Мои грозные, любимые львы
Ранее мы опубликовали главы из книги народной артистки СССР ИРИНЫ БУГРИМОВОЙ «На арене и вокруг нее».
Предлагаем вниманию читателей еще один отрывок из этой книги.
ЕЩЕ ШТРИХИ К ПОРТРЕТАМ НЕКОТОРЫХ МОИХ ПИТОМЦЕВ
После Ялты вместе с Украинским коллективом я отправилась на гастроли в Венгрию. Мы прибыли в Будапешт за три дня до премьеры. А вагонов наших еще не было. В цирке, старом, деревянном, выступал сенегальский ансамбль. Тогда мы мало видели подобные фольклорные ансамбли. Их танцы и пение, костюмы, вообще их экзотический вид были для нас внове, и мы с интересом несколько раз смотрели выступления ансамбля.
Вагоны пришли в день премьеры, разгружать их начали в два часа дня. А ведь нужно было успеть распаковаться, подвесить аппаратуру. Ни о какой репетиции и речи, разумеется, быть не могло. Моих львов и вовсе привезли, когда уже шло первое отделение. В довершение ко всему с нами не было, как обычно, нашего дирижера, который знает каждый номер. Все нервничали. С оркестром, что и следовало ожидать, получилось немало накладок, а это, конечно, снижало качество выступления многих номеров. И все же так было лучше, чем отменять представление. Это подтвердила и публика, которая хорошо нас приняла. Не говоря уж о дирекции, весьма благодарной нам за то, что мы выручили ее.
На следующий день номера прорепетировали с венгерским оркестром и все стало на свои места. Гастроли шли с большим успехом. Но пребывание в Венгрии мне омрачал львенок, которого я готовила в группу. У него было хроническое заболевание дыхательных путей. Рядом с цирком находился зоопарк, и врач каждый день приходил, старался помочь. Но болезнь лечению не поддавалась и в конце концов я его потеряла.
Вообще мне в то время с молодняком не везло. Выращивать львят в условиях зоопарка и зоовыставок сложно. Но неизмеримо сложнее это делать в цирке при постоянных переездах. И поэтому я предпочитала брать годовалых. Однако получить полноценных правильно выращенных львят было проблемой. И я значительное время к своей восьмерке не могла никого прибавить. А она у меня по подбору и возрасту была весьма неоднородной.
Львицы, которых я когда-то взяла, как мне думалось, временно, в качестве вынужденной замены, заставили себя полюбить. Каждая из них была по-своему хороша. Стремительная, темпераментная Дукесса очень эффектно выглядела среди степенных своих коллег-львов. Порой я не успевала подать команду, лишь только еще поворачивалась в ее сторону, а она, внимательно следившая за всем, уже летела на трюк. Особенно эффектен был в ее исполнении прыжок с пирамиды на пирамиду через мою голову. Разгон она брала прямо на своем месте — буквально срывалась с тумбы, мчалась на лестницу высокой пирамиды и оттуда без остановки, распластавшись в воздухе, совершала длинный прыжок. Расстояние между пирамидами было большое. Казалось, она зависала в воздухе над моей головой.
Однажды, когда она, совершая прыжок, оттолкнулась от пирамиды — а делала она это с большой силой, — пирамида ушла назад, соскочил упор, инерция, естественно, была потеряна, и Дукесса всей своей тяжестью, увеличенной падением, свалилась на меня. Никто ничего не понял. Решили, что она набросилась на меня. Многие зрители вскрикнули, по цирку прокатился гул. Когда я опомнилась и поднялась, Дукесса уже смирно сидела на своем месте, недоумевая, из-за чего волнение в зале.
При падении Дукесса когтями оцарапала мне плечо и порвала костюм.
Но она не была в этом виновата. Я и не собиралась ее упрекать, а тем более наказывать. Вообще Дукесса была чудесная артистка, ее импровизации украшали работу. Как-то Радж, прыгнув в кольцо, пробегал мимо нее. Дукесса, чья очередь была исполнять этот трюк, не стала ждать, пока Радж освободит проход, перемахнула через него и помчалась на прыжок в кольцо. Мне понравилась мизансцена, и я закрепила ее. С тех пор всякий раз, идя на прыжок в кольцо, стремительная Дукесса перепрыгивала через неторопливо возвращающегося Раджа.
