Театр Ираклия Андроникова

Театру Ираклия Андроникова пошел четвертый десяток. Первая рецензия об этом наисовременнейшем театре была напечатана в «Литератур­ной газете» 10 февраля 1935 года.

С тех пор об Ираклии Андроникове — авторе, постановщике и исполнителе устных рассказов — создана целая литература. И если бы собрать — а это давно пора сделать — все написанное о театре Анд­роникова, то получилась бы солидная хрестоматия, объясняющая истоки и на­правление этого уникальнейшего явле­ния. Ведь об Андроникове писали М. Горький, В. Шкловский, К. Чуков­ский, С. Эйзенштейн, П. Павленко, М. Рыльский, Арагон, И. Ильинский, С. Бирман, 3. Паперный и многие, мно­гие другие.

Четверть века назад свою путевку театру Андроникова дала «Правда». Вот что писал тогда на ее страницах М. Штих: «В своем жанре Андроников не имеет «конкурентов», нет у него и предшественников ближе по времени, чем извест­ный И. Ф. Горбунов. Это — жанр писа­теля-рассказчика, сочетающего в себе литературное мастерство и искусство перевоплощения настолько полное, что ему может позавидовать любой, даже самый крупный актер-профессионал». Одна из последних по времени ре­цензий (она напечатана в «Московском комсомольце») озаглавлена: «Андрони­ков, прежний и новый». Но вся прелесть в том, что он всегда новый! Мне как-то довелось прослушать две записи одной и той же концертной программы Андро­никова, и поразило обилие «разночте­ний» в них — новые повороты, совсем другие нюансы, даже темп и ритм были различны.

Аудитория Андроникова растет и ши­рится. Огромный концертный зал имени П. И. Чайковского оказывается уже не­достаточно вместительным, когда там выступает со своими устными рассказа­ми этот удивительный человек. Стоит понаблюдать его аудиторию! Какое сча­стье, что есть телевидение, способное до безграничности раздвинуть стены этого зала и обогатить, доставить эстетическое наслаждение миллионам девушек и юно­шей с горящими глазами и седым ста­рикам, помнящим, как они юношами аплодировали молодому, изящному, стройному человеку, так прелестно рас­сказывающему о событиях в редакциях «Ежа» и «Чижа» или о своем гранди­озном провале в качестве лектора Ле­нинградской филармонии...

Теперь уже Ираклий Андроников — маститый писатель, автор многих замечательных трудов, человек, удостоенный многих почетных званий и наград. Но как не идет ему это слово — маститый! Он моложе многих молодых. Теперь уже не надо объяснять чита­телям своеобразие театра Андроникова — театра, где один человек является всем: автором, исполнителем, режиссером и даже реквизитором. Как-то Вл. И. Неми­рович-Данченко заметил, что настояще­му актеру ничего не нужно, кроме ков­рика, на котором он выступает, и ауди­тории, перед которой он выступает. Таким идеальным актером является Ираклий Андроников. Любая площадка, столик, кресло, стакан холодного чая — вот и все, что требуется ему для вы­ступления. Но часто он обходится даже без этого.

...Бывают в редакции такие сума­сшедшие дни, когда пришла пора сда­вать рукописи в набор. В такие дни редактор никого не принимает, редакци­онные работники откладывают объясне­ния с авторами, все нервничают, торо­пятся, спешно подготавливают запоз­давшие рукописи, курьер ждет послед­них листков, чтобы мчаться в типогра­фию. Но вдруг появляется невысокий, полноватый и в то же время удивитель­но подвижной и изящный человек с добрым, милым лицом и внимательны­ми глазами. Весь сумасшедший ритм жизни редакции летит к черту. Все кри­чат радостно и возбужденно:

— Андроников пришел!
— Здравствуйте, Ираклий Луарсабович!
— Почему давно не заходили? Редактор содрогается от ужаса: он знает, что никакая дисциплина уже не поможет, что сейчас состоится очередной спектакль.

