Глазами зарубежный зрителей

Замечательное искусство цирка давно завоевало сердца людей и перешагнуло все границы. Его недаром называют интернациональным. И недаром артисты цирка больше всех побродили по белу свету. На цирковом искусстве как бы лежит   всемирная  виза.

Зритель идет в цирк, хорошо зная, что он там увидит: опять гимнасты, жонглеры, акробаты, фокусники, дрессиро­ванные звери. И так всегда, лучше или хуже. Цирк пере­стал быть сенсацией. Даже тогда, когда там демонстрируются так называемые «смертные» номера. А что греха таить, на западе на это ох как часто делается ставка!

Цирк любят. Но к цирку привыкли. Потому что его зна­ют, потому что то, что видел сегодня сын, помнит еще по дням   своего   детства   отец.

И вот, когда в 1956 году после многолетнего перерыва, советский цирк вновь появился на мировой арене, успех его был поистине сенсационным. Началось триумфальное шествие   нашего   цирка   по   городам   мира.

Что же произошло? Мы показывали какие-то особые номера? Привезли нечто отличное от того, что связывает­ся с понятием цирк? Или разом поменяли все жанры в цирке? Как будто бы нет. Те же акробаты, жонглеры, эквилибристы, гимнасты, клоуны. Клоуны. Вот с этого, пожалуй, все и началось. Солнечный клоун — дружно нарекли газеты Олега Попова. Солнечными, жизнеутверждающими, радостными были наши спектакли, именно спектакли с оп­ределенной идеей, единством замысла, стройной компози­цией, а не отдельные разрозненные номера. Да и сами но­мера обрели определенную мысль, национальный колорит, завершенность и перестали быть лишь голой демонстра­цией   различных   трюков.

Древнее искусство цирка наполнилось новым содержа­нием, которое нашло горячий отклик в сердцах зрителей в любом уголке земного шара, куда бы ни приезжал наш цирк. Недаром все гастроли советского цирка идут при переполненных амфитеатрах с пролонгацией. А уж быть в Советском Союзе и не посетить цирк особенно обидно. Прибыв в нашу страну, многие иностранцы стараются по­пасть   на   цирковой   спектакль.

Показателен в этом отношении Сочинский цирк. На его представлении почти всегда присутствуют зарубежные гости: туристы и отдыхающие, члены различных иностран­ных делегаций, видные общественные деятели.

Свои впечатления о советском цирке многие зарубеж­ные зрители пожелали записать в книгу отзывов Сочинского цирка. Часть этих отзывов мы предлагаем вниманию чита­телей.

Фото. Велофигуристки в пантомиме «Карнавал на Кубе»

В спорах и дискуссиях, которые развертываются вокруг современного театрального искусства, очень редко гово­рится о цирке и о тех процессах, которые сейчас про­ходят в его искусстве. Это наша общая ошибка. Ведь если внимательно вглядеться в глубину этих процессов, мы увидим несомненную связь цирка с театром; увидим, что где-то пути развития этих искусств идут близко друг к  другу.

Я убеждался в этом не раз. Посмотрев «Карнавал на Кубе» снова думаю о том же, ибо талантливая работа ре­жиссера М. Местечкина дает повод для раздумий и дискус­сий  о  судьбе   цирка.

Может быть, беглый взгляд и не обнаружит в «Карна­вале на Кубе» ничего, кроме яркой цирковой феерии, каких прошло на  арене  великое  множество.

Конечно, заразительная жизнерадостность этого пред­ставления, его чудесный, поистине цирковой «шарм» — это достоинства пантомимы «Карнавал на Кубе». Но так и должно быть: публика, затаив дыхание, следит за бес­страшной работой акробатов и гимнастов, волнуется за них и радуется их удачам, хохочет и громко аплодирует. Я раз­делял со всеми и тревогу и восхищение, когда следил за блестящей работой воздушных гимнастов В. Сурковой, Е. Чивелы и В. Рытова, акробаток В. Волковой и А. Сливы, дрессировщиков Тихоновых, прыгунов Касьяновых, экс­центриков В. Глозмана и Ю. Карашкевича и многих дру­гих участников программы. Тут мастерство и бесстрашие, тут пленительная легкость и грация, которыми отмечен невероятный труд артистов. Без этого нет и не будет цирка. Но это — не все. Цирковое искусство этим не исчерпывается.

