Фронтовые записки

Август 1942 года. По вызову Управления госцирками приезжаю в Москву. Вызов — ответ на мою телеграмму, в которой я просил отправить меня работать на фронт.

Toлько что вернулась с фронта первая цирковая бригада. Ра­ботали очень много, много видели интересного, не раз были в опасности.

Близится день нашего отъезда. Программа получилась разно­образная: Зоя и Георгий Энгель — танцевально-акробатический эксцентрический номер, Антонина и Григорий Поповы — пласти­ческий этюд, Николай Тамарин — музыкальный эксцентрик, Н. Хвощевский и А. Будницкий — акробаты-каскадеры, Нико и Энгель — комическое антре, я — акробат, И. Семиволоков — манипулятор. Руководитель бригады и ведущий программу — В. Гурский.  Заполнение пауз, как обычно,  досталось  мне.

Итак, день отъезда. На одной машине оформление (занавес, дорожка и барьер). Другая — автобус, в ней артисты. Прощание. Пожатия рук, пожелания удачи...

Западный фронт. Первая воздушная армия. Получаем направ­ление в части, расположенные в районе Волоколамска и Истры.

Первый концерт на поляне, у леса. Между двух автобусов растянули занавес, на траве ковер, огороженный бутафорским барьером, два стула для баянистов, лист фанеры для танцующих. Это — наш манеж и весь реквизит.

Волнуемся необычайно. Еще бы! Впервые выступаем перед людьмн, которые, защищая Родину, всего каких-нибудь полчаса назад сбрасывали смертоносный груз на головы фашистов.

Мой выход. Выхожу с чемоданом, достаю из него большую галошу. Ведущий спрашивает:

—Борис Петрович,  что это такое?

—Та  самая галоша,  в которую   Гитлер   сел   со   своим   блиц­ кригом!

И все пошло своим чередом. Номер сменялся номером. В «зри­тельном зале» без конца раздавались аплодисменты и смех лет­чиков.

Еще не окончился первый концерт, как за нами приехала ма­шина из соседней части. Не снимая сценических костюмов, отправляемся в путь.

Даем концерт на аэродроме близ деревни Кубинки. Пародируя только что исполненный номер, я пытаюсь пролезть в кольцо от венского стула, застреваю в нем, кричу, зову на помощь.

Ведущий спрашивает: — Борис Петрович, в чем дело?

—        В окружение попал! — отвечаю я.

Экспромт оказался удачным, дошел хорошо.

В этот же день, 5 сентября 1942 года, наша бригада приняла первое «боевое крещение».

Во время моего выступления вдруг начали стрелять непода­леку стоящие зенитки. Обращаясь к командиру, говорю:

—        Распорядитесь, пожалуйста, чтобы они шум не поднимали, а то я могу упасть!

Но шутка не дошла. Взоры всех обратились к небу, где из облаков вынырнули три «юнкереа».

Раздалась команда:   «По самолетам!»

Вой бомб, взрывы, стрекотня пулеметов и зениток — все сли­лось в один гул. Я стоял у сарая и вдруг оказался в лесу, до которого было метров двести. Потом товарищи говорили мне, что если бы в то время поблизости был спортивный судья с секундо­мером, то я на другой же день был бы отозван с фронта для уча­стия в соревнованиях по легкой атлетике как лучший спринтер страны.

«Юнкерсы» сыпали бомбы пачками. Один из них снизился и прочесал лес из пулеметов и пушек. Я зачем-то снял пиджачок и укрылся им, вероятно, от осколков.

Наконец «юнкерсы» отогнаны, но нам надо уезжать, так как вражеские самолеты могут ежеминутно вернуться. Ехать опасно: на аэродром немцы набросали очень много «лягушек» (так на фронте называют противопехотные мины). И вот, два командира с карманными фонариками медленно идут по дороге, освещая путь, а мы на машине следуем за ними. Невдалеке от аэродрома большой  пожар:   горит деревня Чапаевка.

…По лесной дороге идет батальон. Идет на фронт. И вдруг бойцы слышат мужской голос, поющий знакомую-знакомую пес­ню. В лесу, возле дороги — концерт артистов цирка. Как не по­завидовать счастливцам, которые смотрят их выступление! Но что это? На дорогу выбегают несколько человек; один из них вы­соко подпрыгивает, переворачивается в воздухе и мягко опускает­ся на землю; двое других, встав на руки, быстро-быстро идут вдоль дороги, не отставая от батальона; девушка в трусах и май­ке выделывает «колесо»... Батальон только улыбается - апло­дисменты в строю не разрешены.

Быстро летит время. Работы много, выступаем по два-три ра­за в день. И после каждого концерта — теплая, дружеская бе­седа с бойцами и командирами,  которые очень интересуются нашей работой, расспрашивают о Москве, о делах тыла. Мы, в свою очередь, интересуемся боевыми делами. Из постоянного общения с фронтовым зрителем черпаем новый материал для работы. Мой фронтовой репертуар пополняется.

