Владимир Григорьевич Дуров - В МИРЕ ЦИРКА И ЭСТРАДЫ
В МИРЕ ЦИРКА И ЭСТРАДЫ    
 







                  администрация сайта
                       +7(964) 645-70-54

                       info@ruscircus.ru

Владимир Григорьевич Дуров

В молодости он готовил себя к карьере актера театра, а стал подлинно народным артистом цирковой арены, получив, можно сказать, по наследству крупный аттракцион разнообразных животных, Птиц и зверей своего трагически погибшего дяди А. А. Дурова.

Народный артист СССР ВЛАДИМИР ГРИГОРЬЕВИЧ ДУРОВ на арене

Народный артист СССР ВЛАДИМИР ГРИГОРЬЕВИЧ ДУРОВ на арене

Вы скажете: случай. Возможно, что доля случайности во всем этом и есть, но что касается огромного таланта артиста, его безукоризненного мастерства, большого творческого успеха и влияния на жанр, ответственного отношения к своему непосредственному, раз и навсегда избранному делу, этого всего у него было с избытком.

Продолжая дуровские традиции, Владимир Григорьевич постоянно включал в художественную ткань аттракциона злободневные репризы, сатирические и сюжетные сценки, шутки, вводил выразительные элементы и приемы театральности и импровизации. Все это потребовало привлечения ряда авторов, режиссеров, художников, в их числе был и я.

Всякий раз оформляя и вновь переоформляя аттракцион Владимира Григорьевича, близко общаясь с замечательным мастером, я мог наблюдать, как артист, наделенный от природы обаянием, подкупающей простотой, лиричностью, создавал на цирковых опилках чудо. И все это требовало соответствующего, по-цирковому выразительного и предельно лаконичного, а подчас и яркого плакатного или же впечатляюще театрального художественного оформления. Впервые в цирке в аттракционе Дурова белоснежная стайка голубей в ярких лучах прожекторов взлетела на сферу земного шара, а затем стремительно спустилась на цирковую арену. В работе с Дуровым привлекало то, что он прекрасно разбирался в художественном оформлении и давал точные профессиональные оценки. Так однажды после премьеры нового аттракциона, оформленного мной, он вполне откровенно и справедливо заметил, что слишком ярким декоративным оформлением и излишней помпезностью я «задавил» артиста и исполняемые им трюки.

Сохранились старые эскизы аттракциона, принятые и подписанные артистом, сохранились и старые афиши, в которых уважительно упомянуты все имена постановщиков, сохранились и фотографии на память с теплыми, трогательными словами Дурова. Мне они очень дороги.

К сожалению, далеко не всегда можно встретить истинно дуровское отношение к труду художника, глубокое понимание стоящих перед ним проблем, задач и трудностей, от решения которых во многом зависит и успех артиста.

Наша совместная творческая работа по неоднократному оформлению и переоформлению всего аттракциона или отдельных сценок проходила в 40-60-е гг. в Калининском, Львовском, Ленинградском, Московском цирках. Режиссерами были сам Дуров, Б. Шахет, Г. Венецианов, А. Арнольд.

В дальнейшем это многолетнее творческое общение с Владимиром Григорьевичем послужило мне, художнику, пришедшему в цирк из театра, значительной практикой, особенно в жанре номеров с животными — с их специфичным оформлением, аппаратурой, реквизитом, костюмами.

Помнится, в первые же минуты нашей встречи в летнем калининском шапито, где Дуров выступал со своим аттракционом, а я, перед тем как приступить к написанию эскизов для его оформления, должен был изучить предстоящую мне работу, он повел меня к многочисленным клеткам и загонам с животными и птицами.

— Вот, пожалуйста, познакомьтесь! Всем моим артистам крайне необходимы ваши новые костюмы, реквизит, оформление, как видите, все очень устарело, износилось и никуда не годится...

Огромная «труппа» Владимира Григорьевича состояла из многих десятков самых разнобразных животных — от слонов до белых мышей, и, чтобы только лишь познакомиться с нею, просмотреть уже имеющийся и готовившийся Дуровым новый репертуар, предстояла не одна репетиция в манеже цирка.

Показывая мне животных, Дуров был, как и всегда при встрече со своими питомцами, заметно взволнован. И трудно передать, как шумно они его приветствовали! Каждый из них по-своему старался обратить на себя внимание. Животных Дуров понимал буквально «с полуслова». В свою очередь и они отвечали ему свойственной им взаимностью — прежде всего удивительно четкой, хорошо слаженной работой. Все это происходило как-то само по себе, очень непосредственно, без какого-либо «нажима», по-дуровски естественно и легко.

