Слово в цирке

Публикуемая статья народного артиста РСФСР Н. П. Смирнова-Соколь­ского затрагивает ряд существенных вопросов дальнейшего развития разго­ворных жанров в цирке. Автор оговаривает спорность выдвигаемых им по­ложений.

Задачи дальнейшего повышения идейно-художественного уровня разговорных жанров настоятельно требуют обсуждения вопросов, выдвигаемых прак­тикой. Богатый опыт, накопленный творческими работниками в этой области, открывает широкие возможности для обобщения и определения верного пути в решении вопросов, поднятых в статье. Поэтому высказывания и участие в споре артистов-исполнителей, авторов и режиссеров представляются наиболее ценными.

Публикуя статью Н. П. Смирнова-Сокольского в дискуссионном порядке, редакция  начинает обсуждение  вопроса о слове в цирке.

Давайте уговоримся: все, что я попытаюсь высказать в этой статье, носит явно дискуссион­ный характер. Я не смею себя считать специали­стом сложного и пре­красного циркового искусства и поэтому беру на себя только задачу постановки во­проса. Ответа же на вопрос я буду ждать, так же как и другие читатели, от товари­щей, разбирающихся в так называемой «специфике» цирка.

Впрочем, чтобы не отпугивать людей, не знающих этой пресловутой «специфики», на­помню, что характер всякой дискуссии по­зволяет высказать свое мнение и неспе­циалистам. Более того, в спорных вопросах иногда мнение неспециалистов может ока­заться   даже более   свежим.

Давайте поговорим и поспорим о сло­ве в цирке. Нужно ли оно? Каким оно дол­жно быть? Кто должен его произносить с цирковой арены?

Все эти вопросы кажутся мне чрезвы­чайно важными, хотя, может быть, и не но­выми.

Бесспорно, что советское цирковое ис­кусство занимает едва ли не первое место в мире. Это выяснилось и из поездок наших цирковых артистов за границу и из приезда зарубежных гостей к нам.

Советский цирк на­шел новые решения почти всех цирковых жанров и даже создал новые жанры, нашел но­вый стиль построения цирковых программ, новый, особый стиль работы артистов на арене. В каждом советском цирковом номере, по­мимо высокой техники сегодня участвуют мысль и вкус. Даже в таком трудном жан­ре, как клоунада, у советского цирка не­мало достижений. Народ в нашем цирке смеется  весело и беззаботно.

Но вот тут и возникает первый из во­просов, который мне хотелось бы поста­вить: а не слишком ли порой беззаботен этот смех? Не является ли он иногда сме­хом ради смеха, который, как и всякое «искусство   ради   искусства»,   перестает   отвечать   требованиям  нашего  политического сегодня?

Оговорюсь: я старый работник так называемого «разговорного» жанра эстрады. Мне знакомы все положения о «смехе ут­робном», «смехе положительном» и «смехе отрицательном». Я знаю, что излишнее теоретизирование по поводу смеха иногда вовсе уничтожает смех.

Заставить народ смеяться — самое труд­ное искусство, и к нему нельзя подходить с грубо-прямолинейными установками. Мне это  известно.

Однако бесспорно, что смех может быть умным и глупым, и эту основную теорети­ческую установку ни в коем случае нель­зя отменить. Нельзя отменить, даже если она наносит иногда ущерб смеху. Именно умом и направленностью должно отличать­ся смешное в советском цирке от смешного   в   цирке  старом,   дореволюционном.

Но как раз в дореволюционном цирке были мастера, которые знали цену умному смеху и делали его программой своей дея­тельности.

Здесь на первое место надо поставить братьев Анатолия и Владимира Дуровых, этих непревзойденных русских клоунов-дрессировщиков. Цирковая арена всего ми­ра не знает артистов, равных им по таланту и   остроумию.

Более остроумным был Анатолий. Его дрессированные животные служили ему только своеобразным «инструментом» для сатиры, фоном, на котором он строил свои порой чрезвычайно смелые и острые вы­ступления. Было совершенно не важно, что делают у Анатолия Дурова животные,— важно было, что скажет по поводу этих жи­вотных Анатолий Дуров. И Анатолий Дуров говорил метко, зло, остроумно. Он был на­стоящим «шутом его величества народа» и именно в этом видел свое призвание. Сатирические шутки его стали анекдоти­ческими и, может быть, частично списаны со счета народного творчества и записаны народом же на счет своего любимого клоуна-сатирика.

