Клоун дрессировщик. Г.Венецианов

Тяжелыми   мокрыми   хлопьями   падает снег.    Он набивается всюду: в рукава, за шиворот армяка, в валенки. Извозчик стоит в одном из московских переулков. Подрядили его на вокзал, на Зацепу. Пошли за вещами.    В ожидании седоков извозчик от нечего делать смахивает кнутовищем снег с крупа своего гнедого конька.

Вещей много. Большой узел пришлось взять на козлы. Сам возница — малый лет пятнадцати — примостился сбоку. Впрочем, ему много места и не требуется: мелковат парнишка — что называется, аршин в шапке. И номер-то выправлен на отца, а сам по малолетству ездит зайцем. Второй уже год промышляет извозом в Москве Николай Ермаков. Привез его с братом Сергеем в Москву отец. Справил тому и другому сыну по лошади с пролеткой, санками и сбруей, собрал кое-ка­кую одежонку, устроил на квартире, а сам подался обратно в деревню. Время было нэповское (двадцать шестой год).

В детстве Николаю привольно жилось в деревне. Отец его слыл лошадиным чу­дотворцем. Кто не помнит лесковского «очарованного странника» Голована, ко­торый умел укротить любую норовистую или, как говорят на профессиональном языке, «строгую» лошадь. Таким же та­лантом обладал и отец Николая. Вели к нему лошадей на укрощение из ближних и дальних мест. На конюшне постоянно стояло по нескольку голов «строгих» ло­шадей. При этих-то лошадях и росли три брата Ермаковы, из которых Николай был младшим. Все шло хорошо, покуда не стряслась беда: погиб старший брат Иван.  Ехал он на дрожках и по рассеянности упустил вожжи. Наклонился с козел, что­бы поднять, потерял равновесие и упал под колеса. Лошадь понесла. Вынули Ива­на из-под колес уже мертвым. Мать не пе­ренесла утраты и на исходе второго года со дня Ваниной смерти скончалась. Еще год прошел — отец привез в дом молодую жену. А та потребовала отправить сыно­вей от первого брака в Москву, на за­работки.

Трудновато пришлось поначалу: горо­да не знаешь, ездить по-настоящему не умеешь. Чуть было не погубил отцовскую лошадь. На трамвайные рельсы заезжать надо умеючи, всегда чуточку наискось. Николай этого не знал, заехал вдоль и за­садил лошадиную ногу. Туда-сюда, а лошадь ни с места. Трамвай звенит над самым ухом, надрывается. Стал лошадь понукать, рванула она ногу и оставила в трамвайной колее вместе с подковой зацепный край копыта. Жаль было Гнедо­го. Насилу привел его домой. Долго при­шлось   маяться   с  ним,   выхаживать.

Извоз был Николаю не по нутру. Хо­телось ему научиться выезжать и дрессировать лошадей. Его привлекал профес­сиональный манеж, а больше всего ма­неж цирковой, куда он заглядывал час­тенько, — благо, дядя его еще со времен Саламонского служил там берейтером. Дядя уговаривал его поступить конюхом в цирк; отец был решительно против, но, в конце концов, уступил.

Обязанности циркового конюха доволь­но разнообразны. Прежде всего  — вот те­бе четыре лошади. Их надо вычистить до лоска, по тридцать две скребницы выбить из каждой лошади. А лошадь на лошадь не приходится: иная попадется щекотли­вая, примешь с ней горя! Потом надо на­поить, накормить. Да все это по часам и по мерке. Потом репетиция часа на три. Репетиция — это главное событие дня. Тут приходилось подавать на манеж и уби­рать лошадей, помогать берейтеру дер­жать то лонжу, то корду, водить разгоря­ченных лошадей по манежу и коридорам, пока не остынут и можно будет поставить их в станок. Но главной обязанностью во время репетиции было садиться верхом на непонятливых лошадей в «свободе» и направлять их. Легкий вес Николая Ерма­кова позволял посадить его на любую лошадь.