Мне всегда хотелось возможно полнее раскрыть и использовать индивидуальные особенности каждого своего питомца. Вот, например, Наташа. Ее хищные инстинкты проявлялись во всем. Сначала в мелочах. Но после того как в Берлине она подстерегла и поймала за руку фотокорреспондента, ей это так понравилось, что стоило ,кому-нибудь подойти к клетке да еще и зазеваться, Наташа норовила не упустить своего шанса. Пришлось на ее клетку-домик набрасывать дополнительную сетку, так как она стала ловить даже зазевавшихся моих служителей и ассистентов. Я долго размышляла, как использовать эту ее страсть подкарауливать кого-либо. И оттолкнулась от этого эпизода в Берлине. Теперь, когда у меня возникала пауза во время перестановки тумб, к сетке подходил «фотограф» (артист, подсадка, как говорят в цирке). Наташа вскакивала с места и бросалась на него. Он, в испуге отпрянув от клетки, падал, аппарат летел в сторону. И публика неизменно хохотала над незадачливым «фотографом». Даже если и догадывалась в следующее мгновение, что это всего лишь шутка, — Наташа-то роль свою играла безукоризненно, азартно.
Она стала у меня дублером на канате, ловко каталась на шаре. Ко всему этому была еще и красива: круглая мордочка с большими выразительными глазами и ярко-рыжая лоснящаяся шерсть.
Львицы ужасно действовали Демону на нервы, его раздражали их независимый нрав, уверенность и какая-то самостоятельность поведения. Он после смерти Цезаря считал себя главным в клетке. Скорее всего, это ощущение у Демона возникло из-за того, что у него была как бы вторая профессия или роль. В моем присутствии, исключительно занятый мною, он к посторонним людям не проявлял агрессии, был очень терпим. Я могла с ним работать без клетки; он участвовал в елочных представлениях, снимался в кино, на телевидении. В силу этого я, естественно, много времени проводила с ним. Причем с ним одним. Для него не было большего удовольствия, чем когда я брала его одного на манеж и играла с ним. А во время работы в группе внимание уделялось всем одинаково. Это, очевидно, вызывало у него ревность и недоумение — как же так, я не с ним в то или в это мгновение.
Все это доставляло мне массу хлопот. Но и определенные преимущества от этой дружбы тоже были. Особенно, так сказать, для представительства.
Вот один из моментов нашей с Демоном деятельности в этой области. Как-то гастроли в Ленинграде совпали со столетием Ленинградского зоопарка, с которым у меня были давние дружеские отношения. Меня попросили принять участие в телепередаче, посвященной этому событию. Режиссер придумал такую сценку. Идем мы с Демоном, подходим к дивану. Он укладывается, принимая красивую позу, я сажусь возле него. Подходят пионеры, становятся вокруг нас, и я рассказываю о львах, о своей дружбе с Ленинградским зоопарком. Сняли. Но режиссер и оператор попросили повторить, чтобы иметь на всякий случай дубль. Мы повторили. Однако Демон уже начал понемногу нервничать. Правда, съемки велись в цирке и кругом стояли мои помощники. И все-таки... А режиссеру, хоть умри, понадобился еще один повтор. Я сказала, что животное начало нервничать, нужно уже прекратить съемки, это ведь все-таки лев. Но, видимо, обманутые примерным поведением Демона, режиссер и оператор стали уговаривать меня еще на один дубль. Пришлось согласиться, раз уж взялась за дело. Теперь уже с трудом я снова уложила Демона на диван, подошли ребята, и я повела рассказ. А режиссеру что-то понадобилось, он стал показывать, размахивая руками. Демону окончательно это надоело, он с рыком соскочил с дивана. И в мгновение ока, пока я его одернула и призвала к порядку, близко никого не стало.
Потом уже режиссер сказал мне, что теперь он воочию убедился, что лев, даже как будто бы ручной, — лев и шутки с ним плохи. А съемка получилась хорошая.
Чем дольше я работала с хищниками, тем больше убеждалась, что безоглядно доверять им, даже если сложились хорошие отношения, нельзя. А точнее, надо каждую минуту помнить, что перед тобой именно хищник. Сколько мы ни приглушаем инстинкты, сколько ни вырабатываем положительных в отношении человека рефлексов, достаточно бывает самой маленькой, подчас невидимой причины — и все нарушено. То, чего добивался годами, исчезнет в мгновение, и перед тобой зверь. И тем вдвойне опасный, что за минуту до этого даже намека на агрессию или неудовольствие не проявлял. И выручить из беды тут могут только опыт и хорошая реакция.
