвать имя своего друга и соседа — недавно умершего Арнольда Григорьевича Арнольда. Его любил Маяковский, его в стихах, как друга Маяковского, вспомнил Николай Асеев. Арнольд работал у «факсов» цирковым учителем актеров. Он был другом С. Юткевича и С. Герасимова. Но главное — он один из тех первых, кто дал цирку профессиональную режиссуру.

Я видел «Цирк на льду», созданный Арнольдом и прекрасным хореографом В. Бурмейстером. Все это было на границах возможности, все невероятно. И все красиво. Это воздействовало, как преодоление обычного в необычном, как торжество силы и красивой смелости.

Мы можем сказать, что работа Кио, работа иллюзионистов приближается к театру, потому что их чудеса не реальны, они как бы театрализованы. Но зритель в театре заранее приготавливается к обману, он покупает обман и ему выдают квитанцию, что обман будет осуществлен. Эта квитанция называется театральным билетом. Цирковой билет — это квитанция, что чудо будет совершено. Психологически чудо иллюзиониста, конечно, слабее чуда театрального — чуда переживания. Но оно не должно вызывать никаких сомнений, оно должно быть чисто сделано, оно — чудо высокой пробы...

На Кавказе говорят, что веревка хороша длинная, а речь хороша короткая. Цирковой спектакль не длинен, и я кончаю свою речь во славу нашего цирка.

Виктор Шкловский

оставить комментарий