Владимир и Анатолий Дуровы

Золотыми буквами вписаны имена Владимира и Анатолия Дуровых в историю нашего цирка. Непревзойденные соло-клоуны, сатирики и дрессировщики, они были создателями по существу нового жанра на арене — «дуровского», в котором сочеталось все лучшее от старого циркового искусства с тем, что привнесли в него братья Дуровы, — глубокую политическую мысль.

Братья Дуровы — родоначальники цирковой династии. Нынешние ее представители успешно продолжают и развивают их славные традиции. Великим русским клоунам братьям Дуровым посвящена повесть «Короли шутов» А. Таланова, автора широкоизвестных произведений о деятелях искусства — К. С. Ста­ниславском, В. И. Качалове, М, Ф. Андреевой и других.

Мы публикуем главы из книги «Короли шутов», которая готовится к печати в изда­тельстве «Искусство».

Где же огни арены? Где аплодисменты восторженных зри­телей? Нас обманули! Заманили! Никто из порядочных артистов не идет в эту жалкую труппу... В этот балаган — деревянное сооружение посреди базарной площади.

Еще на вокзале в Москве, перед отправлением в Тверь, братья уже почувствовали что-то неладное. Труппа антрепре­нера Вальштока, в которую они вступали вместе с чародей­ным своим покровителем профессором Ринальдо, показалась им, скорее, сборищем бродяг, от которых, видно, отказались даже самые простые заведения Девичьего поля, незадачли­вые балаганщики, всюду теряющие ангажемент из-за неу­держимого пристрастия своего к алкоголю, неопределенные личности, которых никак нельзя было причислить к настоя­щим циркистам.

В те времена, когда юные Дуровы в таком отчаянии стоя­ли перед балаганом в Твери, в России имелось изрядное количество цирков. В губернской Твери постоянного цирка не было, а в ярмарочное время вырастал полотняный гриб-шапито или же сооружались деревянные балаганы вроде то­го, что принадлежал антрепренеру Вальштоку.

Представления в его балагане давались в день по не­скольку раз. Программа никогда не менялась, и каждый артист повторял свой номер до изнеможения. Начинал пред­ставление «человек-каучук», изгибавшийся так, словно действительно имел каучуковое тело. Но он был уже не молод, и старые кости больно напоминали ему о своем существова­нии, потому в перерывах «человек-каучук» усиленно под­держивал себя водкой. К тому же спасительному средству прибегали двое «крафт-акробатов». Исполняли они только один силовой номер, так как их руки заметно дрожали.

Невзыскательную публику смешил клоун частыми паде­ниями и звонкими пощечинами — «апачами», которые он получал по всякому поводу. Под стать ему был профессор черной магии Ринальдо. Появлялся он в своем сомнительной чистоты фраке и шапокляке, говорил на ломаном тарабар­ском языке, изображая из себя иностранца. Показывал он простые карточные фокусы, вытаскивал шелковые платки из собственного рта и творил разные немудрящие чудеса своей «волшебной» палочкой. Остальные артисты труппы тоже не блистали талантами, и Дуровым нечему было у них поучиться. Но братья не оста­вались в бездействии. Они работали и как гимнасты и как коверные клоуны, случалось им выступать и в роли ассистен­тов Ринальдо.

«Все пригодится», утешали себя братья, когда хозяин ба­лагана приказывал им выступать на подмостках в столь раз­личных амплуа. Гораздо труднее было переносить бедствен­ный быт, граничащий с самым жалким прозябанием. Вся мужская часть труппы, все шестнадцать человек, помещалась в одной комнате без каких-либо признаков меблировки. Го­лодные, холодные, усталые после целого дня работы в бала­гане, люди валились прямо на голый пол и тут же засыпали, накрывшись случайным тряпьем. Нищая братия...

И по прошествии многих лет Дуровы вспоминали то вре­мя в Твери как время серьезнейших перемен и перелома в их жизни. Можно думать, что тогда же пробежала первая трещина в их отношениях. Мемуарные записи обоих Дуровых позволяют представить картину тех дней. Размолвка братьев, по-видимому, началась с самой банальной ревности. Кто была «она» — предмет их любви? Красивая, молодая наездница? Акробатка? Жонглерка?

