О положительном воздействии клоунады
В годы, когда царила так называемая «теория бесконфликтности», из клоунады стремились сделать нечто подобное выступлениям членов общества по распространению политических и научных знаний: выходили артисты в не слишком ярких костюмах и докладывали тезисы или сообщения из газет.
Это — позади. Нашим клоунам вернули право быть клоунами. И в образах артистов, и в репертуаре, и в методе игры клоунада обрела себя снова. Но есть еще «критики», которые брюзжат по тому поводу, что буффонные выступления комиков дают мало положительного. Хочется ответить на эти нападки, ибо они не только несправедливы, но и вредны. Советская клоунада, ныне признанная во всем мире, должна идти по своему верно намеченному пути.
Прежде всего надо заявить, что советская клоунада дает зрителям возможность делать положительные выводы общественного характера, не теряя при этом своей специфики, яркости, оригинальности и иных чисто художественных данных. Как это достигается? Как и всегда в сатирических произведениях, положительные выводы рождаются не в прямом тексте, не в виде перста указующего, а посредством тех умозаключений, которые каждый зритель (читатель, слушатель) делает для себя и про себя. Всякое осуждение жизненного явления в сатире непременно имеет такой подтекст: это — неправильно, вредно, преступно; но существует иной способ достичь эту цель — путь честный, социально приемлемый и достойный, путь, одобряемый обществом. Если нет такого подтекста, нет и самой сатиры.
Могут возразить: какие такие противопоставления возникнут при виде дурачеств клоуна в его неправдоподобном обличье, при его грубых буффонных поступках и манерах, в чудовищной гиперболе всех его действий? На этот вопрос надо ответить подробно, ибо в нем — ключ к решению важной задачи: какой должна быть наша клоунада, чтобы она сообщала зрителям мысли существенные и нужные. Известно, что цирк сохраняет традиции прошлых веков больше, нежели все остальные виды не только зрелищ, но и прочих родов искусства. Многое из того, что мы видим сегодня на арене, живет очень и очень давно. Клоунада не моложе акробатики и эквилибристики, конного цирка и дрессуры. Фигура комика перед амфитеатром, заполненным людьми из народа, встречалась и в древней Греции, и в Китае, и в Индии, и в Средней Азии, и на берегах африканских рек... Откуда такая стойкость и жизнеспособность у крайне условной, казалось бы, фигуры клоуна?
Ответ прост: комик народного цирка, который только в прошлом веке обрел свое нынешнее общепринятое название (заимствованное с английского языка): клоун, — это лицедей всегда и всюду представляет собой гиперболизированного человека из толпы. И три тысячи лет назад и сегодня зрители не только смеются над клоуном, они его еще любят, симпатизируют ему, ибо они считают его таким же простолюдином, как и они сами. И в этом прежде всего корни успеха клоунады. А если почему-либо (по внешности или по поведению, по характеру или по неудачному репертуару) клоун вызовет у своей аудитории сомнение в том, что он сегодняшний простой человек на арене, его ждет провал. Это и понятно: зрители прежде всего ждут отражения в искусстве повседневной жизни, известной им по своему опыту. Вл. И. Немирович-Данченко сказал, что в театре ничто не может заменить пьесу, посвященную современным проблемам. Так обстоит дело в драме, аудитория которой способна воспринимать пьесы исторические, утопии, относящиеся к будущему, и т. д., в цирке зрители хотят прежде всего наслаждаться чисто зрелищными элементами, а из сюжетных вещей одобряют лишь буффонаду и мелодраму; на манеже очень велика необходимость отражать злобу дня, детали повседневного быта.
Не кто иной, как клоун, должен удовлетворить это требование зрителей, отразить то, что всем хорошо знакомо, понятно, интересно. Отразить комически, то есть вызывая смех. Отчего же возникает смех? Основной закон таков: нарушение социальной нормы. Человек, заставивший смеяться над собой, непременно совершил нечто, что противоречит законам общества. При этом нарушение должно быть обязательно невелико, ибо преступления крупные, несущие тяжелые последствия, неспособны вызывать смех: они вызывают реакцию гнева и ненависти, презрения и желания дать отпор... Тут уж не до смеха! А вот маленькие хитрости и неловкости, которых столько мы знаем в быту, порождают смех. Этот смех — наказание для того, над кем смеются. Каждый человек по себе знает, как неприятно быть объектом смеха (иное дело, если человек «острит», то есть сознательно вызывает смех хотя бы за свой счет). А клоун во все время своего пребывания на манеже только и делает, что смешит публику — постоянно нарушает по мелочам всякого рода нормы: законы логики, морали, хорошего вкуса, законы моды, опрятности, обычаев, — ведь клоун хитрит, мошенничает, съедает чужое пирожное, выпивает чужое пиво, любезничает с чужой женой и т. д. и т. п.
Да, прегрешения клоуна ничтожны. И потому публика прощает ему его проступки. Более того: каждый зритель и за собой знает такие же несущественные грешки. Они роднят его с клоуном. В этом, а не только в окарикатуренном облике современника состоит родство аудитории с клоуном. И есть еще одна сторона: по собственному опыту каждый зритель знает, что без мелких хитростей и нарушений иной раз на свете не проживешь. Клоун хитрит неумело, его проступки всем видны. В жизни это делается скрыто и потому часто проходит без осмеяния. Простодушие клоуна, который весь на виду, ничего не может утаить, сохраняет ему симпатии публики. Каждому кажется, что он сам умнее и расчетливее клоуна. Это доставляет удовольствие.
Но не только мелкие трюки и реплики составляют клоунаду. В ней есть еще сюжет. Наши советские клоунады построены так, что аудитории предлагаются определенные выводы. Надо ли говорить, что эти выводы публицистически точны? Клоунада, как правило, осуждает какие-то явления действительности. Осуждая, предлагает публике вспомнить — а как должно вести себя в подобных обстоятельствах? Иными словами, отрицательные явления, показанные на арене, утверждают: все, что здесь было, — отклонение от социальных норм, И, как мы уже говорили, зрителю нетрудно самому сделать вывод, как надо поступать, чтобы законы общества не были нарушены.
Именно в этом смысл клоунады. Именно отсюда и возникают ее непременные положительные выводы. И только недоверием к разуму зрителя, которое не изжито еще в сознании иных чиновников от искусства, можно объяснить нелепое желание создавать лишь «положительные клоунады». Мы утверждаем, что даже и те мелкие нарушения, какими изобилует поведение клоуна на манеже, наполнены социальным смыслом. При всей мизерности проявлений похоти и жадности, чревоугодия и трусости они учат зрителей понимать аморальность этих пороков. Так что даже симпатия, питаемая зрительным залом к клоуну, не мешает людям делать положительные выводы из его неудач и недостатков.
Иногда пытаются превратить клоуна в отрицательный персонаж. Клоуну поручают роли, по ходу которых он должен совершать серьезные проступки или даже преступления. Это недопустимо. Зрители никогда не потерпят такого искажения образа обаятельного комика. Иное дело, если вышедший на арену клоун сперва громогласно объявляет, что сейчас он берет на себя роль злодея, и после такого анонса своими клоунскими средствами начинает исполнять эту роль. Тут симпатии зрителей к нему не ослабнут. А сам клоун получает полную возможность пародийно играть злодея. Именно пародийно. Но ведь поведение клоуна на арене в своей буффонности всегда близко к пародии, и, следовательно, в такой трактовке законы клоунады не будут нарушены.
В. АРДОВ
Журнал Советский цирк. Март 1965
оставить комментарий