Братья Адельгейм. 3 часть. Ю. Дмитриев

Одна из самых любимых братьями пьес — «Уриэль Акоста» К. Гуцкова. B ней Роберт играл Акосту, a Рафаил старого рав­вина Бен Акибу.

Уриэль Акоста (1590-1647) — философ, предшественник Во­руха Спинозы, покусившийся на положения Библии, a значит, и на церковь, на религию, более того — на самого бога. Его выступления встретили решительное сопротивление со стороны священнослужителем и подогреваемых ими религиозных фанатиков. B спектакле Акоста, молодой, красивый, впервые появляется в доме де Сильвы, одного из образованных, умных раввинов, но слепо преданного религиозным догматам. Акоста полон сил, он любит Юдифь, счастлив оттого, что закончил труд, в котором го­ворит людям правду o существовании Вселенной. Роберт Адель­гейм стремился показать Акосту прежде всего мыслителем, пытаю­щимся проникнуть в суть самых сложных явлений действитель­ности. Сцену c матерью артист вел просто. Его герой любил мать, и зрители верили в эту любовь. Хотя некоторые фразы, подобно этой: «Слепая мать, закрой глаза», y артиста звучали мелодраматически. Лучшей была сцена отречения в синагоге. Когда толпа верую­щих кричала, стонала, требуя от Акосты, чтобы он отказался от своего учения, Уриэль — Роберт Адельгейм перекрикивал рев толпы. Текст отречения Акосты он читал приглушенным голосом, ежесекундно останавливаясь. Он стоял бледный, поддерживаемый под руки и, едва закончив, падал в обморок и катился по лестнице c высокого помоста.

Тем более оказывался впечатляющим переход от отрицания к яростному протесту против мракобесия. Последний акт игрался элегически. Акоста приходил к Юдифи, чтобы проститься c ней, он знал, что уходит из жизни, да жизнь и перестала его интересовать, ведь, отрекаясь, он убил в себе мыслителя. Этот акт артист вел спокойно, без трагедийного пафоса и декламации. После этого спектакля критик писал: «Должен сказать и притом со всей категоричностью, что вынес из театра сильное и высокое художественное наслаждение. Г. Роберт Адельгейм раскрыл  перед нами в грандиозныx и ярких сценических штрихах, полных захватывающей силы, глубокую и вместе мучительную драму, совершающyюся в душе Уриэля Акосты, который все время ко­леблется между головой и сердцем, между влечением к свету но­вой мысли и преданностью старой, парализовавшей эту мысль, вере отцов. Замечательная игра. Мы видели перед собою и по внешности и по говору еврея с очень выразительным и типичным лицом, но не вульгарным, a озаренным светом глубокой и напря­женной думы. C полной психологической правдивостью шаг за шагом он разъяснил нам в великолепном сценическом коммента­рии эту ужасную трагедию души, ощупью пробивающуюся к све­ту свободной мысли, свободной любви, трагедию, жертвой кото­рой он в конце концов пал». Другой рецензент отмечал, что при таком исполнении неумес­тен был акцент, к которому артист прибегал, акцент вредил тра­гедии, мельчил красивый образ». И надо сказать, что впослед­ствии артист отказался от акцента.

A. Я. Бруштейн называла Бен Акибу среди лучших ролей Ра­фаила Львовича. Акиба у артиста был очень стар, более того, дряхл. Пергаментное лицо девяностолетнего служителя культа, сделанное при помощи грива, служило для артиста удобной маской. Голос был глухой, прерывистый, вибрирующий. Может быть, стремление представить дряхлость в чем-то казалось даже из­лишним. Но этот старец вовсе не выжил из ума. Он мог быть да­же ироничным. Сколько еретиков ему приходилось видеть на протяжении дол­го прожитой жизни, но он остался религиозным фанатиком. И когда он, стаpый, согбенный, шамкающий, распрямлялся, в его голосе начинал звучать металл, нетерпимость по отношению к тому, кто вздумал нарушить установленные, даже не людьми, a самим богом правила. И тогда становилось страшно. Такой Бен Акиба был готов уничтожить все живое, светлое, талантливое, умное, все, Что расходилось c его заскорузлыми принципами. Критик так оценивал эту роль: «Поразительный образ старика, y которого под физическим организмом, почти разрушенным дряxлостью его преклонного возраста, кипит энергия: энергия тупого, слепого религиозного фaнатизма...». B более раннем от­зыве подчеркивалось: «Каждый жест, каждое слово в монологах застывшего в талмудских предрассудках старого еврея натурально и естественно передавалось артистом» .