«...Наши закулисные нравы были чисты, — писал Анато­лий Дуров о том времени. — Впрочем, в стенах цирка без­нравственность считается редкостью, хотя посторонний на­блюдатель всегда почему-то склонен предполагать, что за нашими кулисами грязно и мерзко. На самом деле скром­ность наших дам может быть даже названа замечательною, хотя, конечно, в семье не без урода, но я говорю не про ис­ключения...

...Постоянные заботы об усовершенствовании своих спо­собностей, — говорил далее Анатолий Дуров, — отдаляют представительницу арены от мысли заняться интригами, в материальном отношении хотя бы даже и выгодными, но не­продолжительными. Она превосходно знает, что жизнь, ис­полненная кутежа, разврата, приохотит ее к праздности, она обленится, потеряет свое положение в цирке, перестанет пер­венствовать, и тогда она совершенно беспомощна». Особа, увлекшая собой юношей Дуровых, была одной из тех, что деликатно числились «арфистками в хорах ярмароч­ных трактиров». Из своей среды она выделялась лишь тем, что была молода, красива, обладала действительно хорошим голосом.

Братья соперничали в наивных ухаживаниях. Подносили даме своего сердца сласти, яблоки, апельсины, которые полу­чали от трактирных посетителей за свои фокусы, сальто-мортале, несложную клоунаду. Дама принимала дары, оставаясь равнодушной к обоим поклонникам. Это не мешало им горячо ревновать друг друга. Чтобы избавиться от сердечных страданий, Владимир бе­жал из Твери. Вернее, из-за полного отсутствия денег пеш­ком по шпалам побрел в родную Москву... Отступление старшего брата не принесло Анатолию желанного успеха. Арфистка предпочла ему какого-то богатого купчика.

— Очень мне нужны твои жалкие гроши! — бросила она на прощание влюбленному юнцу.

Это было больно и оскорбительно. Тяжело переживая дра­му своей первой любви, Анатолий в отчаянии бросился к то­му, от чего до той поры стойко удерживался, — к водке... Напился до полного опьянения. Еле добравшись из трактира домой, Анатолий затеял ссору с забулдыгами-балаганщиками, в схватке с ними потерпел поражение и в довершение всего был ими ограблен до нитки. Только «человек-каучук» посочувствовал бедному юноше, когда с того слетел хмель. Пожурил его, дал добрый совет:

— Уходи от нас, если счастья себе желаешь! Нехорошие мы люди. Не оставайся у нас ни минуты, чтобы совсем не пропасть. Ты еще молодой, может, к делу какому-нибудь приспособишься...

Анатолий решил послушать совета, попросил у Вальштока расчета.

—Чего?! — заорал хозяин. — Расчета... Да что ты полага­ешь, что я только на одну ярмарку тебя взял? Нет, ты послу­жи, а я посмотрю, на что ты годен, и тогда скажу, сколько ты заслуживаешь. Все вы у меня только даром хлеб жрете, квартиры не стоите. Вам бы ночевать в балагане, а я вас чи­стой комнатой балую. Это ты ни во что не считаешь? Вон!

«Каучуковый человек» посоветовал не вступать в даль­нейшие пререкания с хозяином.

— Ну, уж какая там получка, слава богу, что не ударил.

Ежели ты не врешь, что в Москве у тебя есть где жить, то беги. Право слово, беги! И не пьянствуй, коли молоко на гу­бах еще не обсохло. Держись! Крепко обнял Анатолий своего доброжелателя и, как был, босой, с непокрытой головой вышел на улицу. Пошел куда глаза глядят. В неизвестность...

...Рельсы стремились в бесконечную даль. Справа и слева тянулась лесная чаща — сплошной зеленый коридор. Утомительно идти, соразмеряясь с ритмом неровно уло­женных шпал. Приходилось то укорачивать, то удлинять свой шаг. Да еще за плечами на палке болтался старенький матерчатый саквояж, набитый вещами. Все же Владимир был настроен бодро. Даже напевал под­ходящий к случаю куплет собственного сочинения:

«Ветерком пальто подбито
И в кармане ни гроша,
В этой доле поневоле
Затанцуешь антраша...»

К середине дня он отшагал уже много верст, а до Клина оставалось еще далеко. Он продолжал путь. И опять шпалы, шпалы, шпалы... Ко­роткий шаг... длинный шаг... Есть время подумать, пораз­мышлять. Верно поступил он, так решительно покончив со своим увлечением. Теперь на душе легко, и казалось даже смеш­ным, что так нравилась ему певичка из трактирного хора.