Однажды во время номера Гурского — он читал фельетон — совершенно некстати залаяла моя четвероногая партнерша — со­бака Крошка.

—        Вот брешет, как Геббельс, будь она неладна! — рассердил­ся какой-то боец.

Это замечание послужило мне основой для новой репризы, ко­торую я подготовил к следующему концерту. На фронте же родилась и такая реприза: Врываюсь с шумом на сцену. На вопрос ведущего:

—Что такое?   Откуда   вы?

Отвечаю:

—Я только что  с передовой.

—Что вы там делали?

—В разведке был.

—В   разведке? — переспрашивает   ведущий,    улыбаясь.— Ну, тогда расскажите какой-нибудь боевой  эпизод.

—Пожалуйста,— говорю   я.— Дело    было  так:      выстраивает нас командир  в одну шеренгу и  обращается к  нам:

—Товарищи, предстоит серьезное дело. Нужно пойти в немец­кий тыл и раздобыть сведения о враге. Кто согласен,    сделайте шаг вперед.

Я не растерялся и шагнул (делаю шаг назад). Командир все равно меня заметил и говорит:

—        Хорошо,  товарищ боец,  вы пойдете.

Взял я с собой парабеллум, автомат, саблю, катюшу, У-2 (ес­ли у танкистов, то KB). Иду, смотрю — фашист за кустом спря­тался. Подкрадываюсь к нему, достаю саблю, раз его по ноге — отрубил, раз другой — отрубил, раз по руке, раз по другой, раз по третьей.

—Одну  минуточку! Зачем  же вы  рубили  ему ноги   и руки?

—Отрубили бы ему сразу голову.

—Голову? Голову ему  кто-то  до меня  отрубил.. .

Незаметно промелькнули 25 дней на фронте. И вот уже про­щальный концерт у летчиков. Получаем письменную благодар­ность от командования и  возвращаемся в Москву.

Закончилась первая фронтовая поездка. Вспоминая теплый прием и внимание, которым нас окружали фронтовики, их улыба­ющиеся обветренные мужественные лица, радость, с которой они принимали наши концерты, мы ещё раз поняли, какое огромное значение имеет в условиях фронтовой жизни наше яркое, жиз­неутверждающее искусство,   здоровая,  бодрящая   шутка.

Через неделю снова на фронт! На этот раз едем в гвардейский кавалерийский корпус генерала Крюкова. В этот корпус еще в начале войны ушла добровольцами вся труппа джигитов под уп­равлением артиста Туганова.

Вечером на командном пункте одного из подразделений кор­пуса встречаем много своих коллег из труппы Туганова. Они жи­во интересуются работой цирка, новостями из столицы.

В следующую часть приехали поздно. Стемнело. Огонь в лесу зажигать нельзя было, решили ждать восхода луны. Наконец, встреченная бурными аплодисментами и зрителей и артистов, она появилась — «лунный» концерт начался.

Я беру у командира бинокль и всматриваюсь в присутствую­щих. Гурский спрашивает:

— Борис Петрович, что вы рассматриваете?

—        Ищу публику,  чтобы знать,  куда лицом повернуться.

В это время Крошка, подняв голову к луне, почему-то залаяла. Обращаюсь к ней:

—        Что ты лаешь, Крошка? Хочешь, чтобы луна свету приба­вила?

Крошка продолжает лаять.

—        Глупая,  неужели не понимаешь,  что  у  луны   лимит   тоже ограничен — время  военное,— успокаиваю я собаку.

Несмотря на недостаток освещения, «лунный» концерт про­шел даже лучше, чем многие другие.

Надо сказать, что в каждой части фронтовики сбивались с ног, чтобы получше попотчевать нас, гостей. И хотя бы это был пятый концерт за день, все равно — изволь откушать, не обижай хозяев!

Так было и на этот раз. Командир приглашает нас пообедать на чистом воздухе. Подходим, видим наскоро сколоченный стол. Крышка на нем — оторванная откуда-то дверь, покрытая газе­тами, ножки — столбы, врытые в землю. На столе три консерв­ные банки с полевыми цветами. Скамейки — это тоже столбики, на них по две жердочки, накрытые плащ-палатками. Нас очень тронула эта заботливость и внимание.

Усевшись на скамейку, кто-то из нас резко повернулся, и в тот же момент мы все оказались на земле вместе с перевернутой ска­мейкой и выскочившими из ямок столбиками. Нам — смех, а хо­зяевам — слезы: так они были расстроены этим ЧП, случившимся в их  части с артистами-москвичами.

Едем дальше, к линии фронта, по дороге, устланной жердями (кругом болота); Тамарин, самый музыкальный из нас, назвал эту дорогу ксилофоном. Около часу едем по «ксилофону». Приез­жаем в Торжок, некогда тихий, мирный городок... Сгоревшие дома, много воронок от бомб и снарядов, мало людей.

В Торжке даем концерт в госпитале. Там же и ночуем. Спим на этот раз замечательно: на койках, с матрацами, с хрустящими свежими простынями.  А утром снова в путь.