Запомнилось и то, когда в этот же день мы обходили закулисные помещения с животными, за Владимиром Григорьевичем неотступно следовал презабавный, уже немолодой пеликан Пиля, который к великому огорчению Дурова занемог, и Дуров на ходу ласково подбадривал его: «Ай, браво, Пиля, ай, браво!..» Потом, уже на репетициях в манеже, после исполнения животными своих трюков, он обязательно всячески подбадривал и поощрял их «лакомствами», по обыкновению опять приговаривая: «Ай, браво!..»

По ходу репетиции я делал предварительные беглые наброски животных, исполняемых ими трюков, опасаясь что-либо упустить из виду. Очень полезен был рассказ Дурова, которым он сопровождал эти репетиции, об исполнительских возможностях его «артистов», об использовании всего, что заложено в них природой. Все это очень пригодилось мне при дальнейшей разработке эскизов трюкового реквизите и аппаратуры.

Вслед за репетициями в присутствии Дурова и с помощью служителей аттракциона я делал обмеры животных, уточняя размеры будущего реквизита, его предполагаемый внешний вид, форму и материалы, из которых он должен был изготовляться.

Наконец после всей этой предварительной работы, которой мы посвятили немало времени, можно было приступать к эскизам, чертежам и шаблонам. Так началась наша большая кропотливая работа по оформлению дуровского аттракциона.

На одной из репетиций неожиданно раскрылась еще одна черта дуровского характера: по обыкновению мягко, вполголоса, спокойно разговаривающий, вдруг он совершенно переменился и что-то резко стал выговаривать служителю по уходу за животными, а тот в свою очередь пытался в чем-то оправдаться. Казалось, Дурова подменили, а я не сразу понял причину происшедшей с ним перемены, пока наконец все не прояснилось. А произошло следующее. Служитель вывел в манеж верблюда, который должен был «изображать» известного в то время западноевропейского генерала, и, как мне показалось, «артист» внешним своим видом очень подходил для этой «роли», недоставало лишь некоторых аппликаций и деталей костюма: мундира с регалиями, пышных галифе, фуражки, военных атрибутов и аксессуаров, которые еще предстояло изготовить. Но как практически надеть и закрепить все это на верблюде — мы подробнейшим образом и обсуждали с Владимиром Григорьевичем. В этот момент служитель случайно выпустил поводок уздечки животного. От внимательного взгляда Дурова, конечно, не ускользнуло, как верблюд испуганно шарахнулся в сторону от резко протянутой к нему руки служителя, пытавшегося ухватиться за выпущенный им поводок. И тут стало ясно (потом это подтвердилось), что служитель не раз избивал животное. Это и послужило причиной гневного возмущения Владимира Григорьевича, после чего служитель был отстранен от работы.

Удивительное тепло излучал вокруг себя отзывчивый, душевный, глубоко интеллигентный человек, каким был Дуров, всегда становившийся на защиту животного. Казалось, что животные и птицы, понимая, что их не оставят в беде, чувствуя доброе отношение Дурова к ним, явно старались не оставаться в долгу — на заботу и ласку отвечали лаской и послушанием.

Вот в манеже появилась любимая Дуровым — слониха Рези, мягко обвила его хоботом, чуть приподняла над манежем и стала очень осторожно раскачивать из стороны в сторону, а Дуров, сразу «растаяв», сменил недавний гнев на обычную для него сердечность. Для превосходной артистки-слонихи Рези необходимо было изготовить цыганскую косынку с косами, монисто, большими серьгами и попону в виде цветастой шали с бахромой. И вот, присев рядом с Рези на барьер, Дуров исполнял на аккордеоне вальс, а Рези начала дирижировать в такт музыке хоботом. Эта превосходная сценка тут же закончилась следующей импровизацией: в знак поощрения слонихе полагалось любимое ею лакомство — кусочек сахара, а она,вдруг пошарив хоботом в опилках, покрывавших поверхность манежа, извлекла из них маленькую щепочку и в знак благодарности трогательно протянула ее артисту. Этот неожиданный финал сценки вполне мог быть в дальнейшем показан зрителям.

Надо сказать, что немало избалованная ласками Дурова его любимица Рези доставляла ему не только радость, но подчас и огорчения. Во время очередного переезда по железной дороге из одного цирка в другой слониху, вывели из вагона на прогулку. К неописуемому восторгу многочисленных пассажиров, оказавшихся в этот момент на вокзале. Рези начала весело резвиться, срывая с привокзальных клумб бутоны цветов... и не без явного удовольствия бросать их в окружившую ее толпу. Можно только предположить, что слониха, вероятно, вспомнив, как зрители в цирке аплодировали и бросали на арену цветы ее самому большому другу, решила повторить то же самое. И пока Рези не оборвала все цветы на привокзальной клумбе, утихомирить ее дрессировщику аттракциона В. Бабутину было просто невозможно.

