В июне внезапно началась война. Меня и мою жену-акробатку Центральное управление госцирками направило в Златоустский цирк. Работа в тылу была нам с Верой не по душе, мы рвались на фронт, поэтому постарались возвратиться в Москву. Столицу бомбили фашистские самолеты. Во время бомбежки мы с Верой вышли во двор дома. Маш дворник Трофимыч, бесстрашный старик, боролся с зажигательными бомбами. Отчаянные мальчишки-подростки, дежурившие на крыше, хватали железными щипцами раскаленные «зажигалки» и бросали их во двор. А там уже с ними расправлялся Трофимыч, хватал их такими же железными щипцами и совал в бочку с песком. Нас Трофимыч погнал в бомбоубежище, но мы отказались спуститься туда и предложили ему свою помощь. Трофимыч нашу помощь принял и при этом заявил: — Чего их бояться, этих бомб? «Зажигалки» — ерунда! А что касается фугасных, я скажу так: ежели твоя фамилия написана на бомбе, от нее никуда не укроешься, она тебя достанет и под землей. А ежели не написана — гуляй спокойно поверху.
Вскоре мы с Верой обратились во Всероссийское гастрольно-концертное объединение, и нас включили в бригаду артистов, выезжавшую на фронт. Туда были включены также мастер художественного слова, пожилая интеллигентная женщина, Маргарита Борисовна Берг, молодая певица Лена Ленская, балетная пара Анатолий и Галина Дерюгины, солист-аккордеонист Ферапонт Шуйский, он же аккомпанировал всем номерам программы. Меня назначили руководителем этой бригады. Кроме исполнения клоунских шуток-реприз я должен был еще вести концерт. В таком составе наша бригада и выехала на фронт. Первые же выступления нашей бригады прошли с большим успехом и показали, как нужны такие концерты бойцам.
... Позади два года работы на фронте. Мы непрерывно выезжаем с концертами. Работа трудная, опасная. Конечно, о нас, артистах, заботятся. Когда есть возможность. Но ведь часто никакой возможности просто нет, и тогда мы делим с бойцами все трудности фронтовой жизни. Случалось нам, и не раз, при лютом морозе спать в холодных землянках на голом полу. Проснувшись утром, отдирали от земляного пола примерзшие ватники. При любом морозе ездим из части в часть на открытых грузовиках. Выступаем, где придется: в истопленных промерзших избах или в складских помещениях, куда ветер со свистом и снегом врывается сквозь разбитые окна. Бойцы сидят «в зале» в полушубках, ушанках и рукавицах. На импровизированной сцене 30 градусов ниже нуля, Вера появляется перед бойцами в черной шелковой накидке, а потом сбрасывает ее и остается в легком купальнике. Зрительный зал ахает, бойцы, все как один, скинув рукавицы, неистово аплодируют. Как-то раз, один молодой боец не выдержал, снял с себя полушубок и бросил его Вере на сцену, она только улыбнулась и продолжала свое выступление. Я взял полушубок, отнес его обратно бойцу и сказал:
— Артистка от всей души благодарит вас за заботу, но больше боится, как бы вы не простудились.
Смущенный боец так и не надел своего полушубка в течение всего концерта.
А вот летом нам было легче. И хотя выступаем опять где придется — на полянках, на платформах грузовиков, а вечером при свете автомобильных фар, но ведь не мерзнем. Правда, опасности больше, чаще попадаем под бомбежку.
Ехали однажды на фронт ранней весной, снег на полях уже стаял, но все же было холодно, особенно ночью. Нам предоставили отдельный товарный вагон-теплушку с широкими нарами, с чугунной печкой «буржуйкой», на горячей крышке которой можно было испечь картошку. Не жизнь — малина!