—Там встретимся,— кричат раненые, провожающие нас, ука­зывая в сторону фронта.

И вот он, фронт. Во время концерта в первый раз мы попа­даем под артиллерийский обстрел. Волнение наше заметно... Концерт на минуту прерывается. Командир говорит  нам:

— Товарищи артисты, не беспокойтесь — блиндаж построен на склоне холма, ближе к противнику, так что прямое попадание артиллерийского  снаряда  мало вероятно.

И какой-то боец задумчиво добавляет:

—Вот навесным  огнем,  минометиком, если только достанет...

—Спасибо, дорогой    товарищ,    успокоил! — отвечаю     ему я.

—Дружный смех, и концерт продолжается.

Освещение блиндажа — наполненные бензином гильзы от сна­рядов, из которых торчат зажженные тряпки-фитили. Во время работы манипулятора Семиволокова два бойца стоят по бокам и держат гильзы буквально у самых его рук. Несмотря на такую обстановку, зрители в большом восторге и не замечают секретов работы манипулятора. А «осветители», хоть и видят, но молчат. И по их улыбающимся лицам видно, что они получают гораздо больше удовольствия, чем сидящие в зале: они чувствуют себя участниками номера.

Ночью долго стоим с бойцами и командирами, наблюдая за немецкими и нашими ракетами, поминутно взвивающимися ввысь.

В чистом, звездном небе тянутся яркие пунктиры трассирую­щих пуль. Красиво... Но разве можно забыть, что каждая такая яркая,  прорезающая небо линия несет  увечье и  смерть...

Перед очередным концертом сидим в блиндаже у командира части, беседуем, смеемся. Телефонный звонок. Командир берет трубку. Тишина. Лицо его, скудно освещенное лампочкой от ак­кумулятора, темнеет... Он медленно опускает трубку:

—        Только что  звонили  из роты,— отвечает он на  наш немой вопрос, — убит мой лучший друг капитан Быстров.

Молчание.

—        Ну что ж, товарищи,— поднимает голову командир, — война есть война.  Начинайте  концерт,  народ вас ждет.

Накинув шинель, он выходит из блиндажа... Этот   концерт  для   нас  прошел  с  меньшим   воодушевлением: сообщение командира произвело тяжелое впечатление. Мы  остро почувствовали, что перед нами сидят люди, которые, защищая Родину, каждую минуту могут потерять самое дорогое для че­ловека — жизнь.

Седьмого ноября даем концерт в артдивизионе, затем двигаем­ся в полк. На одном из представлений произошел любопытный эпизод. Когда моя партнерша, сбросив за кулисами пальто, вышла в открытом костюме на сцену, какой-то сердобольный боец кинул к ее ногам  свою шинель, сказав при этом:

-— Товарищ артистка, оденьтесь, а то простудитесь...

Эта реплика вызвала   большое  оживление.

В последние дни заметно похолодало, и так как мне очень трудно разогревать гумоз, из которого клоуны делают себе носы, мне приходится, вставая утром гримироваться перед первым концертом и так ездить до конца рабочего дня.

Помню, какой-то боец, увидевший в поле во время пурги арти­ста с размалеванным лицом и огромным носом, сказал, пока­чивая головой:

—        Бедный ты мой, за что ж тебя так наказали?

Истекает месяц нашего пребывания на фронте. Концерт на КП 30-й Армии. Лес. Наш зрительный зал — столовая — врытое и землю помещение. Электрический свет, от которого мы поряд­ком отвыкли.

Первый же номер прошел очень удачно. Это создало настрое­ние. Все выступали с большим подъемом.

По ходу моей работы Крошка должна была чихнуть и вы­тереть лапы, но вместо этого подняла голову и стала принюхи­ваться к чему-то... Все обратили на нее внимание. Ведущий, стараясь заполнить невольную паузу, задает мне вопрос:

—Борис Петрович, к чему это она у вас принюхивается?

—Да хочет разнюхать,  где здесь Военторг расположился.

Случайно     Крошка    оказалась   около  начальника  Военторга.

Раздались смех и аплодисменты...

Как я узнал после концерта, этот экспромт публика при­няла за сделанную репризу. Сегодня Крошке в счет авторских придется   выдать лишний   кусок  сахару.

На прощальном банкете, устроенном командованием армии, каждому из нас вручается персональная грамота: «За самоотвер­женную, отличную работу на фронте в непосредственной близости от  переднего  края».

За 51 день, проведенный на Западном и Калининском фрон­тах, мы проехали почти 10 тысяч километров, дали 133 концерта.

Пора уезжать.   Садимся в  машину,   трогаемся.

—        Спасибо, товарищи бойцы! — машем мы руками на прощанье.

—Приезжайте еще, товарищи артисты! — доносится  к нам.

—Есть приехать! — отвечаем мы дружно.

Б.   Вяткин

Журнал «Советский цирк» ноябрь 1957 г