А вечером, во время представления, надо стоять в униформе. «Стоять» — так только называется. Не стоять, а работать надо. И больше всего во время конных номеров. Загрести манеж, подать лошадей из конюшни, стоять в боко­вом проходе, незаметно направляя движе­ние лошадей в «свободе», водить лошадь по первой писте (то есть по кругу вдоль барьера) во время луфт-паузы, чтобы дать передохнуть наезднику и лошади. На такие луфт-паузы чаще других ко­нюхов посылали Николая Ермакова. Он обладал приятной внешностью, строй­ной фигурой, и униформа — мундир, рейтузы и сапожки с отворотами — сидела на нем ладно. Бывало, во время такой луфт-паузы ведет Николай лошадь за арнир, вроде как бы под уздцы, гро­теск-наездница сидит на панно, заложив­ши ножку за ножку, и тяжело дышит, а коверный объясняется ей в любви, либо уцепится за хвост лошади и едет по ма­нежу, либо подставляет Николаю ножку.

Простоит Николай в униформе допоз­дна, а еще нужно прибраться на конюшне, задать корм лошадям на ночь. Домой вернется глубокой ночью, а утром опять в цирк.

Жизнь и работа были напряженными, хотя и интересными для будущего берейтера и дрессировщика. Через Московский цирк за те годы (конец двадцатых и на­чало тридцатых) прошел ряд первоклас­сных конюшен, как отечественных, так и иностранных: Вильямса Труцци, Ефимо­ва,  Медрано,  Банрума,   Предо.  Каждая из них имела свои черты, свой репертуар, свои приемы дрессировки. Это было по­учительно для молодого берейтера, каким в ту пору становился Ермаков. В некото­рых конюшнях были не только лошади и пони; были и борзые, и зебу, и яки, и ла­мы. Особым разнообразием поголовья отличались конюшня и зверинец Медрано. При его конюшне был даже слон. В Советском Союзе Медрано взялся подго­товить для одной иностранной дрессиров­щицы группу из восьми львиц. Централь­ным трюком был одновременный прыжок двух львиц с двух сторон в одно кольцо, причем одна львица прыгала поверх дру­гой. Добились этого трюка так: сначала закрывали фанерой верхнюю половину кольца и заставляли прыгать нижнюю львицу. Затем так же поступали с верхней львицей, только теперь уже закрывали фанерой нижнюю половину кольца. По­том свели обеих львиц в одном прыжке. Прыжок получился эффектный. Он решил успех всего номера.

Годы работы в Московском цирке предрешили судьбу Николая Ермакова. Из него выработался дрессировщик лоша­дей и других животных, но полученные на работе увечья затрудняли переход на артистическую работу. Основательно он пострадал дважды: в 1932 и 1935 годах. Внешне особенно сильно — в 1932 году у Медрано.

Перед Николаем стал вопрос: как быть? Правда, в это время в качестве опытного дрессировщика он стал получать отдельные поручения от Центрального управления цирков: то помочь в выездке лошадей под высшую школу, то наладить работу групповых жокеев. Наиболее серьезным поручением была подготовка лошадей для пантомимы «Индия в огне». Был запроектирован прыжок лошади с всадником с рампады в манеж, то есть прыжок в бассейн на манеже. Для выпол­нения этого трюка были приведены с конного завода шесть степных необъезжен­ных лошадей. Дело было летом, а панто­мима намечалась на весну следующего года. Николай построил на Москве-реке четыре вышки высотой в один, два, три и пять метров и стал тренировать лошадей. Одна лошадь не пошла с самого начала. Она боялась даже метровой вышки в спокойной реке. От трех других пришлось отказаться по мере увеличения высоты и усложнения прыжков. Двух лошадей удалось довести до репетиций в цирке и прыжков с рампады. К премьере осталась только одна вполне надежная лошадь, на которой Николай и прыгал в водопад, погружался в бассейн на манеже. Трюк этот исполнялся ежедневно в течение трех месяцев, пока шла  пантомима.

Временные работы никак не решали дальнейшей артистической судьбы Нико­лая. Он хотел подготовить собачий номе­рок для эстрады. Подготовил собачку-ма­тематика, собачку-сальтоморталиста, соба­чий танец. Конечно, репертуар не блистал оригинальностью, но номерок получился приличный. С ним он прошел на конкур­се в тогдашнем «Артист-бюро» и попал в бригаду по обслуживанию частей Совет­ской Армии на Дальнем Востоке. На од­ной заставе, куда приехала бригада артис­тов, сидела на цепи медведица. Солдаты решили подарить Ермакову медведицу. Долго пришлось уговаривать артистов эстрады сесть в один грузовик с медведи­цей. Но вскоре все привыкли к ее общест­ву. Николай стал обучать медведицу приемам французской борьбы. Машка, так назвал ее Ермаков, оказалась способ­ным и азартным борцом. Порой она так мяла бока своему учителю, делала ему такие «тур-де-теты», что тот просил поща­ды, хотя на зрителе неизменно победите­лем оказывался дрессировщик. Ермаков продолжал совершенствовать номер с со­бачками.