Сама судьба будто нарочно устроила трудный экзамен, говоря: «выдержишь — слава, не выдержишь — погибель». Не просто было одержать победу над самим собой. Зато теперь легче бороться за дальнейшее свое становление, идти вперед. Работа в балагане не одно разочарование принесла, дала и некоторый опыт, укрепила уверенность в себе и... отравила успехом. Аплодисменты зрителей, когда удавалось ему ловко исполнить гимнастический номер или рассмешить каким-нибудь неожиданным клоунским трюком, делали его необы­чайно счастливым, рождали желание вновь и вновь услы­шать восторженные крики: «Браво!», «Бис!»

Ночь застала Владимира на полпути к Клину. Спать пришлось вблизи какой-то деревушки в стогу сена. Потом опять шпалы и шпалы, снова чередование шагов — то длин­ных, то коротких. В Клин пришел Владимир с созревшим решением — дать свой собственный концерт. Снял комнату на постоялом дворе. Едва утолил голод, за­вел разговор с коридорным. Узнал от него, что в городском клубе имеется помещение для представлений. Но, чтобы снять его, следует предварительно добиться разрешения по­лицейского надзирателя, а он груб, жаден, берет со всех непосильную дань. Житья от него нет!

Владимир потребовал принести чернил, бумаги, написал афишу: «Проездом через здешний город в Москву, с дозволе­ния начальства, будет дано представление в здании клуба, в трех разнообразных отделениях, состоящих из следующих номеров:

«Сила зубов или железные челюсти» исполнит силач Владимиров
Сатирические куплеты: «Все замерло» исполнит комик Володин
Удивительные фокусы покажет профессор черной магии Вольдемаров
Первый русский оригинальный соло-клоун Дуров выступит как  художник-моменталист  и звукоподра­жатель».

Старшине клуба афиша понравилась. Он согласился пре­доставить помещение для концерта, конечно, если будет по­лучено соответствующее разрешение властей. С афишей в руке Владимир переступил порог полицейско­го участка. В канцелярии сидели секретарь, два-три моло­дых писца и сам он — гроза просителей.

—Что надо? — гаркнул надзиратель. Пробежав глазами протянутую афишу, он потребовал: — Паспорта артистов!

Владимир вынул свой паспорт.

— Всех артистов, говорю!
— Изложенное в афише исполняется мною одним...
— Таких жуликов-шарлатанов не допускаю! — заорал по­лицейский.
— А я повторяю, что все исполняю я! — вспыхнул Влади­ мир.
— Видал я таких... Ну, какой ты силач? Покажи-ка свою железную челюсть!

Владимир подошел к покрытому зеленым сукном столу и... поднял его зубами в воздух. Надзиратель, секретарь и писцы замерли от удивления.

— Черт возьми! Здорово! — восхитился надзиратель. И да­же переменил обращение: — А какие еще вы делаете фокусы?
— Покажу, если дадите лист газетной бумаги.

Писцы бросились, подали газету. Владимир, как полагает­ся настоящему фокуснику, развернул лист, показал, что в нем ничего не спрятано, и, обернув вокруг своей руки, попро­сил не быть в претензии, если вдруг что-либо найдется. И тут же вытащил из газеты свой стоптанный сапог. Забыв всякую субординацию, писаря захлопали в ладоши, а надзиратель пригласил сесть на стул и милостиво вымол­вил:

— Ну а какой вы клоун и рассказчик, это мы убедимся уже в клубе, в воскресенье.

На представлении в клубе были проданы все билеты. Полному сбору содействовал слух, исходивший из полицей­ской канцелярии, будто силач подымал стол, на котором вос­седал толстяк секретарь. Публика с интересом следила за превращениями геркуле­са Владимирова в куплетиста Володина и затем в фокусника Вольдемарова. Перед последним номером программы Влади­мир поспешил взять у кассира причитающуюся часть сбора и накинул сверх своего обычного платья шутовской балахон. Под звуки разбитого рояля он вышел на сцену. Сначала про­чел смешной стишок. Нарисовал несколько забавных рож. В заключение обратился к публике:

— Господа, прошу разрешения рассказать о том, что слу­чилось со мною в вашем гостеприимном городе.
— Просим! — пробасил благосклонно настроенный надзи­ратель.

Рассказ оказался совсем коротким, но вызвал целую бурю.

