Частный случай

В этот день, воскресный день, когда цирк одно за другим дает три представления и артистам не то что отлучиться из цирка — передохнуть, перекусить едва хватает времени, — в этот день к дрессировщику Мансурову пожаловал гость.

— Милости  прошу, — сказал Мансу­ров.

Моложавый, статный, в костюме, затканном блестками, он сидел у себя в гардеробной перед гримировальным столиком. Лампа, горевшая над столиком, отражалась в блестках, и они свер­кали, переливались.

— Милости прошу, Сергей Василье­вич! — повторил Мансуров.

Поднявшись, он крепко пожал руку писателю Вахромееву. Встреча была не первой, и знакомство успело стать дру­жественным.

— Боюсь, нынче я пришел не слиш­ком удачно, — вздохнул Вахромеев. — День-то какой у вас... Не до меня!
— Ничего, — успокоил Мансуров. — До антракта можем побеседовать, а по­ том посмотрите второе отделение, мой выход... Итак, о чем же будем беседо­вать? Чай, у вас уже полным-полна ко­робушка?

Вахромеев появился в цирке месяц назад. Объяснил, что хочет написать о цирковом искусстве, об артистах цирка. Дирекция пошла навстречу, снабдила пропуском, и с этого дня писатель стал частым собеседником артистов. Все ин­тересовало его: творческая сторона ра­боты, закулисный быт, репетиционные трудности...

— Полна ли коробушка? Да как вам сказать,  Георгий  Петрович.   Время,  разумеется, зря не терял. Занимательных историй  услыхал немало. Лишний разубедился, как пестра, как причудлива жизнь циркового артиста. И все же истории эти... Каждая из них не выхо­дит за пределы частного случая. Пони­маете? Это всего лишь отдельные кирпичики. А ведь мне предстоит пост­роить монолитное здание...
— Разве оно будет строиться вами не из кирпичиков? — прищурился Ман­суров.
— Конечно! Конечно, вы правы, Ге­оргий Петрович! — согласился Вахромеев. — Частным случаем пренебрегать нельзя. Расспрашивай, записывай, но помни — пока что в твои блокноты ло­жится сырье. Впереди самое трудное — переварить, обобщить!

Дальнейшему разговору помешал ас­систент — губастый белобрысый па­рень. Войдя в гардеробную, он что-то шепотом стал рассказывать дрессиров­щику.

— Постой, постой! — перебил Ман­суров. — Злится, говоришь?
— Ага!
— А как апельсин? На апельсин ре­агирует?
— Ни в какую. Отбросила... Мансуров поднялся, накинул поверх костюма одноцветный рабочий халат.
— Я сам погляжу, — кивнул он ас­систенту. И обернулся к Вахромееву: — Обезьяна у меня. Собираюсь скоро вве­сти в аттракцион. Чего-то капризничать стала... Уж извините меня, Сергей Ва­сильевич. Отложим беседу нашу до кон­ца представления!

Писателю не оставалось другого, как отправиться в зрительный зал. В коридоре, снаружи огибавшем амфитеатр, конюхи прогуливали лоша­дей, и каждая была прекрасна: пыш­ный султан на гордой голове, бархати­стые бока, расчесанные в шахматку. Вдоль стен реквизит: сочные тона эма­ли, блеск никеля, головоломность очер­таний. А у занавеса, из-за которого ар­тисты выходят в зал,— человек во фра­ке, инспектор манежа. Он выпускал артистов, и каждый раз, как только приоткрывался занавес, в лицо ударяло полнозвучностью оркестра, слепящим жаром прожекторов.

Иначе было на конюшне, особенно в том дальнем отсеке, куда направился Мансуров в сопровождении ассистента. Цирковые шумы сюда проникали при­глушенно. Неяркая лампочка освещала дверь с зарешеченным окошком.

— И чего еще ей надобно? — ворчал ассистент, отворяя дверь. — Уж, кажет­ся, наилучшие созданы условия!

...Обезьяна — самка шимпанзе — занимала теплое и просторное помеще­ние, меблированное кроваткой, столи­ком, креслицем. Из-под потолка свиса­ли гимнастические кольца.

— В чем дело, Эмма? — спросил Мансуров. — Ты чем недовольна?

Обезьяна сидела в дальнем углу — рослая, с хорошо развитыми передними конечностями, с длинной шерстью на плечах и груди. Обычно гладкая шерсть сейчас топорщилась. И морда была на­супленной. Маленькие безбровые глаз­ки зло смотрели из-под низко нависше­го лба.

— Так в чем же дело, Эмма?

На этот раз обезьяна отозвалась скрипучим вскриком. Затем начала рас­качиваться — все учащеннее, раздра­женнее.

— Успокойся, Эмма. Можно ли отка­зываться от такого вкусного сладкого апельсина?!