Вглядитесь пристальнее в работу режиссера — и вы уви­дите, что он пытается расширить привычные рамки тради­ционного представления, что он руководствуется не поверх­ностными, а глубокими художественными принципами циркового   искусства.

Следя за ходом спектакля, я вспоминаю о том, что как будто не имело отношения к теме данного представления, — я вспоминал о знаменитом драматическом актере Ю. Юрье­ве, сыгравшем «Эдипа-царя» на цирковой арене.

Мне вспомнилось, как шла моя постановка «Железного потока» в Киевском цирке в 1934 г. во время гастролей Реалистического   театра.

Если в «Железном потоке» наиболее выразительной была сцена атаки, то лучше всего она удавалась в цирке. Эпизод перехода реки вброд лучше всего удавался в цирке. Сцена, где мать бросает ребенка в ущелье, сильнее всего восприни­малась, когда спектакль шел в цирке. Купол цирка казался синим звездным небесным сводом, и публика аплодировала звонче.

Думалось также о том, что «Медея» Еврипида по пер­воначальному замыслу должна была идти на цирковой аре­не. Я представлял себе и другие пьесы, которые можно поставить в цирке: «Мистерию-буфф» Маяковского, «Нумансию» Сервантеса, комедии Аристофана, «Фауста» Гёте, «Божественную   комедию»   Данте.

Почему я думал об этом во время спектакля? Потому что это были мысли о силе цирка, о его огромных возмож­ностях. И главная среди них — это сила обобщения. Ре­жиссер Местечкин еще не использовал ее целиком: мешает, видимо, недостаточно глубокий сюжет сценария. Важно то, что постановщик ощущает эту силу. Местечкин — режиссер масштабов; ему близок язык обобщений, специфика образ­ного   мышления.

Цирку доступно любое обобщение: в этом его природа. Условность для него — желанная гостья, причем интересно то, что в цирке она воспринимается нами как реальность. Отсюда необычайная широта и разнообразие выразительных средств, способных передать глубокие мысли и смелый по­лет фантазии. Отсюда — простор для создания образов высокой героики и острого фарса, образов патетических и злободневно заостренных. Недаром даже в самой зауряд­ной программе уживаются рядом постоянная смертельная опасность и беспечная, наивная, лихая клоунада. В этом соединении отражается сама жизнь. Не забудем, что и ве­личайшие художники — Шекспир, Данте, Гёте — всегда пользовались поразительной силой контрастов высокого и низкого. Смерти и улыбки. В этом тоже глубокие и искон­ные точки соприкосновения цирка с театром.

Однако, не подумайте, что я хочу превратить цирк в театр, лишить его собственной специфики.

Цирк может создавать спектакли, но вовсе не становить­ся театром. Цирк непременно должен избегать замкнутости действия, излишней детализации образа, бытовизма — всего, в чем есть опасность снизить обобщение. Цирк как бы охра­няет неприкосновенность силы обобщения, завещанной те­атру. И если театр порой стремится замаскировать свое сценическое искусство, «театральность» — естественностью, жизненностью, реалистичностью игры, то цирк никогда ни­чем не скрывает того, что он — само искусство. Ничем, кроме очень высокого, доведенного до абсолютного совер­шенства   мастерства   исполнителей.

Все эти качества надо сохранять, беречь. Но и сочетать с подлинно художественной драматургической основой, в которой есть большая мысль и яркие образы.

Хорошо, что в постановке, о которой мы здесь говорим, коллектив обратился к острой, живой, современной теме, которая никого из нас не оставляет равнодушным — к борь­бе Кубы за свою независимость. Хорошо, что героика этой борьбы сочетается с жизнерадостностью, свойственной народу острова Свободы. Хорошо, что в действие врывается живая информация, документальный материал: кино, стихи советского поэта. Можно было сделать это еще шире, при­бегнув   к   телеэкрану.

Все это говорит о публицистических возможностях цирка. В искусстве публицистическое начало всегда требует своего воплощения в образы. И в спектакле выведены конкретные образы людей из народа и тех, с кем они борются, з этом уже есть заявка на драму.

Видя, как действенно и остро режиссерское и актерское решение ряда эпизодов (отлично сыграна сцена в кабачке), я жалел о том, что в самом сценарии допущено некое соз­нательное упрощение: «для цирковой публики». Ненужная скидка на цирковую «примитивность»! Таковой не суще­ствует, об этой легенде пора забыть. Я убежден, что артисты цирка решили бы в десять раз более трудную драматур­гическую задачу, если —необходимое условие — в ней учте­на высокая специфика цирка.