Мы гастролировали в Тюмени. Во время выступления я случайно наступила на алюминиевую палочку, которая у меня иногда бывала в руках вместо арапника. Палочка покатилась, и нога подвернулась. Я почувствовала такую резкую боль, что не смогла уже наступить на поврежденную ногу. Поняв, что работу надо прекратить, сделала несколько неловких шагов к двери, где стоял помощник, и вдруг увидела такое выражение его лица, что сразу же обернулась назад. К счастью, вовремя — едва успела увернуться от нападения Грифа, который уже был в прыжке. Своим звериным инстинктом почувствовал он мою слабость, и этого было достаточно ему, чтобы забыть все уроки доброты и броситься на меня. Между прочим, этот эпизод говорит не только о высокоразвитом инстинкте, интуиции, позволившим Грифу почувствовать мое состояние. Но и о предельном внимании, с которым львы постоянно следят за нами, за нашим поведением. Я ведь в клетке всегда двигаюсь энергично, бодро, упруго. А тут вдруг какая-то расслабленность, неуверенность во всем теле... И мимо внимания Грифа это не прошло.
Я проработала всю свою жизнь со львами, очень люблю этих животных. За прямоту их характера. За смелость. В основном в них нет хитрости, коварства кошачьих. Они почти всегда действуют в открытую. Они бывают добродушны и уступчивы. Но если лев в гневе, для него не существует преград. При любом происшествии, при любой агрессии по отношению ко мне я почти никогда не наказывала львов потом. Анализируя происшедшее, я приходила к заключению, что виновата почти всегда была сама. Значит, что-то не додумала, не учла, не доглядела. А это гордое и свободолюбивое животное, запертое в неволе, не может быть виновато — жизнь в неволе и принуждение не его стихия. И если лев, вынужденный мириться с обстоятельствами, все-таки вышел из повиновения, значит, где-то я переступила грань. Или заговорили в нем великие инстинкты природы; ее зов.
По поводу содержания диких животных в неволе, а тем более дрессировки их и демонстрации в цирке давно уже ведется, то затухая, то снова разгораясь, спор. Есть немало стойких противников этого. Обычно они аргументируют свою позицию гуманными принципами. Но если глубже вникнуть в их позицию, то можно обнаружить в конечном счете невольное лицемерие. Ведь, например, подавляющее большинство из них даже не вегетарианцы! И их стенания по поводу «несчастных животных» отлично уживаются с хорошо приготовленным мясным блюдом. Это между прочим. А есть, конечно, немало более серьезных доводов против них. Вообще вся человеческая жизнь и деятельность имеет конфликтно-компромиссный характер в отношениях с живой и неживой природой, и отвлеченно-умилительные вздыхания далеки от подлинного гуманизма.
Это сейчас мне многое ясно. А когда я только начинала, меня самую часто на первых порах посещали сомнения, кому нужно все это, какую пользу приносит то, что я делаю. И не грешу ли я против нравственного чувства? Но сам цирк убедил меня в том, что мое дело приносит людям радость, вызывает большой интерес. А главное — культивирует высокие чувства, рождает благородные мечты и порывы.
Но здесь подстерегает большая опасность. Увлеченность искусством, успехом у зрителей ослабляет подчас чувство ответственности перед животными. Они становятся у некоторых дрессировщиков лишь живым реквизитом. Конечно, о них проявляется элементарная забота, чтобы они были более или менее работоспособны, — и только. А что они чувствуют и испытывают, мало заботит таких дрессировщиков.
С первых же шагов я стремилась к тому, чтобы всесторонне развивать своих питомцев, чтобы та работа, которую мы с ними проделывали, стала их жизненной потребностью, вызывала бы интерес и желание ее исполнять.
Жизнь в клетке для живого существа сложна, действует на него угнетающе. Я использовала это обстоятельство. Львы с большой охотой покидали свои клетки, идя в вольер на прогулку, где я с ними играла, разговаривала, или на репетицию. Или на работу. Одной из главных задач было найти, применяясь к индивидуальным особенностям того или иного льва, такие методы дрессировки, которые не создавали бы конфликтов, а, наоборот, побуждали животное исполнить трюк, чтобы получить от меня одобрение и лакомый кусочек в награду. Разумеется, никакая наука даром не дается. Приходится что-то преодолевать и дрессировщику и животному. Животное, даже понимая, чего от него хотят, нередко капризничает. И наказание в этом случае отнюдь не исключается. Но важно, чтобы животное понимало, за что его наказывают. И тут чрезвычайно важно чувство меры. Если дрессировщик не наделен этим чувством, — горе и ему, и доверенным ему животным. Чувство меры вообще одна из важнейших граней таланта дрессировщика.