Повинуясь скрытому знаку, асси­стент поднял плод, откатившийся к сте­не. Обезьяна заметила и зарычала вновь. Угрожающе обнажились клыки.

— Да ну тебя, — отмахнулся асси­стент. — Подумаешь, графиня. — Жуй, когда дают!

У Мансурова он работал недавно, больших способностей не обнаруживал, и потому дрессировщик поручал ему лишь закулисную работу. Зеленый парень. Глаз да глаз за таким.

— Жуй, когда дают! — повторил ас­систент.

Он хотел приблизиться к обезьяне, но Мансуров помешал: став рядом с парнем, удержал его за локоть и тут-то различил кисловатый запах пива. «Экий дурак! Я же предупреждал, что обезья­ны малейшего алкогольного духа не терпят!» В то же мгновение обезьяна метну­лась вперед. Она опрокинула бы парня, но Мансуров, кинувшись наперерез, успел его заслонить.

— Прочь, гадина!  — закричал асси­стент.

В ответ истошный рев. Волосатые падъяы вцепились в дрессировщика. Тщетно пытался он сорвать их со своих плеч.

— Прочь, гадина! Сейчас я тебя из шланга!
— Нельзя из шланга! Не смей! — хрипло проговорил Мансуров.

Наконец он изловчился. Оторвал одну лапу, другую. Отбросил обезьяну, и она, на миг оглушенная падением, мет­нулась в сторону. Забилась снова в угол. Спрятала морду. Смолкла. Тише, однако, не сделалось. Напро­тив, многими встревоженными голосами заполнился коридор. Привлеченные яростным звериным воем, со всех сто­рон сбегались артисты. За ними врач из медпункта. Минутой позже директор цирка.

— Голубчик! Что случилось?... Док­тор! Что же вы медлите, доктор!

Мансуров стоял, тяжело прислонясь к дверному косяку. Кровь заливала шею, плечо. Опытным взглядом окинув ранение (ухо было надорвано, синели глубокие ссадины), врач наложил по­вязку. Затем обернулся к директору:

— Машину! Немедленно в больницу!

...Только там, в больничном вестибю­ле, когда санитарки приняли Мансурова и, с двух сторон поддерживаемый ими, скрылся он за белыми дверьми, — осо­знал директор весь размер случившего­ся несчастья.

— Господи боже ты мой! — траги­чески сказал он не то себе самому, не то сочувственно взиравшей на него гар­деробщице. — Что же будет теперь? Ка­кую рекламу развернули: аттракцион крупнейший, звери экзотические... Чем же теперь восполнить программу?..

Мансуров лежал на операционном столе. Хирург действовал сноровисто: противостолбнячный укол, несколько обезболивающих. Но, все равно, едва начал он накладывать швы, боль сде­лалась нестерпимой, обеими руками Мансуров схватился за края стола, пот лился обильными струйками, и одна из сестер осторожно вытерла дрессиров­щику лицо.

— Недолго осталось, — ободряюще сказал хирург.  И верно, разогнулся вскоре. — А теперь домой. Спокойно лежать. Будем надеяться, что заживле­ние пойдет нормально, и тогда дней че­рез семь-восемь...

Спокойно лежать! Мансуров при­крыл глаза и увидел свой номер в гостинице: мягкая постель, удобный ди­ван. И если плотно затворить дверь в тамбур,— снаружи, из коридора, ни малейшего шума.

— Самое главное — полный покой! — повторил хирург.

Но ведь вот что странно: стоило дрессировщику, мысленно обозревая свое жилье, добраться до дверей, веду­щих из номера в коридор, как тотчас развернулась перед ним дорога в цирк. Вся развернулась: подъезд гостиницы, три квартала вперед по проспекту, пло­щадь, в глубине которой здание цирка. А потом боковой служебный вход. Ворота конюшни. И сразу за ними — острый запах. Запах зверей, с которыми он привык делить жизнь, работу, успех... «Как-то Эмма? Успокоилась ли?»... Подумал об этом и тотчас услы­хал — так отчетливо, будто и впрямь находился за кулисами,— нарастающий шум переполненного зала.

— Который час? — спросил Мансу­ров.

Хирург ответил, переглянувшись с сестрами.

— Помогите мне встать, — попросил Мансуров.

Свесил ноги. Стал на ноги. Они слушались плохо.

— Помогите мне выйти... Спасибо, товарищ доктор.

Директор руками всплеснул, увидя плотно перебинтованную  голову:

— Сейчас, голубчик, сейчас! Сейчас отвезу в гостиницу!
— В цирк! — перебил Мансуров.
— В таком состоянии? Думать не смей!
— Антракт кончается... Скорее в цирк!

