У железной дороги - В МИРЕ ЦИРКА И ЭСТРАДЫ
В МИРЕ ЦИРКА И ЭСТРАДЫ    
 







                  администрация сайта
                       +7(964) 645-70-54

                       info@ruscircus.ru

У железной дороги

Однажды довелось мне увидеть в цирке очень грустного человека. Он то выдавал одежду в гардеробе, то сидел в маленькой подсобке, где обычно вахтеры пьют чай. "Ну, грустный,- подумалось мне тогда.- Да мало ли что бывает. Может, беда у человека". Но когда вы уже связаны с этим миром, вы все равно при наличии любопытства узнаете все. Так и мне пришлось узнать, почему Архипов работает в цирке и не любит больше цирк.

Раньше Архипов был дрессировщиком. Иногда дрессура - это последняя возможность для циркового артиста остаться в манеже после того, как природа возьмет свое и тело откажется подчиняться акробату. Но бывает, что дрессура - это призвание, а любовь к животным становится больше и серьезнее, чем любовь к людям. Таков был и Виктор Архипов, прирожденный "медвежатник", как его в шутку называли коллеги по манежу, имея в виду, конечно, вовсе не знаменитую воровскую специальность. Архипов любил медведей, любил, как он сам признавался, с тех пор, как в школе прочитал ту сцену из пушкинской повести "Дубровский", в которой главный герой, прикинувшись гувернером-французом, проникает в дом своего врага Троекурова, а тот, полагая, что перед ним хрупкий и трусливый интеллектуал, запускает его в клетку с медведем. Эта сцена заворожила Архипова, он стал интересоваться литературой о медведях. Читал новеллу Проспера Мериме "Локис", потом "Обыкновенное чудо" Евгения Шварца. Помнил он и забавы "золотой молодежи" в "Войне и мире", где городового привязали к спине медведя и пустили в реку. Все больше Виктора интересовало, отчего медведь воспринимается людьми только в образе мистического оборотня и страшного чудовища. В цирке эти звери поражали сообразительностью, музыкальностью, хорошим чувством ритма. С ними было интереснее и разнообразнее работать, чем с хищными кошками. Психологически номера со львами и тиграми строились только на одном эффекте - преодолении дрессировщиком страха и подавлении воли хищника, никаких особенных способностей дикие кошки не проявляли. Медведь же был таким же хищником, непредсказуемым и свирепым, возможно, более непредсказуемым и опасным, чем львы и тигры, но в то же время склонным к эксперименту, к творчеству.

Родители подростка не проявили особого энтузиазма, узнав, что он хочет завести не собачку, птичку или рыбку, а медвежонка. "Может, ты все-таки согласишься на добермана?" - хмуро спросил отец Сергей Николаевич. Виктор на компромиссы не шел. Он стал ходить в кружок юннатов при зоопарке и упрямо откладывал деньги, которые родители давали на покупку коньков и велосипеда. На эти средства он и купил из помета местной медведицы забавного бурого малыша, а вместе с ним - то, что по его представлениям должно было сопровождать маленького ребенка: бутылку с соской и байковые пеленки. Совершенно непонятным образом Вите удалось в течение двух недель прятать медвежонка в квартире. Жил зверь у него в шкафу, где ему было просверлено окошечко. Потом начинающего дрессировщика разоблачили, и медведя пришлось отдать обратно в зверинец. Но остановить человека, фанатично преданного своему делу, было уже нельзя.

Виктор проработал в манеже несколько лет. За это время он твердо усвоил, что бывают два вида дрессуры - силовая и вольная. Силовую он не принимал, ненавидел всей душой, на медведей своих никогда не повышал голоса. Но одного из них выделял особо. Над "медвежатником" Архиповым иногда посмеивались, когда он говорил, что медведи такие же разные, как и люди, и он любого своего отличит от чужого по "лицу". Этого он знал еще малышом и назвал почему-то Федором Ивановичем. На недоуменные взгляды и вопросы отвечал коротко: "Голосовые данные изрядного масштаба". Медведь и впрямь оказался даровитым под стать Шаляпину. Классическую музыку он обожал - начинал кружиться и петь.

Когда началась война, Виктор Сергеевич с Федором Ивановичем выступали в составе фронтовой бригады у самой линии фронта. Медведя солдаты встретили с особым восторгом, этого они никак не ожидали. Зверю после очередного выступления повесили на грудь медаль и называли "фронтовиком" и "героем". Федор Иванович воспринял награждение степенно и с достоинством, первое время на медаль косился, а потом перестал обращать внимание.

На фронте артисты привыкли к тому, что приходится порой бросать выступление и делать то же, что и все - подносить снаряды, готовить к бою оружие, перевязывать и перетаскивать раненых. Это был обычный труд, вызванный необходимостью. Так вышло и в ноябре 1941 года, когда разгорелся особенно жаркий бой. Рядом был лес, и по ту сторону засели немцы, выгодное положение которых объяснялось близостью железной дороги. По ней каждый день шли эшелоны с оружием. В какой-то момент офицеры, казалось, погрузились в отчаянье. Сражение не давало никаких результатов. Вот если бы взорвать к черту эту железную дорогу и выбить немца из-за леса.