Дело было поздним вечером, мерно постукивали колеса вагона на стыках рельс, пламя из раскрытой печной дверцы слабо освещало вагон. Было тепло, клонило ко сну. И вдруг наш эшелон засекли немецкие «юнкерсы»,, Начали бомбить. Попали в задний вагон, он загорелся. Поезд остановился, раздалась громкая команда: «рассредотоочсь!» Бойцы выскочили из вагонов, рассыпались по полю, залегли. Выскочила из теплушки и наша бригада. Мы побежали в поле, спотыкаясь в темноте о рыхлые кочки, и тоже легли на сырую, еще не просохшую землю. Где-то совсем близко рвались бомбы.
Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу. Но вот «юнкерсы» улетели.
— По ваго-онам! — раздалась новая команда. Бросились к составу и мы. Влезть в товарный вагон дело, прямо скажем не легкое, особенно для женщин. Торопясь, помогая друг другу, кое-как взобрались по подвесной лестнице из железных прутьев, она болталась и гнулась под ногами.
Эшелон тронулся. Но не проехал и пяти минут, как вновь вернулись бомбардировщики. Первым выпрыгнул из вагона Ферапонт и умчался. Завизжала Ленская:
— Ой, снимите меня!..
Из вагона выпрыгнул Дерюгин, сначала снял Маргариту Борисовну, затем Ленскую. И женщины умчались в поле.
Мы с Верой переглянулись.
— Помнишь Трофимыча? — спросил я.— «Ежели твоя фамилия...»
— Помню, помню, — перебила меня жена и села на нары.
Сел и я. Дерюгин стоял внизу, рядом с вагоном, смотрел на нас с тревогой.
— Шеф, — сказал он мне, — поторапливайся, они ведь и руководителей не жалуют.
Он ткнул пальцем в небо. Я засмеялся.
— Давай, Толя, рассредоточивайся, а мы перебьемся...
— Ну, смотри, шеф, не прогадай, — фыркнул Дерюгин и строго приказал жене. — Галя, за мной!
Но Галя даже не шевельнулась, она свернулась калачиком в углу нар.
— Галя, ты что? — крикнул Дерюгин.
— Ноги-то ломать... — проворчала Галя. — А мне танцевать...
Дерюгин влез обратно в вагон.
— Вот черти... Ну, герои! Ладно уж, пропадать так за компанию... Главное, с удобствами.
Он сел поближе к печке и стал сворачивать «козью ножку».
Снова отбой. Сбежавшая троица вернулась в теплушку. На Маргарите Борисовне лица не было, она побелела, задыхалась. Мы втащили ее в вагон и уложили на нары. Вера сказала:
— Маргарита Борисовна, зачем вы так мучаете себя?
— Это безотчетно. Страх сильнее рассудка. Но если даже пересилить страх и внимать голосу рассудка, то ведь возможность поражения в вагоне гораздо большая, чем в поле.
— Ничего подобного, — усмехнулась Вера. — Один наш знакомый, фаталист Трофимыч, говорил: «Чья фамилия написана на бомбе — того она везде найдет». Значит, и в поле. А если не написана? Зачем же бегать?
Маргарита Борисовна с удивлением уставилась на Веру и долго молчала, наверное, постигала смысл умозаключения Трофимыча.
— Как это верно! — наконец воскликнула она. — Трофимович?.. Кто он: философ, профессор? Как он прав! Ни за что больше не побегу.
Как раз в этот момент начался новый налет. Но Маргарита Борисовна только вздохнула.
— Спасибо вам, Верочка, вовремя вы меня убедили. Я бы, наверное, уж не вернулась...
Опять завизжала Ленская. На этот раз снял ее выпрыгнувший из вагона Ферапонт, но не поставил сразу на землю, а некоторое время нес на руках, крепко прижимая к себе.
— Смотри-ка! — фыркнул Дерюгин.
— В таких обстоятельствах? — покачала головой Маргарита Борисовна. — Значит, влюблен...
— В Ленку? — захохотал Дерюгин. — Ну, дает Ферапошка! Тогда он пропал...
Бомба попала еще в один вагон в середине состава. Бойцы быстро отцепили горящий вагон, дружно навалились и столкнули его под откос. Снова сцепили состав, и поезд тронулся. А «юнкерсы», видно, остались довольны результатом своей бомбежки и больше не вернулись.
