Нет, это не ревность у будущему

Письмо художественному руководителю Ленинградского мюзик-холла И. Я. Рохлину.

Дорогой Илья Яковлевич! Мы расстались с Вами после спектакля Ленинградского мюзик-холла при шквальных порывах преднаводненческого ветра. Косой и хлест­кий дождь позволил нам только обменяться рукопожатиями, но лишил меня возможно­сти с исчерпывающей полнотой ответить на Ваше «ну, как?».

Поднимая воротник плаща, я успел бро­сить Вам вдогонку: «Подробности пись­мом». Держу слово. Пишу. Простите, что не сразу, но все мы знаем, сколько у каж­дого из нас дел и хлопот. Заглянув в справочник, я без труда мог бы установить дату кончины давнего, дово­енного мюзик-холла, того, что помещался в нынешнем здании Музкомедии. Но ни в одном справочнике ничего не сказано, отчего перестал быть этот веселый и не­редко элегантный театр.

Первое, мгновенно возникшее при взгля­де на Вашу афишу чувство было очень по­хоже на ревность. На ту ее разновидность, которую хочется назвать ревностью к бу­дущему. В бытовой интонации она прозвучала бы так: «А будет ли ей (публике) так же уютно и весело с новым театром, как с прежним другом?» Не без горечи поду­малось: не затемнят ли огни Вашей рампы то, что помнится, видится; и многое и многих... За пультом Исаак Осипович Дунаевский. Еще не знаменитый, еще не написавший ни марша «Веселых ребят», ни великой «Пес­ни о Родине», но уже настолько автори­тетный, что видавший виды старик контра­басист («разовик» из филармонии) говорил: «Я так перед ним дрожу, как Качалов перед Станиславским». Оркестр смеялся. Шутки были в чести и в цене, их еще никто не обзывал «хохмами».

По сцене, кулисам, узким горловинам коридоров вихрем проносились малооде­тые, неправдоподобно длинноногие девуш­ки, которым все прощалось, потому что они принадлежали к экзотическому в ту пору племени «герлс» и еще потому, что вождем у них был Касьян Ярославович Голейзовский. А Вы понимаете, что значит Голейзовский? То здесь, то там мелькал профиль Николая Павловича Акимова. Уже тогда он прославился своими чудесными иллюстра­циями к романам Анри де Ренье и чуть ли не на всех мюзик-холльных подмостках делал свои первые режиссерские шаги. Не семимильные, но заставлявшие оглянуться на него.

Это была та домикрофонная эпоха, ког­да Леонид Осипович Утесов, веря в раска­тистое могущество своего вокала, каждый вечер аккуратно докладывал какой-то знат­ной даме: «Все хорошо, прекрасная мар­киза!» Боюсь, что не все было хорошо, но весело было.

Прошу Вас дружески, дорогой Илья Яковлевич, снимите с меня возникшее у Вас подозрение, будто я хочу контрабандно пересказать историю Ленинградского мю­зик-холла довоенных лет. Нет! Мне только показалось, что в радостный день рожде­ния Вашего театра по-правильному будет помянуть добрым словом Ваших предшест­венников, к тому же — первооткрывателей. А что у какой-то части читателей воспоми­нания мелькнут улыбкой, а у другой — сверкнут слезинкой, так в этом греха нет. Это, как говорят врачи, возрастное!

...Я провел приятный и веселый вечер в огромном зале Дворца имени Ленсовета и, судя по реакции зрителей, все мы были единодушны. Еще Ваш театр не родился; еще счетно-разрешающее устройство разных инстанций не ответило Вам на основной гамлетовский вопрос, а театральные сплетники-всеведы уже знали все. Даже больше. Знали, напри­мер, что на отборочных просмотрах Вы и Ваши соратники «выбраковывают» 101% и что такой процент кажется Вам призна­ком либерализма, и Вы   требуете, и т. д.

Итак, спектакль! Первые залпы аплоди­сментов образовали салют в честь худож­ника Семена Манделя. И поделом и по за­слугам. Поместив по обе стороны портала златокрылых грифонов, он сразу ввел зри­телей в ленинградский пейзаж... И развод­ной мост на занавесе очень по-ленинградски локален. Вам удалось точно соблюсти меру вре­мени и такта в показе светящейся перспек­тивы Невского. Это неожиданно, изящно. Передержи Вы лишнюю минуту — эффект наполовину сник бы.