Брат его Владимир Дуров был менее способен к сатире, к разговору с арены. Почувствовав это, он все свое внимание обратил на дрессировку животных. Но и он понимал, что сатира — главное, чего ждет народ от его выступлений. Уступая Анато­лию в остроумии, но превосходя его в дрессировке, Владимир Дуров занял по­четное место в истории русского цирка. Его знаменитая «Железная дорога» не толь­ко радовала детей («Ах, паровозик! Ах, зверушки-пассажиры!»). Это было сатири­ческое представление. В нем бичевалось взяточничество, процветавшее на дорево­люционных железных дорогах, казнокрад­ство и беспечность начальства по отноше­нию к пассажирам, беспечность, часто кон­чавшаяся трагическими железнодорожными катастрофами.

После революции сатирические тради­ции братьев Дуровых продолжали популяр­нейшие в то время клоуны Виталий Лазаренко, С. С. и Д. С. Альперовы, музыкаль­ные клоуны Бим-Бом (И. С. Радунский с партнерами), братья Леон и Константин Тан­ти и другие. Успешно ставились сатириче­ские пантомимы (с текстом!), написанные для цирка Владимиром Маяковским и дру­гими писателями. В годы Великой Отечест­венной войны до подлинной сатиричности поднимался в своих выступлениях Карандаш. Тогда же иллюзионист Кио стал вводить эле­менты  сатиры  в свои  представления.

Я бы очень хотел ошибиться, но, к со­жалению, как мне кажется, в этой своей части советский цирк сегодня не идет впе­ред.  Цирк   почти   молчит.   Молчат дрессировщики,   ушли  в   «чистый   юмор»     многие клоуны,   малосатиричны  пантомимы.

Не хочу сказать, что программы цирка не актуальны, не отвечают и не служат за­дачам сегодняшнего дня. Они актуальны, и отвечают, и служат. Но служат они нередко молча, а актуальны в большинстве случаев только внутренним своим содержанием, ак­туальны лишь выводом, который может сделать сам зритель, а отнюдь не словами, которые он услышал. Скажем, программа «Юность празднует». Смотришь — все пра­вильно. Юность актуальна? Актуальна. Празднует? Празднует, и празднует весело, задорно, мастерски. Однако почему же она празднует молча? Одних торжественных прологов перед представлениями (некото­рые из этих прологов были весьма удачны­ми) мне все же кажется недостаточно. Такие прологи могут направить мысль зри­теля на ту или иную тему, но никак не «озвучить» программу, не заменить живого слова, которое зритель желает услышать о сегодняшнем дне.

Я знаю также, что цирк не всегда мол­чит. Много лет на его арене выступают, на­пример, сатирики-куплетисты (и хорошие сатирики-куплетисты) — мои друзья Г. Л. Рашковский и Н. А. Скалов. Но они сами мне жаловались на недостаток внима­ния к ним, хотя работают в цирке уже мно­го лет.

— В чем  же  дело? — спрашиваю.

— Да  ведь   вот,— отвечают, — есть  мне­ние, что мы — больше эстрада, чем цирк. Нарушаем   якобы  его   специфику!

Вот, оказывается, в чем дело! Опять эта «таинственная специфика», «нарушение цир­ковых традиций» — все вещи, сами по себе заслуживающие всяческого уважения, но которые, как шоры, любят иногда надевать на себя  некоторые деятели  цирка.

Это все я слышал и по поводу собствен­ных выступлений в цирке. Помню, в первый год Отечественной войны я был приглашен выступить со своим фельетоном в програм­ме Московского цирка. Фельетон был сати­рический, злободневный, и без ложной скромности могу сказать, что он пользо­вался в цирке успехом никак не меньшим, чем на эстраде.

Но сбоку опять стояли «седые капита­ны» циркового искусства и, покачивая голо­вами, говорили: «Хорошо-то хорошо, толь­ко это ведь не цирк!»

Так вот именно что такое цирк и что та­кое эстрада и почему цирковой артист (если, разумеется, он не связан с аппара­турой и крупными животными) не может якобы выступать на эстраде, а хорошему эстрадному артисту будто бы противопока­зана цирковая арена — это вопросы, кото­рые мне кажутся нерешенными.

