По военной дороге
Осень 1942 года. Идет война народная. Фронт совсем недалеко от столицы. Многие театры эвакуировались на восток. В эти дни Московский театр эстрады и миниатюр в полном составе выехал в Действующую армию.
Никаких сложных декораций: костюмы, парики, реквизит и обязательно нарядный шелковый занавес. «Оркестр» — один баянист. Коллектив быстро подготовил новую агитпрограмму. Требовалось горячее, жгучее слово. Мы брали стихи из газет, выписывали отдельные эпизоды, использовали фактический материал. Прямо на репетициях подбиралась музыка. В подготовку активно включилась вся ведущая группа актеров — Рина Зеленая, Мария Миронова, Татьяна Пельцер, Наталья Ушкова, Борис Вельский, Александр Менакер, Роман Юрьев, Константин Барташевич.
Театр зажил боевой походной жизнью. Забылось все личное. Всех сплотила единая общая цель — дать фронту самое лучшее, на что мы способны. Первые спектакли состоялись в Калинине. Он только недавно был освобожден, сильно пострадал от бомбежек и обстрелов. Кругом следы пожарищ, совершенно разрушен городской театр. Горы битого кирпича и стекла, обугленных досок, а среди сожженных домов и воронок, на главной улице чудом сохранившееся здание, в котором разместился фронтовой Дом Красной Армии. Вечером в переполненном зале мы показали первый спектакль. Готовились тщательно, как к ответственной столичной премьере: надо было, чтобы наше выступление доставило бойцам и офицерам радость, дало отдых, необходимый им в напряженные дни войны. И это, кажется, удалось. Спектакль был принят хорошо. В последующие дни мы играли по три раза — утром, днем, вечером. Нашими зрителями были бойцы и командиры подразделений, размещенных в городе, личный состав резервов фронта и частей, следовавших через Калинин на передовую. Спустя нескблько дней, получив от Политуправления фронта маршрут, театр двинулся дальше. Мы разместились на трех грузовых машинах. Дороги плохие, разбитые — ехали медленно. На каждой машине был выделен один наблюдавший за «небом».
—Хорошенько смотрите! — настоятельно повторяла Маша Миронова. —Я уже испытала налеты вражеской авиации и откровенно скажу — они мне не нравятся!
Товарищи смеялись. Шоферы, опытные фронтовики из автороты, сами безошибочно определяли самолеты — свои или чужие. Следы недавних боев были видны повсюду. Часто попадались подбитые немецкие вездеходы, танки, валялись обломки сбитых «мессершмиттов», характерные вражеские каски и даже солдатские железные кресты — гитлеровские награды, А вокруг — фашистские могилы. На ночлег остановились в Осташкове. Помощник военного коменданта, молодой лейтенант, разводил нас по домам и рассказывал:
— Фашисты далеко отсюда. Мы гоним их. И самолеты сюда летать перестали. Тек что тут тихо. Была, правда, попытка, хотели они сбросить десант, но не вышло.
Селение большое, только целых домов сохранилось мало. Мрачно смотрели на улицу дыры разбитых окон, чернели оголенные печи. Хозяйка одного из немногих уцелевших домов, в котором мы остановились, была рада нам. Она быстро поставила самовар, стало тепло, уютно, запахло жильем. А когда засветили принесенную комендантом плошку — фронтовую свечу в картонной коробочке, — все почувствовали себя почти дома. Спать улеглись на полу, подстелив под себя пальто. Но напрасно мы мечтали после утомительной дороги послать спокойно! Ночью поднялась тревога. У железнодорожной станции раздались выстрелы. Вместе с Менакером и Барташевичем я выскочил на улицу. Слышался зловещий шум приближающихся моторов. Над станцией повисла зажигательная ракета и осветила все/ кругом. Несколько секунд — и вспыхнула другая, как раз над местом нашей ночевки.
Фронтовая бригада
— Спасайтесь! — услышал я крик хозяйки. — Сейчас бомбить будут!
Как бы в подтверждение ее слов у железной дороги взорвалась бомба. Люди торопливо прятались, кто куда успевал. Появился немецкий самолет, повесил в воздухе еще одну ракету и скрылся. Стало светло как днем. Прошло какое-то время, и два вражеских самолета показались над нами. Летели они очень низко, казалось даже, что летчики нас видят. Пролетев над селением, самолеты скрылись, но вскоре снова появились в посветлевшем небе. От сброшенных ими бомб загорелись дома. Нужно было уходить из района, подвергшегося налету. В моменты затишья, пригибаясь, перебегая от одной трак-шеи к другой, мы с Барташевичем стали собирать актеров на окраину деревни около леса, где с машинами поджидал лейтенант. Появились Ушкова, Бельский, Юрьев, за ними Миронова, Менакер — все потрясенные. Сделали перекличку. Убедившись, что никто не пострадал, бесшумно расселись по машинам.
— Можете спать спокойно, — острила Миронова. — Помните, комендант говорил: «У нас здесь тихо!»