Итак, многослойная заставка — грифоны, мост, неоновый Невский — вводит нас в ат­мосферу города, о котором авторы ревю, Вы и О. Левицкий, говорят: «Нет тебя пре­красней». Менее удалась драматургическая завяз­ка: «не героиню» принимают за героиню, и когда убеждаются, что она не героиня, выясняется, что она и есть героиня. Говорят, что Вы были самым круглым отличником то ли в ГИТИСе, то ли в другом театральном вузе. Тогда Вы должны пом­нить, что по этому рецепту построена коме­дия Плавта «Близнецы» («Два Менехма»). Но современники Плавта — критики — стер­ли его в порошок за пересказ старого анекдота о близнецах-двойниках. От крити­ки он стал хиреть и... умер. Это было давно. Году в 184-м, к тому же до нашей эры.

Печальная участь Плавта не остановила ни Гольдони, придумавшего «Слугу двух го­спод», ни Вас, придумавшего Улле Уллу. Зна­чит, Вы, как и Гольдони, человек отважный. Если у меня и могли быть какие-то сомне­ния по этому поводу, то они рассеялись, как только я услышал певца Эдуарда Боксера. Только обладая недюжинной отва­гой, постановщик архирусской программы мог разрешить певцу вдруг запеть истас­канную до дыр неаполитанскую песенку «O sollo mio» и этим «солом миом» взгро­моздить кляксу на все   первое   отделение. Отличный номер поставил Михаил Годенко. Я говорю о «Новгородских ложеч­никах». Блеск, темперамент, вкус, чистая работа. Вот это номер так номер!

А с «Вологодскими кружевницами» не все удалось. Что говорить, кокошники им Семен Мендель придумал на славу. Уста­ешь, любуючись. И сарафан под стать. Но когда кружевницы вдруг сарафаны по­боку и остаются в трико, а с кокошниками расстаться не могут — красота-то какая?! — тогда и получается стилистическая несура­зица. Ни в одном «Коньке», ни в каком «Горбунке» Вы не увидите сочетание ко­кошника с ногами, затянутыми в трико.

Вот, что на славу удалось, так это «Во­кальный квартет». Уж до чего по-русски, до чего вкусно поют три девицы (Татьяна Волынцева, Алла Кожевникова, Лариса Крячко) и приголубленный ими Марк Леонтович. Диву даешься, до чего хорошо. Редкая микстура: три женских плюс один мужской голос. Конечно же, у колы­бели этого номера стояли сестры Федо­ровы. Говорю это не в охулку. Наоборот. Побольше бы таких номеров расцвело на эстраде, с такой задушевностью, с таким русским радушием, с таким здоровым ру­мянцем. Было бы чему порадоваться.

Мало мне понравился «Пляж». Есть та­кое бородатое слово — «старо». Вот оно сюда в самый раз подходит. И неинтересно. Опоздал этот номер самую малость лет на двадцать, а то и больше. Зато скрасил впечатление «Пляжа» «Балаган-13». И текст хорош. И очень колори­тен Эйво Баскин. Думаю, что и Вы, Илья Яковлевич, немало ему подсказали — и ритм пауз, и интонации, и многозначительные умолчания. Здорово все делает Георгий Пинежский. И по-существу и по стилю. А вот «Скомо­рохов» я, честно говоря, не понял. Они, как говорится, совсем из другой оперы. Кажется, из Берендеева царства «Снегуроч­ки», но не из балагана 1913 года. За куль­турой следить надо. Она нет-нет, а пользу приносит. Да к тому же и сам по себе без «научного анализа» номерок — неинте­ресный.