Один рассказ, другой, третий... Время бежит незаметно, все продолжают тере­бить гостя, а он щедр необыкновенно, как может быть щедр только богатый талантом человек. И невольно вспоми­нается рассказ Ираклия Андроникова о том, как летом 1945 года в госпиталь, где он находился на излечении, приехал на­вестить его Владимир Яхонтов:

«Я стал расспрашивать его о выступ­лениях на Урале — мы не виделись почти всю войну,— о сооруженном на его средства танке «Владимир Маяковский», о его новых работах, я не слышал по­следней — «Горе от ума». Он стал играть первый акт, потом сыграл третий. Про­чел по моей просьбе...» — и далее сле­дуют десять строк убористого шрифта перечисления того, что читал ему в этот раз Яхонтов. Каждому, кто хочет понять многое в Ираклии Андроникове, следует прочи­тать эту его статью, которой открывает­ся книга Вл. Яхонтова «Театр одного актера». С такой же щедростью делится сво­ими богатствами и Ираклий Андроников.

Чем же он так захватывает своих слушателей и зрителей? Далеко не случайным было то обсто­ятельство, что А. М. Горький одним из первых угадал дарование Андроникова. Именно Горький, сказавший, что чудаки украшают землю, должен был почувст­вовать в молодом рассказчике их песно­певца. Вспомните героев театра Андро­никова. Все они — чудаки, обаятельные, мудрые, мужественные чудаки, состав­ляющие основу непобедимого человече­ского мира. Это — писатели и артисты, ученые и генералы, музыканты и худож­ники, журналисты и хранители древно­стей, библиотекари и архивариусы, кол­хозники и партизаны... И среди массы героев еще один — сам Андроников, принадлежащий к этой же плеяде обая­тельных, обогащающих и украшающих нашу жизнь чудаков.

В одной из последних статей о твор­честве Андроникова на эстраде читаем: «Так в чем же новизна? А в том, что на первый план как-то незаметно вышел еще один герой. Его зовут Ираклий Лу-арсабович Андроников. Тогда, тридцать лет назад, он держался в тени — его заслоняли фигуры Алексея Толстого, Качалова, Певцова, Соллертинского и других выдающихся личностей. А теперь он как бы сравнялся с ними и заговорил не только чужим, но и своим собствен­ным голосом». Решительно нельзя согласиться с эти­ми словами! Весь смысл театра Андро­никова с самого начала заключался в том, что он говорил всегда своим собст­венным голосом и этим был интересен. Он никогда не был просто имитатором; это — художник, постигающий характер своего героя, а не только его внешние черты.

Воспроизводя своих любимых героев, Андроников нисколько не льстит им, не приукрашивает их, да они вовсе в этом и не нуждаются! Но портреты получают­ся не такие уж безобидные, ибо худож­ник передает характер во всей его слож­ности. Тем не менее известно, что ориги­налы никогда не восстают против своего портретиста, а, наоборот, так сказать, охотно позируют ему. Все дело в том, что он любит их, они милы ему не своей беспомощностью и неприспособ­ленностью, а удивительной целеустремленностью, каким-то вдохновляющим всех нас запасом прочности, устойчиво­сти, верой в себя, в людей, в свое дело. Поистине непобедимый мир!

Мастерство Андроникова растет, рас­ширяется поле его наблюдений, возникают новые поиски и задачи, но никогда он не говорил чужим голосом! Как бы отвечая критику, И. Л. Андроников включил в свою программу изумитель­ный рассказ под названием «Римская опера». О нем еще будет речь впереди, а сейчас я только хочу напомнить о том месте, где Андроников объясняет успех артиста, исполняющего роль судьи в опе­ре «Андре Шенье»:

— Он нисколько не старался казать­ся французом, это был итальянец и только итальянец, но именно потому, что он был до предела естествен, был самим собой, он предстал перед нами как фран­цуз, и мы уже нисколько не сомневались, что перед нами француз, прокурор эпохи Великой французской революции.

Точно так же и Андроников всегда оставался самим собой — вот почему он мог стать многоликим. Вообще утверждение Андроникова на эстраде дает богатый материал для раз­мышлений. И главный вывод, который можно сделать,— это тот, что она требует величайшего к себе уважения. Эстра­да — та же высокая кафедра, с которой можно сказать много важного и необхо­димого, как говорил о театре Н. В. Го­голь. Но по-настоящему уважать спосо­бен лишь тот, кто сам достоин величай­шего уважения. Кто помнит теперь множество прежних «кумиров» эстрады, не поднимавшихся в своем искусстве выше щекотания пяток, а Андроников четвер­тый десяток лет продолжает ширить свою аудиторию.