...Раздается звонок. Ученики, шумя и толкаясь, гурьбой вбегают в класс. Сума­тоха. Но классная наставница быстро на­водит порядок и добивается относитель­ной   тишины. Она проверяет, все ли подготовлено к уроку? На месте ли дежурный? Да, на месте. Сидит на первой парте. Стерто ли с доски? Стерто. Принесен ли глобус? Все ли ученики на месте? Все, за исключением одного — Бабая. Его место на последней парте пустует. Он
вечно опаздывает.

Входит учитель. Это наш старый знакомый Николай Андреевич Ермаков. Кто бы узнал в этом солидном, уже немолодом учителе прежнего мальчугана-извозчика, потом циркового конюха, берейтера и дрессировщика, всадника, борца с медведем  в ансамбле у цыган? Правда, на учителе клоунский костюм, но до чего  степенный клоунский костюм! Его круглая клоунская шапочка кажется головным убором астролога. И как добродушно-серьезно выражение его лица, какая сосредоточенность. То строго, то ласково смотрят через очки глаза. Его класс — это цирковой манеж, на котором установлена миниатюрная доска и по обе ее стороны два ряда таких же миниатюрных парт.   А   его   ученики,   впрочем...

Учитель   пишет   на   доске:   10—4 =…

— Мальчик, отвечай!

— Гав-гав-гав! Гав-гав-гав! —  яростно лает Мальчик — некоторое подобие фокстерьера. Он во все глаза глядит на учи­теля, боясь ошибиться.

— Правильно!  —   Мальчик   незаметно получает прикорм и садится     на место. Однако, как видит зритель, не все ученики знают четыре    правила     арифметики.

Шарик, вызванный к доске,  упорно молчит и не может ответить на вопрос, сколько  будет  6—4.  Учитель    ласково,  с  укоризной отправляет Шарика на место. Сев на место, Шарик слушает, что шепчет ему Мурзик с соседней парты. «Рассерженный» учитель ставит Мурзика в угол.

— Нельзя подсказывать!

А с Бабаем сущее наказание: на урок он опаздывает, причесаться забывает, вызовут его к доске — прячется под парту. Типичный кандидат во второгодники.  Подсказывая, он делает ошибку. Но большинство учеников трудолюбиво. Самый  трудолюбивый — дежурный по классу. Он усердно стирает с доски мел. Пожалуй, даже слишком усердно, и порывается это делать, когда не требуется.

Одни   исполнители     сменяют других,  как   ученики   в   настоящей  школе.  Давно уж   состарился  сам  Бабай,  так     сказать,    создатель  этой  роли.   Он  доживает    свой век на «пенсии» на конюшне. Теперь выступает его сын и работает не хуже отца. Сменилось  несколько дежурных по классу, появляются  новые ученики. Их больше. Прибавилось и   число  парт.   Словом, школа растет и процветает.

Так часто бывает в цирке:  если номер задуман правильно, он дает все новые и новые ростки. Вместе    со    школой обогащается   и   образ   учителя.   Он   становится все человечнее.

Сколько радости дарит школа Ермакова! Как заразительно заставляет он смеяться, сочувствовать героям этого своеобразного водевиля, разыгрываемого на манеже четвероногими учениками.

Сколько внимания, сосредоточенности вкладывают эти ученики в порученные им роли!

В конце номера коверный клоун спрашивает:

— Николай  Андреевич,    ваши    собаки азбуку знают?

—А вы  напишите!

Клоун   пишет,   и  собачка,   подойдя    к доске,  уверенно произносит   —  «А!»   Так и кажется, напиши слово, и   его прочтет ученик.

Г.   ВЕНЕЦИАНОВ

 Журнал «Советский цирк» август 1960 г