И у цирка и у эстрады имеется, конеч­но, своя специфика, но, мне кажется, она лежит вовсе не там, где ее пытаются ис­кать. И во всяком случае, не в зрителях, о которых говорят, что они у цирка одни, а у эстрады якобы другие. Существует даже вредное мнение, что у цирка зритель яко­бы «попроще». О мнимой этой «простоте» зрителя нередко предупреждают авторов, собирающихся писать для цирка. Это, по­вторяю, вредная чепуха, недомыслие.

Может быть, для цирка надо писать лако­ничнее и ярче. Цирк любит, чтобы слово сопровождалось большим действием, чем на эстраде, — обо всем этом надо погово­рить и поспорить. Но всякий «примити­визм» и «упрощенчество» циркового ре­пертуара не должны иметь места. Цирко­вой зритель — такой же высокой культуры зритель, как и в любом академическом театре.

В цирке принято, например, чтобы но­мера объявлялись режиссером-инспектором манежа. На практике это выглядит так: пе­ред каждым номером выходит мужчина во фраке и, задыхаясь от совершенно неуме­стной торжественности, объявляет: «Сейчас выступит заслуженный артист республики — имя рек!»

Спрашивается, почему эти объявления не может делать артист-конферансье, умный, не навязчивый, не анекдотоман, которых, к сожалению, много расплодилось на эстра­де, а свой собственный цирковой конфе­рансье, хорошо владеющий словом, могу­щий в нужные моменты и прокомментиро­вать номер, и помочь артисту, и сказать по­литически-злободневную репризу?

В кинокартине «Артисты цирка» сделан такой опыт: программу комментирует го­лос диктора, причем роль диктора испол­няет автор сценария. Это оказалось совсем неплохо.

Нет таких конферансье? Так надо их ис­кать, готовить, учить. Цирк умеет делать сложнейшие номера — сумеет подготовить и своих конферансье, сатириков, фельето­нистов и куплетистов, может быть, даже ка­кого-то нового, «специфического» (опять это слово!) жанра.

Боюсь только, что поиски именно по­следнего затормозят все дело. Нельзя ли на первых порах воспользоваться уже гото­выми,   проверенными на  эстраде жанрами?

Я не вижу причин, по которым эстрад­ный мастер Илья Набатов не имел бы успе­ха в цирке со своими политическими купле­тами на международные темы. Не верю, чтобы в цирке не имели успеха или пока­зались бы чужеродными Тарапунька и Штепсель или Л. Миров и М. Новицкий. Все дело в мастерстве и в качестве репер­туара.

Я — за слово в цирке! За слово острое, сатирическое, злободневное, смешное, по­могающее советскому народу изживать все ненужное, мешающее его победоносному движению вперед. Цирковое искусство — самое близкое народу искусство. И, может быть, более чем где-либо слово в цирке принесет огромную пользу.

Больше сатиричности надо внести и в пантомимы. Они вовсе не должны быть только пантомимами. В них могут быть вве­дены и слово, и песня, и куплет. Мне ду­мается, все это не нарушит «специфики» и «традиций». А если даже и нарушит?

Нельзя довольствоваться только акту­альным названием программы. Это, к со­жалению, стало «традицией» и на эстраде. Все это хорошо: «Молодость», «Дружба», «Мы в Москве!» и так далее. Но все эти программы должны быть «озвучены». Так мне кажется.

А. В. Луначарский писал: «В обновлен­ном цирке клоун должен иметь высокий в своем комизме репертуар! Клоун смеет быть публицистом! Его великий праотец — Аристофан. И сатира клоуна, народного шута, должна быть целиком правдива, ост­ра   и  глубоко   демократична».

Клоун в представлении А. В. Луначарско­го — понятие куда более широкое, чем об этом иногда думают в цирке.

Клоунаду вводил в свои пьесы великий Шекспир. В замечательной работе Е. Б. Вах­тангова «Принцесса Турандот» были показа­ны образцы веселой, буффонной, сатири­чески-злободневной клоунады. Приемы та­кой клоунады бесконечно разнообразны. В этом разнообразии найдут себе место и сатирический фельетон, сатирические ку­плеты, злободневная песенка, интермедии — короче говоря, все виды так называемого «разговорного» жанра.

Вот об этом «разговорном» жанре в цирке я и хочу, чтобы товарищи поговори­ли на страницах нашего журнала.

Журнал «Советский цирк» декабрь 1957 г