Безусловно, что и музыка цирковому представлению нужна отнюдь не в иллюстративном качестве. В музыке должна быть воссоздана борьба, дерзание, мятеж! Даже можно ввести два оркестра: они подхватят тему, поднимут ее широко. Цирк способен оправдать и эту высочайшую условность.

Слово нужно цирку! Первоклассный драматургический текст! Не противопоставлять слово безречевой пантомиме, нет. Безмолвная пантомима — тоже исконная сила цирка, н несомненно, что она может быть не менее выразительна, чем словесное выступление. Разумеется, если пантомима родится из глубокой мысли. Не случайно, что из цирка вышел Чарли Чаплин. В «Карнавале на Кубе» есть отлич­ные пантомимы, и к числу их я отношу номер воздушной гимнастки Валентины Сурковой. Движения ее, все ее тело, скользящее вверх по канату, так выразительны, так драма­тичны (при огромном профессиональном мастерстве), что зритель не только восхищен ее ловкостью и силой, он и ду­мает, фантазирует, старается проникнуть в загадку этой женщины-рептилии, которая стремится ввысь, как бы хочет оторваться от водной стихии, ее породившей. Этот этюд не иллюстративен, он осмыслен самой манерой исполнения, его пластичность содержательна: вот в чем ценность панто­мимы  вообще.

Фото. Пантомима «Карнавал на Кубе»

Другая удача — эксцентрический этюд молодого жонгле­ра Б. Амарантова. Это талантливо, остроумно, отлично выполнено. Он не просто исполняет номер, а вносит в него свое понимание, свою собственную трактовку, вы чувствуе­те любопытную творческую индивидуальность артиста. Кроме того, вы читаете те маленькие истории, которые он рассказывает своим танцем, и вам интересны эти маленькие рассказы-миниатюры. Побольше именно таких пантомим, таких бессловесных сцен, где звучит речь движения. А ря­дом с ними будет звучать яркий, умный диалог. Ибо в сло­ве заключена могучая сила воздействия, пренебрегать кото­рой нельзя. И это заложено в  природе искусства арены: недаром так любим в народе цирковой клоун с его шут­ками и репризами. А ведь, используя острую сатирическую форму, устами клоуна можно сказать много правдивого и  серьезного.

Великолепен в «Карнавале на Кубе» Юрий Никулин. Но он был бы еще лучше, если бы его роль строилась на прочной словесной канве, на диалоге, сверкающем остро­умием и той вахтанговской иронией, которую мы помним в «Принцессе Турандот». Ведь рыбак Пипо, которого играет Ю. Никулин — роль сквозная, она идет через весь сцена­рий, и это обязывает к большей содержательности. Клоуна­да имеет будущее, должна развиваться. Я знаю хороших, серьезных актеров драматического театра, которые мечтали стать клоунами. И хотя они остались артистами драмы, лю­бовь к этому неповторимому жанру сохранили доныне.

Итак, в искусстве цирка заложены огромные возмож­ности и не надо бояться выпустить их наружу как джина из бутылки. В творческом раскрытии этих возможностей долж­ны участвовать все: и те, кто пишет для цирка, и те, кто ставит в цирке спектакли, и те, кто их оформляет. И, на­конец, артисты цирка. Пусть придут в цирк поэты, худож­ники, компбзиторы, режиссеры. И пусть им никто не ска­жет: «В цирке этого нельзя, того нельзя...»

В цирке можно больше, чем мы привыкли думать. Надо искать   смелее,   дерзновеннее.

Ведь смелость, дерзость и фантазия — девизы цирка с незапамятных  времен!

Н. ОХЛОПКОВ, народный артист СССР

ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНО

Очень интересно. Желаем, чтобы эти пред­ставления и в дальнейшем были такими же инте­ресными, чтобы дать удовольствие советским лю­дям, отдыхающим здесь в Сочи.

ФАМ  ВАН  ДОНГ, премьер-министр Демократической Республики   Вьетнам

ПОЗДРАВЛЯЮ ДРУЗЕЙ

От имени правительства и народа Кубы я по­здравляю друзей — советских артистов; уже много лет я не радовался и не смеялся так, как сегод­ня на этом представлении. Большое спасибо.

УНИВЕРСО САНЧЕС, майор Кубинской  армии


Журнал Советский цирк. Январь 1963 г.