Александр Борисович Буше
И вот вы в цирке. Уже разделись, уже взволнованно походили по фойе и, найдя свое место, сели. А амфитеатр еще гудит, еще бродит кто-то неугомонно вдоль барьера манежа, хлопают сиденья кресел.
А вы оглядываетесь вокруг, смотрите вверх, соображая, что это за аппарат поблескивает под куполом, вспоминая, был ли он в тот прошлый, теперь уже далекий раз. Ах, как давно вы не были в цирке! И теперь вот, придя вновь, ждете начала сказки посреди повседневной своей жизни, той наивной сказки, где почти все взаправду, где ваше сердце будет обмирать и падать, а опытная душа наполнится детским восторгом и соединится с теми далекими годами, когда все вам казалось волшебством и сказкой.
Шум постепенно стихает. Гаснет свет. Серебристо-голубоватый луч прожектора останавливается на малиновом занавесе форганга. И с последними звуками увертюры двумя шеренгами выстраивается строгая униформа. Луч прожектора все так же покоится на занавесе. И вы ждете.
...Вот он выходит. Началось! Вы его хорошо и много лет знаете, очень много, и все-таки каждый раз радостно удивляетесь его неожиданной праздничности и волнующей незнакомости, потому что он как-то значительно представляет все то, что скрыто до поры там, за форгангом. Так он это умеет. И больше пока что, на мой взгляд, так не умеет никто. Его зовут Александр Борисович Буше. Ему исполнилось восемьдесят пять лет, и он все еще на манеже. Однако эти короткие заметки отнюдь не юбилейного свойства, и дата лишь повод высказать некоторые соображения в связи с творческой судьбой замечательного артиста.
Есть люди, которые, прожив долгую жизнь в цирке, многое повидав, умеют потом ярко вспомнить все и великолепно рассказать, не упустив ни главного, ни драгоценных деталей, ни тонких подробностей мастерства и быта... Буше появился на манеже знаменитого петербургского цирка Чинизелли в качестве ученика дрессировщика лошадей в 1900 году. Подумать только: 900-й год, цирк Чинизелли! Это теперь уже история цирка. Притом одна из его блестящих страниц. Затем идут такие имена — братья Дуровы, братья Никитины, Вильямс и Эмма Труцци, Энрико Растелли, Леон и Константин Танти, Эйжен, Коко; далее — Александр и Мария Ширай, Али-Беки, Виталий Лазаренко, Борис Эдер, Океанос, Кио, Карандаш — просто не знаешь, на ком остановить этот список... А продолжить его можно легко.
Но заставить вспомнить, разговорить Александра Борисовича — мука мученическая для журналиста. Не умеет он этого. Но зато умеет, пожалуй, значительно большее — донести с манежа дух подлинного, многокрасочного цирка. Умеет потому, что в нем самом крупица того лучшего, что есть в нашем цирке. Мальчиком еще я помню, как выходил он и шел меж замерших шеренг униформистов, и от волнения я почти не мог расслышать фамилию артиста. К тому же Буше никогда не отличался тонким знанием орфоэпии. Да это и неважно — сам голос его, фигура, весь облик обещали нечто необыкновенное. Помню я и розыгрыши маленького, юркого Карандаша и непобедимого в своей импозантности Буше. Словом, то был истинный цирк, где чувства и впечатления, зароненные с детства, оставались и в зрелые годы. Потому что цирк ведь сказка и для взрослых.
Мы говорим теперь: цирк наш вырос. И это так. Тут нет ни грана лицемерия. Цирк наш в самом деле неизмеримо вы-; рос, о чем свидетельствуют сами артисты, даже из числа тех, кто чаще других обращается за подтверждающими примерами мастерства к далеким прошлым годам. Мы говорим еще — Буше традиционен, имея в виду принадлежность его творческой сути к тем прекрасным, но все-таки прошлым цирковым годам. Однако такой остро чувствовавший время и цирк замечательный мастер, как Эмиль Теодорович Кио, пригласил Буше в свой современнейший аттракцион. Сделал это и Игорь Кио. Зачем же? А затем, что Буше — цирк во все времена и при всех обстоятельствах.
Вспомним, как все начинается. Еще за кулисами Александр Борисович выстраивает в две шеренги униформистов, тщательно выравнивает их, осматривает и, когда смолкает увертюра, командует: «Пошли!». Вот когда начинается! Прожекторы на униформу! И все зрительское внимание только на нее, идущую в клубящемся свете! А уж потом, когда замрет она, после точнейшей паузы, идет сам Буше. И «всемирным» голосом объявляет единственный в своем роде и неповторимый НОМЕР!..
А на манеже девчушка в кружевах, и вокруг нее собачки с бантиками смешно топчутся на задних лапках. Но дело сделано. Номер вознесен на уровень необычайного, уникального явления, и хотя мы смотрим на манеж, посмеиваясь над собой, мило обманутые, как кажется поначалу, но — странное дело! — нам передается это ощущение необычности, неповторимости, которое владеет каждой клеточкой Буше. И легкий скепсис наш быстро растворяется в радости зрелища, в ожидании новых чудес, потому что не в концерте мы, где номер самодовлеющая величина, и не в театре с его привычно-волнующим действием, но в сказочной, неожиданной стране, имя которой — цирк. А Буше, сопричастный самым тесным образом ко всему, что происходит перед нашими глазами и творится в таинственных глубинах цирка, открывает нам чудеса, одно удивительнее другого.
Михаил Шуйдин как-то рассказывал мне, что лет двадцать назад, а если быть точным — в 1949 году, когда они с Юрием Никулиным только еще начинали выступать на арене Московского цирка в группе Карандаша, программу, как всегда, вел Буше. Ровно и доброжелательно относился он к молодым артистам, объявлял, что нужно, участвовал в их антре и репризах там, где требовалось. Но все это было, скорее, исполнением положенного. И вот в один прекрасный вечер, такой же, впрочем, обычный, как и многие предыдущие, с теми же сыгранными антре и репризами, Буше вдруг подошел в конце представления к уходящим молодым клоунам и сказал только: «Спасибо».
Они наконец органично вошли в его, Буше, спектакль — вот в чем дело! Недаром же авторы, пишущие для цирка, долгие годы в своих репризах, сценках вместо безличного «ведущий» ставили: «А. Б.» — Александр Борисович. Буше по сей день в меру своих сил делает то, что делал большую часть творческой жизни. И как ни упрощать то, что мы в нем видим, ценим, любим, разлагая на привычные элементы, казалось бы, доступные каждому, имеющему подобающую внешность и громкий голос (последнее теперь тоже не обязательно — часто заменяется микрофоном), нельзя уйти от признания, что Буше — талант. чутко уловивший природу манежа.
И низкий наш ему поклон за все — за творческое долголетие, за верность избранному пути, за неизменное напоминание о том, что ЦИРК есть ЦИРК.
АН. ГУРОВИЧ
Журнал Советская эстрада и цирк. Август 1968 г.
оставить комментарий