Природный юмор не оставлял актрису и в трудные минуты. Глубокой ночью, не зажигая фар, машины лесной дорогой повезли наш театр дальше, Поспать так и не пришлось. Приехали. В окружении вооруженных людей мы как-то сразу ободрились, а вкусный горячий обед заметно поднял настроение. Мы спешили привести себя в порядок. А вечером состоялись выступления. Маленькое помещение едва вмещало всех желавших посмотреть и послушать нас. Работал движок, одной лампочкой освещая собравшихся. Зрители вплотную придвинулись к исполнителям. Контакт установился после первых же слов ведущей программу Марии Мироновой. От души смеялись бойцы, слушая монолог «директора русской бани, колхозника дяди Вани, старичка себе на уме». Предложив фашистам попариться а баньке, он запер их снаружи, а баню поджег. Тихий дядя Ваня оказался грозным мстителем.
Несколько раз вызывали Наталью Ушкову — талантливую лирическую певицу, отлично исполнявшую романсы русских композиторов. Искусство поднимало настроение воинов, воодушевляло на подвиги. Нас это очень радовало. Хорошо запомнилась встреча с партизанами, Раньше о них нам приходилось только слышать. В своем воображении я наивно представлял партизан крепкими, бородатыми мужиками, в полушубках и валенках, в нахлобученных шапках, с гранатами у пояса и берданками за плечами. Словом, по смутным воспоминаниям о гражданской войне. И вот в один из осенних дней мы отправились в гости к партизанскому отряду, который носил грозное название «Смерть фашизму». Автомашина подъехала к овину на опушке леса. Хозяева ждали нас. Здесь скопилось много молодежи. Среди них —девушки с косынками на голове, у некоторых даже косички, завязанные ленточками. Вид опрятный, гимнастерки подтянуты ремешками, лыжные шаровары вправлены в сапоги. Многие в юбках. Ребята в ватниках и стеганых брюках. За плечами — автоматы. Гранат не видно. Когда мы выходили из машины, на лошади к сараю подскакал командир отряда. На вид ему было лет тридцать— тридцать пять, вихрастый блондин, с виду немножко угрюмый, но, как выяснилось позже, жизнерадостный человек, душа отряда. Его любили и беспрекословно слушались. Смелость, находчивость и дисциплинированность, принесенные им в отряд из армии, создавали ему незыблемый авторитет.
Очень хотелось поговорить с партизанами об их жизни, но им не терпелось посмотреть концерт. Пришлось уступить. Разумеется, в овине никакой сцены не было: на соломе сидели партизаны, в другой половине сарая, на выметенной земляной площадке, выступали мы, Невдалеке ходили часовые. В углу, завешенном плащ-палаткой, актеры переодевались и, выходя, поражали зрителей красотой костюмов, белоснежными сорочками и лаковыми туфлями. Мы всегда старались выступать в хороших костюмах: театральный костюм в походных условиях ласкал глаз, поднимал настроение. Хотя в этот день театру и предстояло еще два выступления, мы не уехали, не побеседовав с партизанами.
— Как же вы в отряд попали? — спрашивала Миронова у девушки.
— А что?
— Да молодая совсем!
— Двадцать в августе исполнилось… Брат решил партизанить, с ним и я пошла. Неужто с фрицами оставаться?
Роман Юрьев и Саша Менакер угощали ребят московскими папиросами.
— Хорош табачок! Не чета фрицовским сигареткам, — затягиваясь, наслаждались те.
Прощаясь, Миронова сняла косынку и отдала девушке.
— На счастье и на память, — сказала она.
Желание фронтовиков видеть у себя театр было огромным. В Политуправление ежедневно поступали просьбы направить артистов в то или другое подразделение. Командиры на своих машинах увозили нас к себе. В одном саперном батальоне нам соорудили целый театр: разобрали стену домика — получилась хорошая сцена, а от нее сверху и с боков натянули брезент — вот и зрительный зал!
— Ну как, нравится?
— Замечательно! Отлично! Только не холодно ли будет зрителям?
— В доме печка. Значит, на «сцене» работать тепло. А мы не замерзнем. Надышат ребятки!
Этот походный театр дал нам давно забытые удобства — помещения для переодевания, кулисы, занавес, лампы типа шахтерских. Борис Вельский от имени нашего коллектива прямо со сцены горячо поблагодарил саперов за внимание. Благодарили и нас саперы. И — снова в путь, снова за работу. На последнем выступлении присутствовали командующий, член Военного совета и начальник Политотдела армии. Занятый делами огромной важности, командующий все же нашел время, чтобы лично поблагодарить наш коллектив за работу в частях армии. Прощаясь, он так об этом и сказал:
— Считаю своим долгом передать всем вам сердечное спасибо за ваш труд, за все то хорошее, что вы сделали для бойцов. Приезжайте еще. Ваше замечательное искусство очень и очень помогает нам в трудной борьбе с врагом.
Простые слова командующего глубоко запали в сознание. Хотелось еще больше сделать для тех людей, кто защищал нашу родину. Мы обещали продолжать начатую работу и сдержали слово: некоторые из нас работали на фронте до самого конца войны, до полного разгрома фашистских полчищ, до Дня Победы.
К. ЯРЦЕВ
Журнал Советский цирк. Февраль 1964 г.
оставить комментарий