Решимость артиста, казалось, долж­на была обрадовать директора: програм­ма спасена, все пойдет дальше своим нормальным ходом... Однако директор видел перед собой человека, только что сошедшего с операционного стола, и по­тому вскричал, отгоняя малодушное ис­кушение:

— Не допущу! Я тебе не изверг, не эксплуататор! Уж как-нибудь выкру­ чусь сам!
— Скорее в цирк! — еще требова­тельнее в третий раз сказал Мансу­ ров...

Там, в цирке, действительно, самое время было кончать антракт: все чаще в зале вспыхивали хлопки. Обычно ин­спектор манежа не допускал малейшей задержки, а на этот раз медлил. И ози­рался обеспокоенно. И униформисты толпились без дела.

Подошел один из старых артистов:

— Сомневаешься?
— Так ведь обезьяна беспощадно его поцапала... Как тут ставить реквизит?
— Ставь! — уверенно сказал артист. В тот же момент за кулисы вбежал запыхавшийся директор. Он утверди­тельно кивнул инспектору, и разом все пришло   в   движение.

... Вахромеев сидел в одном из пер­вых рядов партера. Любезно проводив его в зал,  администратор справился:

— Когда же прочтем ваш новый труд?— Не скоро, — покачал головой писа­тель. — Вжиться в такой материал, как цирковой, — задача сложнейшая!

Об этом думалось ему и сейчас, в затянувшемся антракте. «Пожаловаться не могу: цирк встретил меня гостепри­имно, артисты беседуют охотно... Но где же тот обобщенный образ, та сюжетная ситуация, которая, как увеличительное стекло, позволила бы раскрыть роман­тичность и героичность циркового ис­кусства?» От раздумий отвлек последний зво­нок. Ярко зажглись прожекторы. Полог, закрывавший манеж, ушел под купол, открылись пальмы, на них говорливые попугаи, а внизу, под пальмами, длин­ноногие цапли. Волнисто изгибая шеи, всплескивая розоватыми крыльями, цапли пошли хороводом вокруг манежа.

— Георгий Мансуров! — громко объ­явил инспектор.

Теперь появился дрессировщик. Он был в чешуйчатом костюме, напоминавшем кольчугу. К такому костюму подошел бы сверкающий шлем. Но не шлем — черный бархатный капюшон плотно закрывал голову и плечи арти­ста.

— Спасибо, хоть такой убор оты­скался в костюмерной! — шепнул ди­ректор инспектору манежа. — Не первый год тружусь я в цирковой системе. Од­нако случись со мной такое — ни за что не смог бы выступать!

Дрессировщик подал знак, и на ма­неж выбежали светло-кофейные анти­лопы. Тонконогие, тонкорогие, они одо­левали препятствия грациозно летучи­ми прыжками. За антилопами — зебры. Они косили пугливым глазом, чутко поводили острыми ушами. «Вальсе!» — приказал Мансуров, и зебры, разбившись на пары, закружили вокруг пальм. А затем, едва успели исчезнуть зеб­ры, из бассейна вылез бегемот. Осто­рожно переставляя ноги-тумбы, он про­шел по узкой доске над манежем, с та­кой же осторожностью спустился с нее, разинул пасть, похожую на огромный кошель, и тогда лишь захлопнул ее, когда в награду за искусный баланс получил от Мансурова хрустящую мор­ковь.

— Нет, я бы лично не смог! — вос­торженно и сокрушенно повторил директор.

...Представление окончилось. «Слов нет, прекрасный аттракцион! — поду­мал Вахромеев. — Одного не пойму: за­чем этот мрачный капюшон?» Воротясь за кулисы, Вахромеев под­нялся на второй этаж, где находились артистические гардеробные. Сквозь приоткрытую дверь одной из них отчет­ливо доносился голос Мансурова:

— Хочешь дальше в цирке рабо­тать — вывод для себя определенный сделай. Цирк — искусство точное, стро­гое. А ты...
— Я ж предлагал из шланга... Вы ж сами воспротивились, — послышался в ответ сконфуженный голос ассистента.
— Из шланга?! Да как тебе взду­маться могло!..   Еще простудилась бы Эмма, схватила бы воспаление легких.

А ведь обещает артисткой стать! Вахромеев постучал:

— Не помешаю?

И замер на пороге, увидя перебинто­ванную голову:

— Что с вами, Георгий Петрович? Я и не подозревал... Что случилось?

Лицо дрессировщика было сейчас не только утомленным. Даже в сравнении с белоснежными бинтами оно поражало своей бледностью — совсем бумажное, без единой кровинки лицо. И все-таки Мансуров заставил себя улыбнуться:

— Случилось что? Да так! — и доба­вил, кинув на писателя чуть насмешливый взгляд: — Помните, зашел у нас нынче разговор о тех историях, что рассказывают вам артисты... Так вот, если прибегнуть к вашему определе­нию, Сергей Васильевич... Впрочем, нет, ничего особенного со мной не случилось. Всего только случай один... Так сказать, частный случай!


Журнал Советский цирк. Март 1967 г.

оставить комментарий