Есть, пожалуй, что-то общее между этим поступком Рези с цветами и «вольным», непредвиденным ее обращением со стенкой из пенопластовых блоков: и там и здесь присутствовала своя «логика», свой норов и характер, которые удачно и точно использовались Дуровым.

На одной из репетиций Дуров продемонстрировал мне трюк, который я в цирке еще не видел. Вероятно, я был одним из немногих, кому он его показал, так как, по всей вероятности, считал этот трюк выходящим за рамки его исполнительского стиля, исключающего «игру» на нервах зрителей. Трюк заключался в том, что Дуров, улегшись на манеже, начал вполне сосредоточенно читать оказавшуюся у него книгу, в этот момент Рези очень медленно и удивительно осторожно слегка опустила свою мощную ногу ему на затылок. Дуров не спеша продолжал листать книгу, а я в это время, конечно же, изрядно поволновался. Не шелохнувшись, как бы замерев, Рези продолжала держать над головой Дурова ногу. На сохранившейся у меня фотографии с дружеским автографом Владимира Григорьевича можно видеть этот редкий трюк, скорее, похожий на поразительную вольную импровизацию умницы слонихи.

Среди других многочисленных трюков, требовавших специального оформления, в репертуаре Рези была еще и «манипуляция» с большими трюковыми часами, на циферблате которых, передвигая хоботом стрелки, она показывала по просьбе зрителей точное время. Вначале мы решили придать деревянному футляру часов с раскачивающимся маятником старинную форму, а спустя несколько лет мы уже сменили их на вполне современные электронные часы.

С помощью современной техники, которую мы применяли для оформления отдельных сценок, был также изготовлен и «воздушный лайнер», пилотируемый котом Василием. Управлялся лайнер автоматически. После нескольких кругов полета над манежем его люки раскрывались и из них на парашютах спускались белые мышата.

В другой сценке маленькая собачонка появлялась в манеже перед карикатурно-бутафорским «монументальным изваянием» фашистского диктатора, полаяв на него, привычно поднимала заднюю ногу... и убегала.

В том же политобозрении исполнить «роль» колонизатора было «поручено» очень подходящему для нее по «типажу» тучному бегемоту по имени Малыш. Весь костюм «артиста», а точнее, его аппликации должны были состоять из двух-трех наиболее характерных броских деталей. Как мне это представлялось, выразительными аксессуарами условного костюма Малыша должны были стать колониальный тропический шлем на «затылке» бегемота, опоясывающая его туловище широкая портупея с прикрепленной к ней кобурой пистолета и бич, заткнутый за широкий пояс. Такая небольшая аппликация выгодно подчеркивала выразительное туловище нашего «героя», отчего «персонаж» выглядел убедительно и колоритно. Но Малыш как будто наотрез отказался выступать в этой роли, «самим богом» ему предназначаемой: без заметного усилия он всякий раз сбрасывал с себя явно ненавистную ему аппликацию, легко соскальзывавшую с его «обтекаемого» и влажного туловища. Пришлось применить специальную подкладку из поролона, закрепленную под портупеей и поясом, чтобы они не соскальзывали с туловища Малыша. В дальнейшем выступления «артиста» проходили вполне успешно.

Между тем репетиция в манеже продолжалась, а моим многочисленным зарисовкам, казалось, не было конца. И вот из форганга с громким лаем повыскакивала самая разномастная, разнородная и просто беспородная стая собак.

Казалось, как еще можно использовать в цирковом представлении, да еще в политической сатине, этот буднично-прозаический собачий лай? Так, в одной из сценок обозрения осел, впряженный в тележку, вывозил круглый стол, покрытый зеленым сукном, за которым в креслах во фраках и цилиндрах рассаживались эти самые разнопородные собаки и неистово, изо всех сил облаивали друг друга.

Завершал наш спектакль стремительный полет белоснежных голубей в мирном небе.

Работа с Владимиром Григорьевичем Дуровым всегда приносила огромное удовлетворение, давала неисчерпаемый поучительный материал для дальнейшей работы. Художнику-постановщику цирка здесь всегда было над чем поразмыслить, творчески потрудиться. И здесь, вероятно, наиболее существенным в работе художника, оформляющего аттракцион талантливого артиста, было следовать во всем самобытному типично дуровскому стилю и характеру, высокой нравственности его творчества.

 

А. ФАЛЬКОВСКИЙ, заслуженный художник РСФСР

оставить комментарий

 

НОВОЕ НА ФОРУМЕ


 


© Ruscircus.ru, 2004-2013. При перепечатки текстов и фотографий, либо цитировании материалов гиперссылка на сайт www.ruscircus.ru обязательна.      Яндекс цитирования