Чрезвычайно показателен в этом от­ношении недавний вечер Андроникова в концертном зале имени П. И. Чайков­ского. Он выступил с рассказами литературоведа, с композицией о Маршаке, с великолепным рассказом «Римская опера». Зрители слушали эти рассказы; они улыбались, смеялись, хохотали, ап­лодировали — это уж как водится. Разве можно иначе слушать Андроникова! А иногда зал вдруг замирал, вся огром­ная масса людей становилась одним су­ществом, и это существо, затаив дыха­ние, внимало любимому чудаку. Это были минуты незабываемые. Это была поэзия, философия, мысль, чувство.

Это была высокая кафедра! Как забыть, например, о горянке, помогшей автору решить одну из лермонтовских загадок, — рассказ, изобилу­ющий такими точными и добрыми дета­лями, проникнутый такой искренней и горячей благодарностью к этой женщи­не. Или — рассказ о визите в Дом вете­ранов сцены в поисках заветной тетради пушкинских времен. А композиция о Маршаке!

Но подлинным шедевром — шедев­ром, свидетельствующим о все растущем мастерстве автора, режиссера и артиста самого современного нашего театра,— надо признать рассказ «Римская опера». Все прекрасно в этом рассказе, на­чиная от того, с каким естественным для чудаков движением души они отказа­лись от поездки в Италию, покамест не будут оформлены визы для всех това­рищей, и кончая последними словами рассказчика, что если любишь музыку, так уж люби до конца. В рассказе много эпизодов, много прекрасных портретов — Э. Казакевича, В. Шкловского, С. Антонова и других, но в центре его — сам Андроников, страстный любитель музыки, потративший на посещение Римской оперы последние свои лиры; и Шкловский одобрил такую расточительность, и все тоже, и потом его сообща поили кофе, на который уже не осталось денег...

Но все это — между прочим. А глав­ное — спектакль. Представьте себе положение Андроникова, замышлявшего поиздеваться над своими друзьями, ко­торые не пошли с ним в оперу, когда он вдруг очутился... в пустом зале! Оказы­вается, в Италии принято съезжаться в оперу ко второму акту, когда высту­пают главные исполнители. И вот на­стало это время. Зал полон. Что за пуб­лика! Каждый — тонкий ценитель, стро­гий, но справедливый судья. Зал и сцена настолько неразделимы, что как бы оди­наково подчиняются дирижерской па­лочке. И самое большее, на что может решиться галерка, — это негодующе швырнуть конфету в дирижера за то, что он не разрешил артистам бисировать, сколько хотелось бы публике...

Впечатление от спектакля полное. Мы не только видим исполнителей, кажется, мы даже слышим их несравненные го­лоса, а о повадках артистов и говорить нечего. Мы видим скрипача, виолонче­листа, понимаем их позу, продолжаю­щую инструмент, и понимаем, как рож­дается музыка. И еще: мы чувствуем зал!

И вдруг происходит чудо — да мы же и есть этот зал, а перед нами — и Римская опера, и Маршак, и Алексей Тол­стой, и иностранец, владеющий неизве­стными рукописями Лермонтова, и оба­ятельный Э. Казакевич, и представитель итальянской туристской фирмы, при­шедший провожать уважаемых синь­оров, произведших на всех самое пре­красное впечатление. А потом следует неожиданное, почти как у Генри концов­ка: представитель вручает синьору Анд­роникову те лиры, которые он так лег­комысленно ухлопал на посещение Римской оперы. Лиры эти уже ни к че­му, подан автобус, пора ехать на аэро­дром. Но в то же время как дороги эти лиры — признание того, что подлинная любовь не может остаться без вознаграждения.

Да, это так! Подлинная любовь не может остаться без вознаграждения, хотя, конечно, она не измеряется ни в какой валюте. Это хорошо знают и Андроников и миллионы его поклонников.
 

Г. ЛИТИНСКИЙ

Журнал Советский цирк. Июнь 1967 г.

оставить комментарий