Опять колеса вагона мерно постукивали на стыках рельс. Был уже второй час ночи, но никто не лег спать,, все еще не могли успокоиться после пережитого потрясения. Раньше всех успокоилась Ленская. Дерюгин как в воду j-лядел, Лена смотрела теперь на Шуйского глазами собственницы.
— Понтик, подай воды. Да не из ведра... кипяченой, из чайника. Закутай мне ноги...
— Погорел, Ферапошка, — ухмылялся Дерюгин.
Но завороженный внезапно вспыхнувшим чувством Ферапонт не обращал никакого внимания на насмешки Дерюгина и безропотно выполнял все желания Ленской. В его глазах светилось счастье. Вот вам и бомбежка: кому — горе, а кому — радость.
И вообще совсем бесследно потрясение не прошло ни для кого. Даже Дерюгин вдруг задумался, правда ненадолго. Вскоре он шумно крякнул, словно отогнал какие-то набежавшие слишком сложные для него мысли, и опять уже, весело насвистывая, сворачивал «козью ножку».
А самое большое воздействие эта бомбежка произвела на Маргариту Борисовну. Вернее не бомбежка, а удивительная jb своей простоте и ясности фаталистическая концепция «профессора» Трофимыча. Маргарита Борисовна настолько уверовала в ее непогрешимость, что стала совершенно бесстрашной, хоть посылай ее в атаку с автоматом наперевес. Ее бесстрашие особенно ярко проявилось во время нашего выступления в одной пехотной части.
Выгрузились на небольшой полянке. А за лесочком, в километре от нас шла линия фронта. Немецкие траншеи можно было видеть невооруженным глазом.
Стояло временное затишье. Летний денек выдался на славу, ярко светило солнышко. Мы решили дать концерт на краю полянки у лесочка. Артисты переодевались в кустах. Бойцы, еще покрытые траншейной пылью, сидели на полянке, не выпуская автоматов из рук. Выступление началось.
В этот день нам пришлось дать несколько концертов. Нельзя же было обслужить всех одним концертом. Это значило -бы увести на концерт всех бойцов из траншей. Уводили частями. Немцы заметили, что у нас происходит какое-то движение и, когда начался очередной концерт, открыли минометный огонь. Первая мина разорвалась невдалеке от сидящих на полянке бойцов. Командир части мгновенно скомандовал: «ЛожисьI». .Бойцы легли на землю. Мины продолжали рваться рядом. Лежавшие бойцы повернули головы и с удивлением смотрели, как среди них по-прежнему стоит во весь рост высокая женщина в длинном черном платье и спокойно, не останавливаясь ни на секунду, продолжает читать любимую на фронте поэму «Василий Теркин». Она читала главу «Кто стрелял?», и слова этой главы, такие простые, понятные, близкие, потрясли бойцов. Казалось, Твардовский написал их специально для этого момента:
«Смерть грохочет в перепонках,
И далек, далек, далек Вечер тот и та девчонка,
Что любил ты и берег.
И друзей и близких лица,
Дом родной, сучок в стене...
Нет, боец, ничком молиться
Не годится на войне.»
Невыносимо было, лежа, слушать эти слова и наблюдать, как артистка, невзирая на бомбежку, стоит во весь рост. Сквозь звук разрывов мин сурово звучал ее голос:
«Нет, товарищ, зло и гордо,
Как закон велит бойцу,
Смерть встречай лицом к лицу
И хотя бы плюнь ей в морду,
Если все пришло к концу...»
И не выдержали бойцы, стали подниматься, садиться, нарушая приказ командира. К счастью, немцы, не видевшие цели, били наугад, и никто не пострадал. Скоро и сам командир поднялся и сел, безмолвно отменяя этим свою команду.
А высокая женщина, не по годам стройная, гордо стояла среди разрывов мин и вдохновенно читала прекрасные стихи, предвещавшие нашу победу.
Константин ЗАЙЦЕВ