Еще один критик, высоко оценив игру Рафаила Львовича, на­писал, что больше всего его поразило умение артиста выдерживать тон столетнего старика: «ни одного фальшивого звука, ни одной ложной интонации, ни одного молодого движения». Успех в спектакле «Уриэль Акоста» братья Адельгейм имели очень большой. B 1899 году, когда они гастролировали в Вороне­же, «восторгам не было конца. Почти месяц Летний театр в городском саду был средоточием интересов воронежцев. Всегда поглощавшая их страсть к оперетке, казалось, была забыта. Это было искусство, возвышающее человека и поэтому особенно нужное ему. Заключительные монологи Уриэля Акосты — Роберта в третьем и четвертом актах и его противоборство c Бен Акибой — Рафаилом вызывали горячие рукоплескания не только из-за проникновенной игры. Они рождали ассоциации в современной жизни, заставляли верить в победу разума и человечности» . B 1909 году газета «Биржевые ведомости» сообщала, что в Пе­тербурге на спектакле «Уриэль Акоста» «театр был набит битком. Исполнителей вызывали после каждого акта. Бросали цветы». Когда в 1916 году артисты снова поставили «Уриэля Акосту», та же газета отмечала, что «успех был не меньший, если не больший, чем в прежних гастролях».

Из трагедий Шекспира оба брата играли в «Короле Лире», «Отелло» и «Гамлете». Когда еще в самом начале театральной карьеры, в 1895 году на гастролях в Пензе Они сыграли «Короля Лира», рецензент писал, что Роберт Львович в роли главного героя «сразу приковал все внимание публики типичностью, верностью тона и прекрасной мимикой». Через два года в той же роли Роберт Львович выстyпал в Oзеркаx, дачной местности под Петербургом, и тогда Кугель так рассказывал об его игре: «У Роберта Адельгейма много темпе­рамента, хороший голос и имеется известная страстность». Ра­фаил Львович выступал в роли Эдгара, и, как писал тот же кри­тик, его отличали большая вдумчивость, тщательность отделки и колорита. «Сдается, что талантливым братьям мешают традиции немецкой декламации, певучей, - логически плохо разработанной и несколько однообразной». Прошло несколько лет, и другой зритель утверждал, что в шекспировских образах — короле Лире и Отелло — «чувствовал­ся громадный актерский труд, затраченный на отделку каждого слова, каждой мелочи». Особенно хорош был Роберт Львович в тех сценах, где можно было показать отточенное мастерство, например в сцене безумия Лира. Слабее он был там, где Лир раздумывал, протестовал, отстаивал свою честь. Здесь иногда декламация подменяла живое чувство. Но так как декламация была мастерской, верно передающей переживания опального короля, то и успех артист имел большой.

