Вентролог - Мария Донская
Вентрология, или чревовещание — так называется искусство, основанное на умении исполнителя говорить не шевеля губами, — уходит своими корнями в далекое прошлое.
Вентролог - Мария Донская
В России этот жанр начал утверждаться в конце прошлого века. Родоначальником его стал артист Г. М. Донской, выступавший на эстраде до 1928 года. Его дочь Мария и внучка Евгения тоже стали вентрологами. Если к стажу Григория Михайловича прибавить годы, проведенные на подмостках продолжательницами его дела, то три поколения этой династии чревовещателей отдали своему искусству около 150 лет.
В издательстве «Искусство» готовится к выходу книга заслуженной артистки РСФСР Марии Григорьевны Донской, которая рассказывает о тайнах вентрологии, его истории, о вкладе, который внес в это искусство ее отец, о своем творческом пути.
Предлагаем вниманию читателей отрывок из книги М. ДОНСКОЙ. Литературная запись Вик. МАРЬЯНОВСКОГО.
Устоявшееся течение моей жизни было нарушено, как и у миллионов советских людей, страшной бедой — войной с фашистской Германией.
С первых же дней я включилась в обслуживание госпиталей, выступала перед воинами, уезжавшими на фронт. Но, как и все артисты в ту пору, мечтала попасть в действующую армию, послужить своим искусством тем, кто ежечасно идет в бой, ежечасно рискует своей жизнью, принести хоть малую толику радости этим героям.
Но, видимо, начальство не считало, что мой жанр будет уместен на передовой. И только в декабре 1942 года мою просьбу наконец удовлетворили. Я попала в бригаду, которой руководил известный эстрадный администратор Михаил Шапиро. В ее составе были исполнители интермедий Наум Тоддес и Людмила Домогацкая, чтецы Натан Эфрос и Петр Ярославцев, жонглер Виталий Спивак, цирковой эксцентрик Сергей Курепов.
Направили нас на Волховский фронт, под Малую Вишеру. Никогда не забуду первой бомбежки. Мы шли пешком по проселочной дороге, направляясь к передовой. Вдруг на горизонте появился фашистский самолет. Он летел по направлению к нам, из его чрева сыпались продолговатые черные капли-бомбы. Я оцепенела. Казалось, что вражеская машина движется прямо на нас и смертоносный груз вот-вот посыплется на наши головы.
Я стояла на дороге и от страха не могла сдвинуться с места. «Ложись!» — крикнул пробегавший мимо солдат. Вместо того чтобы броситься на землю, приткнуться в какую-нибудь ложбинку, я почему-то кинулась в стоящий неподалеку сарай. Те минуты, что я пролежала там, ожидая неминуемого, как мне казалось, конца, не изгладятся из памяти никогда. Мне еще не раз приходилось попадать на фронте в различные переделки, испытывать смертельную опасность, но больше такого ужаса я уже не испытывала.
Все обошлось благополучно. На этот раз никто из нашей группы не пострадал, и через полчаса мы уже выступали перед фронтовиками.
Хорошо запомнилось и первое выступление перед бойцами. «Концерт» должен был проходить в палатке, в сильный мороз, и мы, артисты, как были в шубах и валенках, ожидали солдат, которые должны были подойти с передовой.
И вот они появились — с истончившимися, почерневшими от пороха и лютого холода лицами, с яростными, не остывшими от боя глазами. Солдаты стояли молча, напряженные, сосредоточенные, живущие еще только что пережитым.
У меня возникло сомнение: дойдет ли до этих, не отошедших еще от жаркой схватки, охваченных лютой ненавистью к врагу людей, мой немного наивный, с добрым юмором номер? Уместен ли вообще тот безоблачно-шутливый комизм, которым окрашен мой диалог с куклой Андрюшей?
И я решила отойти от обычного текста. Просто начала, импровизируя, разговаривать с Андрюшей. Говорила с ним о чем-то домашнем, житейском, как мать с сыном. И я видела, как светлели суровые лица воинов, как они постепенно возвращались мыслями к дому, к семье. Андрюша напомнил им своих детей. Они глядели на него с теплом, лаской, атмосфера забытой мирной жизни постепенно, пусть не надолго, охватывала их.
И сколько бы раз, участвуя во фронтовых концертах, я ни начинала свой номер со слов: «А это мой маленький Андрюша, Андрюшенька», а он трогательно и смешно гладил меня ручонками по лицу, контакт с воинами возникал непременно.
Помню такой случай. Хмурым зимним днем мы давали концерт для группы бойцов почти у самой передовой. Мороз стоял трескучий, на солдатском подшлемнике, который был на мне, наросла изрядная корка льда, и для того чтобы говорить, приходилось оттягивать эту наледь к горлу.
Не успели мы завершить наше выступление, как появился офицер и сиплым, простуженным голосом объявил, что в связи со сложившейся обстановкой нас будут срочно выводить в тыл. По его мрачному, тревожному лицу я поняла, что где-то прорван фронт.
Нас, артистов, окружила группа автоматчиков, и мы в их сопровождении по-пластунски, проще, ползком, начали двигаться в тыл по двухкилометровому «коридору», который насквозь простреливался пулеметным огнем наступавших немцев. Я до сих пор вижу перед собой заснеженное поле с редкими кустиками по краям, с черными плешинами в местах разрыва мин и слышу беспрестанный треск пулеметов, вой падающих бомб. Под этот «аккомпанемент» мы с трудом добрались до елового лесочка, который наши провожающие считали, по-видимому, «глубоким тылом», потому что, отдышавшись, не спеша присели и закрутили цигарки.
Свои куклы я несла, запихнув их за отворот грязно-белого солдатского полушубка, остро пахнувшего сыромятной овчиной и крепчайшей моршанской махоркой.
Чуть придя в себя, я вытащила из-за пазухи Андрюшу, чтобы удостовериться, не повредила ли я своего любимца во время нашего вынужденного «драпа».
Сидевший рядом пожилой боец с багровым от ветра лицом, уже видевший мое выступление, бережно взял куклу на руку.
— Андрюша, сынок, чай, замерз, — и ласково погладил моего сорванца...
В этом трогательном эпизоде, который врезался мне в память, была и тоска по дому, по мирной жизни, по своим детям и как бы дань моему искусству, которое дало солдату хотя бы минутную иллюзию того, что рядом с ним «живой» мальчуган.
После первой же поездки с артистической бригадой я убедилась в том, что мои куклы, в особенности, конечно, Андрюша, встречают у воинов неизменно добрый прием и делают свое дело: скрашивают их тяжкий фронтовой труд, помогают переносить тяготы окопной жизни.
И все же я чувствовала, что сценки с моими куклами, хотя бы с тем же Андрюшей, не могут обходить фронтовые темы, я, как артистка, имеющая на вооружении слово, обязана устами своих героев звать воинов на борьбу, разжигать в них ненависть к врагу.
По возвращении в Москву, мне удалось добиться согласия известного тогда автора-малоформиста Николая Адуева, с которым я начала сотрудничать еще до войны, сочинить для меня с Андрюшкой диалог, в котором речь должна идти непосредственно о боевых делах.
Адуев свое слово сдержал. Сценка была написана стихами, в виде своеобразного раешника, он хорошо «ложился» на Андрюшку. И хотя была несколько скороспелой, не отличалась высоким художественным уровнем, но точно била в цель и, как выяснилось позже, горячо принималась слушателями.
оставить коммнтарий
RSS 