Однако все это общие рассуждения. А жизнь, практика преподносят такие сюрпризы, ставят в такие положения, которые вычислить заранее невозможно, имей ты хоть какой опыт и интуицию.
Получила я как-то хорошего годовалого львенка Алешу. Процесс освоения и первой подготовки прошел довольно быстро, и я ввела его в группу. Он научился прилично выполнять несколько трюков. Этого пока хватало. А окончательная доводка его должна была происходить уже во время выступлений. После нескольких дней работы Алеши в общей группе все, казалось, шло нормально. Он освоился и обещал вырасти в хорошего артиста.
И вот совершенно неожиданно в очередной день работы, когда Алеша вслед за другими львами появился в дверях клетки направился на свое место, Дукесса, которая уже сидела на тумбе, сорвалась с нее и набросилась на новичка. Я отогнала-ее, но она успела изрядно напугать молодого льва. Я усадила его на место, приласкала и не стала, чтобы он окончательно успокоился, трогать во время работы.
На следующий день проказница попыталась повторить нападение. Но я, готовая к подобной выходке, не допустила этого. Прошло несколько дней, и Алеша, оправившись от страха, снова стал исполнять трюки. А я строго следила в этот момент за Дукессой. Но все-таки она нас перехитрила. Как-то, возвращаясь на свое место после исполненного трюка и пробегая мимо тумбы, на которой сидел Алеша, она резко развернулась и набросилась на беднягу. Я посадила ее на место и наказала. Но львенок был окончательно напуган. На него это так подействовало, что он отказался сходить с тумбы и идти на трюки. Я долго после этого случая пыталась восстановить, если можно так сказать, душевное равновесие животного, помочь ему преодолеть и изжить страх. Но все тщетно. Когда я брала в клетку его одного, он беспрекословно выполнял все, что от него требовалось. Но стоило ему попасть в группу, он наотрез отказывался сойти с тумбы и сидел с глазами, полными ужаса. Вот так и сидел, как живая декорация.
Печальнее всего, что он очень привязался ко мне и я его полюбила. А все-таки пришлось расстаться с ним. Правда, устроили мы его хорошо — в зоовыставке, куда привезли нашего бедолагу. Алешу посадили с молодой львицей, создав, так сказать, молодую семью. Я с болью прощалась с ним, и гастрольная круговерть разнесла нас в разные стороны.
А через год, когда я работала в Свердловске, в цирк пришел директор зоовыставки, в которой находился Алеша, и пригласил в мой выходной день приехать к ним. Зоовыставка стояла километрах в тридцати от Свердловска... Работники зоовыставки встретили меня с цветами. Мы пошли осматривать животных. Я издали увидела Алешу. Он уже оброс красивой гривой, вид имел внушительный и с каким-то особым спокойным достоинством лежал возле своей подруги. Я сперва молча наблюдала за ним, а затем подошла и тихонько назвала по имени. Он вздрогнул и посмотрел в мою сторону. Я заговорила с ним, как обычно мы с ним разговаривали. Нужно было видеть его радость! Он так бурно выражал ее, что мы стали центром внимания всех пришедших на зоовыставку зрителей.
Алеша очень разволновался. Наверное, не меньше взволнована была и я. Чтобы как-то успокоиться и уйти не так сразу, да и не обидеть гостеприимных хозяев, я стала ходить по выставке от клетки к клетке, мало что видя, конечно. И пока я ходила, Алеша не спускал с меня глаз, следил за мной до самого последнего момента.
Я рассказала об Алеше отнюдь не для того, чтобы прибавить еще одну историю. Но чтобы еще раз показать, с какой трепетно живой, а подчас и хрупкой душой мы имеем дело всякий раз, даже если встречается лев с твердым характером. И как все это проходит через наше сердце, сердце дрессировщика, как чутки должны мы быть и помнить каждое мгновение, что перед нами живое существо со своим сложным миром, в который мы должны не вторгаться бесцеремонно, а вступать осторожно, бережно относясь к этому миру.
Литературная запись А. ГУРОВИЧА