Роль Лира иногда играл Рафаил Львович. У него меньше чув­ствовалась мощь Лира. A изгнанный дочерьми, они вовсе стано­вился слабыми беспомощным стариком. Вместе братья выступали и в «Отелло». Роберт Львович иг­рал мавра, a Рафаил Львович — Яго. B 1897 году они с этим спектаклем приехали в Петeрбург. A. Кугель в рецензии писал, что пьеса шла c замечательным ансамблем. Важное замечание, потому что обычно всех гастролеров упрекали именно в отсутст­вии ансамбля. B данном очерке мы уже писали o кропотливом труде братьев на репетициях. Чуткий критик писал: «Гг. Адель­гейм талантливые, добросовестные и очень интересные актеры. Прежде всего в них подкупает то, что они, люди молодые, a играют тот репертуар, c которым нас знакомят обыкновенно актеры уже на склоне лет.  Г. Роберт Адельгейм — это сама молодость — резвая, полная блеска, задора, но еще не установившаяся, не пере­бродившая. Все «эмоциональное» выходит y него прекрасно и, быть может, потому он мне больше понравился в «Отелло», чем в  «Уриэле Акосте».  В характере Отелло Роберт прежде всего выделял простоту, добродyшие, честность. В пеpвыx сценах артист показывал его не столько страстным любовником, сколько нежно влюбленным му­жем; он относился к Дездемоне c искренней заботливостыо и доверием. Детали были тщательно проработаны, и при этом вся роль проводилась с подъемом. Сильно звучал момент пробуждения ревности, но лучшей сценой все очевидцы признавали послед­нюю — убийство Дездемоны, в ней артист обнаружил незауряд­ный темперамент и подлинную драматическую страсть. эффект­ным был финал. После того как Отелло пронзал себя кинжалом, его безжизненное тело катилось по ступеням c довольно большой высоты. Одесский рецензент специально отмечал мастерское исполне­ние монолoгов. Артист удивительно распоряжался своим голо­сом, делал это так, гак мог бы сделать только опытный и хороший оперный певец.

Роль Яго принадлежала к лучшим творениям Рафаила Львовича, хотя было очевидно, что он многое заимствовал y знаменитого немецкого трагического актера Э. Поссарта. Но Рафаил Львович добился, что все происходящее на сцене стало для него своим, ор­ганичным. Яго Адельгейма — прежде всего солдат, рубака, ему не до любовныx тонкостей, и если он видит измену и говорит o ней, Отелло не может ему не поверить. Он слишком прости груб (во всяком случае, таким он представляется), чтобы начать об­манывать, вести игру. Сравнивая исполнение роли Яго Адельгей­мом и корифеем Малого театра A. И. Южиным, московский критик отмечал, что y первого образ оказался интереснее, «поразительной была мимика, передающая все чувства персонажа. Актер вел роль «внешне спокойна». Но за этим спокойствием внутренняя борьба». Среди шекспировских ролей Рафаила Львовича значился так­же Ричард III. К сожалению, материалов о том, как исполнялась эта роль, тало. Артист изображал короля подчеркнуто уродли­вым: он страдал тиком, закусывал нижнюю губу, волочил ногу. Рецензент писал, что «характер честолюбивого Ричарда, непре­клонно достигающего своей заветной цели, разработан г. Рафаи­лом Адельгеймом очень выпукло, до мельчайших деталей. Каждый жест, взгляд, походка гармонировали c общим обликом и давали интересный рисунок».

И, наконец, Гамлет. Пожалуй, каждый трагик мечтал вклю­чить эту роль в репертуар, добиться того, чтобы она стала его шедевром. Другое дело, что далеко не у всех это получалось. Гамлета играм оба брата. Роберт Львович декламировал эту роль внятно, умно. «Момент прыжка в могилу Офелии был более эффектен, ловко сделан, чем внутренне ярок и силен». Многим исполнение роли нравилось. Так, один из критиков утверждал, что, играя Гамлета, Роберт Адельгейм был на высоте своего по­ложения. B тех спектаклях, когда Роберт Львович играл Гамлета, его брат выступал в роли Тени старого короля; красивым, певучим, хорошо поставленным голосом он произносил свой монолог. По­пытки Рафаила Львовича сыграть Гамлета поначалу никак нельзя было признать удачным. B его исполнении Гамлета преобла­дали черты ходульности. Но кто не знал упорства обоих братьев!  B результате Рафaил Львович добился успеха и в этой роли. Когда он в 1924 году приехал на гастроли в Самару, сотрудник ме­стной газеты признал: «Рафаил Адельгейм один из неплохих исполнителей сложнейшей роли, и на этот раз он показал значи­тельное мастерство и богатую сценическую технику».