Не скрою от Вас, я не ах какой поклон­ник некоторых категорий так называемых лирических песен, седьмой воды на вертинском киселе. Но Ольга Вардашева вносит ту дозу обаяния, ради которого многое и прощаешь. А вот Нина Коста — это большая удача всего коллектива Ваших «искателей жемчу­га», нашедших ее, и, конечно, прежде всего удача Нины Коста. Отлично она поет. Все отлично. Даже, казалось бы, приевшуюся «Цыганочку». Старая истина: важно, как спеть. Сколько уж дней прошло после Вашего спектакля, а голос Косты, ее инто­нации, все до деталей помнится. Вы ей обя­зательно от меня спасибо скажите и попро­сите в «Белые лебеди» заглянуть из «Очарованного странника» Лескова. Как в зеркале себя увидит. Жаль мне, очень жаль, что Улле Улла так нетипично для нее представлена в программе.

Танец девушек. Поет НИНА КОСТА

Что ее не узнал встречавший ее администратор, это не страшно. Две-то ты­сячи зрителей сразу поняли и кто она и что к чему. Обычно театральные администрато­ры все понимают, и даже раньше всех. Но не об этом речь. Я помню Улле Улла по Таллину в «Мнимом женихе», которого покойный Борис Фенстер ставил. Она тан­цевала роль уличной танцовщицы. Что за прелестная у нее пластика, какие завора­живающие руки. А Вы с Менделем одели ее в штанишки из боярской парчи и заста­вили петь. Штанишки морщатся (я думаю — от застенчивости), им неудобно, ей неудоб­но, публике неудобно, вида нет, линии нет, номера нет. Аминь!

Не понял я, к чему было Самсона горо­дить чуть ли не в натуральную величину ради детской струйки. Трудов-то, затрат сколько?) А эффект? Самый минимальный. Струйка. Может статься, что, кроме нас с Вами, еще кто-нибудь прочитает письмо и не поймет, что за оказия с Самсоном. Поясню: на мюзик-холльные подмостки взгромоздили Самсона из папье-маше. Сто­ит бедняга. Еле струится, не то, что петер­гофский подлинник. А вокруг него какая-то пара на роликах катается. Вот и все. Здоро­во придумано? Вы-то понимаете, что здо­рово, а Самсон — нет. Стоит грустный, скон­фуженный...

Не обижайтесь, что о ком-то я Вам не написал, хотя очень понравились чудесные артисты с куклой-тигром. И «Медвежий твист» смешной и хороший. Заметьте, я пишу не по системе: снача­ла все черное, потом — белое. Или наобо­рот. Я так писал, по такой системе, как Вы ставили: что — отлично, что — хорошо, а что, извините, — и не очень. О музыке. Нужен ли в данной или тако­го типа программе один композитор? Каза­лось бы, к разнообразной программе луч­ше несколько композиторов привлечь. Но сейчас у композиторов принято: писать одинаково. Тогда уж лучше один. Несколько слов об оркестре. Оркестр сыграется, сдружится, вчувствуется в стиль каждого исполнителя, жанра и т. д. Толк будет, потому что в оркестре сидят хоро­шие музыканты и дирижирует Владимир Вилон. Но... уж до чего архаичен стиль ор­кестровки. Вчуже больно...

Вы сделали современный спектакль. Актеры, художник, осветители, все они — современники. А стиль оркестровки тех времен, когда «Джон Грей был всех сме­лее, а Кити была прекрасна». Подумайте об этом. Посоветуйтесь с опытными хозяйка­ми, как уничтожить запах нафталина. Некоторые знают. То, что Вы и Ваши друзья соорудили Ленинградский мюзик-холл, это великолеп­но. Думаю, что Вашей энергии вложено много. Вечер, проведенный в Вашем теат­ре — веселый вечер, легкий, со вкусом оде­тый вечер. А как всем нам нужны такие вечера! Такие, но... еще лучше. Вечеров, то есть программ, у Вас впереди много, а пределов совершенства нет.

Эстрадному искусству непременно ну­жен такой высокопоставленный плацдарм. Петь в мюзик-холле, играть в нем, танце­вать, конферировать, шить костюмы, делать декорации, освещать, затемнять, надумы­вать, выдумывать, придумывать — хоть для кого должно быть большой честью. Передайте, пожалуйста, всем Вашим то­варищам сердечный привет. Говорят, что театр отбыл в длительный вояж. Счастли­вых Вам езды, плаванья, лёту. Ну, а о пухе и пере и речи быть не может.

ЛЕОНИД ЭНТЕЛИС

Журнал Советский цирк. Март 1968 г.

оставить комментарий