Кто первый подумал про Федора Ивановича, теперь трудно сказать. Но Архипов был почему-то уверен, что именно он, причем никакой гордости в этой уверенности не было в помине, скорее наоборот - это не давало Виктору забыться до конца его дней.

Федору Ивановичу были даны указания, потом его обвязали взрывчаткой и сверху надели костюм из циркового реквизита, на который зверь взирал с некоторым удивлением: привык выступать без этой легкомысленной мишуры. Расчет был на то, что даже если немцы увидят медведя, то его необычный вид отвлечет фрицев, позабавит их и усыпит бдительность. Так оно и вышло. Медведь добрался до моста и, заслышав шум приближавшегося состава, совершил главный поступок своей жизни - по сути, подвиг, потому что как еще это назвать?

Почему-то дрессировщик Архипов надеялся увидеть своего медведя. Уже закончился бой. После того, как железнодорожная ветка вышла из строя, а состав взлетел на воздух, наши перешли в наступление и немедленным натиском прижали оторопевших фашистов к железнодорожному полотну, где и разбили их. Тогда было захвачено много пленных, много фрицев убито. Русские солдаты вернулись усталые, но счастливые, они торжествовали победу. И только Архипов все смотрел на лес, на поле, на дорогу, будто ждал чего-то. Может быть, чуда.

То, что он тогда переживал, не знал никто, потому что Виктор Сергеевич терпеть не мог исповедоваться и плакаться в жилетку. Ему наливали, но он не пил, потому что спиртное никогда не уважал. Помогла ему разве что война: она многим помогала забыться, отвлечься от беды. Но после войны ничего не изменилось. Виктор Сергеевич и слышать не хотел о выступлениях. Он теперь кормил львов и тигров, а к медвежатнику близко не подходил - не мог.

Удивительные вещи порой происходят в нашей жизни. Так и Архипову однажды довелось еще раз вернуться к той давней и тяжелой для него истории. Вместе с цирком он был на гастролях в Германии. И там забрел в одно маленькое кафе в Западном Берлине. Кафе называлось "Ан дер Айзенбан" - "У железной дороги". Через несколько минут, узнав, что он русский, к нему попросился за столик пожилой человек. Он радостно заговорил о России, о Сибири, о том, что когда-то он совсем молодым солдатом попал на восточный фронт, а потом оказался в плену, и - это может показаться странным! - лучшие годы своей жизни провел в Сибири, в лагере для военнопленных. Виктор Сергеевич неплохо объяснялся по-немецки, да и против немца ничего не имел - дело давнее, поэтому завязался разговор, стали вспоминать какие-то боевые эпизоды. И немец вдруг с улыбкой сказал:

- Один странный случай мне запомнился. Это как раз перед пленом и было. Мы железную дорогу охраняли от ваших, и вроде все у нас неплохо складывалось. Но тут откуда ни возьмись вдруг - что такое?! - вылезает зверь, как в сказке, медведь, да еще в кафтане! И ну бежать по путям. Наши сначала удивились, потом развеселились: что за страна диковинная, в ней даже лесные звери в национальных костюмах бродят! И только потом сообразили, когда было уже поздно. Зверь-то по слуху на рельсы вышел. Из нас никто поезда не слышал, а у этого черта ряженого слух был, видать, как у музыканта. И кто его додумался в такое дело употребить?!

- Я, - глухо ответил Виктор Сергеевич в раз севшим голосом и цепко посмотрел на собеседника. Немец побледнел и замолк, опустив седую голову.

- Не может быть, - сказал он.- Простите.

- Да чего уж там, - вздохнул Архипов.- Эй, кельнер! Налей нам по полной! Помянем, фриц, моего Федора Ивановича.

- Я ж не Фриц, - смущенно сказал немец.- Я - Франц.

- Какая разница, - хмуро заявил дрессировщик.- Все вы для нас были фрицы.

- А Федор Иванович - это Шаляпин? - спросил собеседник, все больше смущаясь.

- Федор Иванович - это Герой Советского Союза, - тяжело и веско ответил Архипов.- Это артист милостью божьей. Это… Эх! Да что говорить, воздух сотрясать! Федор Иванович - это тот самый героический зверь, из-за которого ты потом переживал лучшие годы своей жизни! - и они молча выпили.

Спустя несколько лет Виктора Сергеевича, драившего пол шваброй, что-то отвлекло от львиной клетки. Это был голос. Нечеловеческий голос. Влекомый какой-то неведомой силой, старик пошел в манеж и, оцепенев, стоял там и глядел на медвежонка, крутившего колесо и мурлыкавшего себе под нос нечто замысловатое. В первый раз старый дрессировщик нарушил свое правило никогда не выходить к медведям. На него смотрели, и никто не решался подойти. Все знали способность Архипова различать медведей в лицо, и у всех на устах вертелся один и тот же вопрос: "Что, Сергеич, неужто похож?" И никто не задал этого вопроса, посчитав бестактным бередить старые раны. А дрессировщик стоял как вкопанный, смотрел на бурого артиста, и по его щекам катились слезы.

М.Сорвина

 

НОВОЕ НА ФОРУМЕ


 


© Ruscircus.ru, 2004-2013. При перепечатки текстов и фотографий, либо цитировании материалов гиперссылка на сайт www.ruscircus.ru обязательна.      Яндекс цитирования