Не следует преувеличивать значения братьев Адельгейм как исполнителей шекспировского репертуара. Конечно, их нельзя поставить в один ряд c Великими трагическими актерами: Э. Ки­ном, П. C. Мочаловым, T. Сальвини-отцом, М. T. Ивановым-Ко­зельским, их современником M. B. Дальским. Но это были под­линно интеллигентные актеры, люди талантливые, умные, умеющие раскрыть суть играемых ими ролей. И всякий раз, когда они приезжали в тот или иной город, театр освобождался от скверны фарсов, декадeнтскиx постановок, от пошлости. На сцене воца­рялся выcокий дух классики. На спектакли приходила учащаяся молодежь, демократическая интеллигенция, все те, кто хотел видеть в театpе не забаву, a подлинное и высокое искусство. Вы­ступления братьев Адельгеймов, особенно в провинции, становились и школой  и университетом. Их гастроли поднимали театр в обще­ственном мнении. Приведенные выше оценки шекспировских ролей в полной ме­ре могут быть отнесены к постановке «Разбойников» Ф. Шиллера. Роль Kapлa Моора исполнял Роберт Львович. Он вел ее c ис­кренним и заражающим воодушевлением, давая образ германско­го юноши эпохи «бури и натиска». В условиях российской реакции этот горячий, протестующий, отстаивающий свою честь герой не мог не вызывать одобрений. «полный глубоких порывов и свет­лых стремлений Карл Моор в изображении Роберта Адельгейма заставляет зрителей переживать вместе c собой все муки и тер­зaния, выпавшие на его долго» . B период революционного подъ­ема 1905 года этот образ был созвучен настроениям передового русского общества.

Особенно хорош в «Разбойниках» был Рафaил Львович, иг­равший Франца. Актер не делал его ни горбатым, ни уродливым. Бледный, с пронзительными глазами, c крепко сжатыми губами, он выглядел человеком yмным, но чем-то лучащимся. В тех эпизодах, где Франц лицемерил, он делал это не грубо, и поэто­му его слова звучали вполне правдиво. Особенно удачно прово­дилась сцена, в которой Франц страдал от угрызений совести и, опасаясь возмездия, сходил c ума. Играя эту роль, Рафаил Львович поражал замечательной техникой. Кстати Франц дyшил своего дряхлого отца, казалось, что старик будет искалечен впившимися в него пальцами злoдея-сына. «Между тем — констатировал один из его партнеров, А. Артуновский, — пальцы артиста только скользили по кружеву моего жабо, не прикасаясь к шее». Критик журнала «Театр и искусство» полагал, что для образа Франца артист использовал достижения таких актеров, как Пос­сарт, Ленинский, 3уске, Клейн. Одновременно он был убежден, что предпоследняя сцена (рассказ o зловещем сне) сделана совершенно самостоятельно, «с большим разнообразием и яркостью внеш­них приемов. Но что всего дороже — в этой сцене. r. Адельгейм выказал большую искренность и даже темперамент» . Именно после того, как Рафаил Львович исполнил  роль Франца, стали раздаваться голоса, что он талантливее своего брата.

Адельгеймы ставили также «Фауста» Гёте. В том случае, когда Роберт Львович играл Фаустa, Рафаил Львович — Валентина, и наоборот, когда Рафаил был Фаустом, Роберт становился Ва­лентином. B одной из рецензий было сказано, что в роли Фауста «Очень xорош был г. Роберт Адельгейм».


 Из книги Ю. Дмитриева "Русские трагики конца XIX начала XX века"

оставить комментарий