— Иду я берегом пруда. Смотрю — толпится народ. Спра­шиваю: «Что делаете, ребята?» — «Да вот стряслось у нас не­счастье — бьемся у воды три часа и никак не можем выта­щить». — «Кого, чего?» — спрашиваю. «Надзиратель уто­нул...» — «Эх, помогу вам, ребята. Верный дам совет».— «Какой?» — спрашивают. «Покажите ему трехрублевку — он и сам из воды вылезет».

Едва соло-клоун произнес последние слова, в зале под­нялся невообразимый хохот. Надзиратель крикнул что-то грозное, но его слова потонули в общем шуме. Что произош­ло далее, соло-клоун так и не узнал. Пользуясь суматохой, он сдернул балахон, бросил его в свой саквояж и выпрыгнул через окно во двор. На улице уговорил проезжавшего мимо ломового извозчика довезти до первого полустанка. Там он сел на поезд, отходящий в Москву. «С этого дня я начал летоисчисление своей политической сатиры», — написал в своих воспоминаниях заслуженный ар­тист республики Владимир Леонидович Дуров.

...Босой, с непокрытой головой Анатолий вышел на улицу. Пошел куда глаза глядят. Долго бродил по закоулкам и зад­воркам, не зная, что предпринять. А голод все более давал себя чувствовать. К вечеру вовсе замучил. Хоть протягивай руку — проси милостыню, христарадничай!

На окраине города, у железнодорожной станции, Анато­лий остановился у кабака. До поезда, на котором Анатолий решил добираться «зайцем» в Москву, еще было не скоро. Он вошел в кабак. Там на черной половине Анатолий уселся за стол, заказал на свой единственный пятак чаю без хлеба. Часа три пил остывший чай, а до поезда все еще остава­лось немалое время. Половые уже стали коситься на засидев­шегося посетителя, и, чтобы их задобрить, он вступил в раз­говор:

— А вы, братцы, любите фокусы?
— Уж не ты ли их собираешься показывать?
— А хоть бы и я...

Немудрящие его фокусы с шариками привели в восторг половых. Когда же он раскрыл секреты своих манипуляций, то окончательно покорил зрителей.

— Впрямь ты мастак! Может, что-нибудь еще умеешь проделывать?
— Умею! Флик-фляк, сальто-мортале...
— Что это такое? Ну-ка покажь!

Анатолий продемонстрировал свое акробатическое искус­ство. Половые диву давались, рукоплескали, а исполнитель с пресерьезным видом раскланивался.

— Молодец!  Право слово, молодец! Из каких же ты бу­дешь? — расточали похвалы, задавали вопросы зрители.
— Я из цирка...
— Почему же ты не при деле?
— С хозяином поссорился. Денег не платит, ругается...
— Ах ты горюн! Может, есть хочешь? Мы тебя попотчуем. История его злоключений и намерение отправиться в Мо­скву без билета вызвали новую волну сочувствия.
— Опасно, брат! Поймают — шею накостыляют... Поможем тебе иначе устроиться, — откликнулись доброжелатели.

Анатолия устроили в закутке трактира, заставленном на­рами. Там, «в тесноте, да не в обиде», завалился он спать. Среди дня трактирщики накормили его обедом, утешили, что с железнодорожниками сговорились, однако когда завтра ут­ром они соберутся чаевничать, то Анатолию для своих бла­годетелей следует произвести какую ни на есть комедь. Утром в закуток прибежал половой, заторопил:

— Скорей иди! Кондуктора пришли!

Быстро явился Анатолий в чистую половину и без лиш­них слов стал показывать свое акробатическое искусство пе­ред столом, за которым степенно восседали железнодорож­ные кондуктора.

— Ишь, какой ломаный... Точно пружинный весь... Ви­дать, смышленый... — прихлебывая из блюдечек чай, одобря­ли они.

Когда исчерпался весь репертуар, половые заставили го­ремыку циркиста повторить рассказ о своих злоключениях. Это окончательно расположило железнодорожников, и они, вьтустив заряд крепкой брани по адресу жадного Вальштока и подлых его балаганщиков, изъявили свое согласие доста­вить бедного артиста в Москву. В багажном вагоне на груде сваленных чемоданов, сунду­ков, корзинок и ящиков бывший артист труппы Вальштока благополучно приехал в Москву.

Уже широко известный во многих странах Европы, в пол­ном сиянии славы, соло-клоун Анатолий Леонидович Дуров не мог изъять из памяти сердца захолустный российский го­родок, своих первых антрепренеров, первое самостоятельное выступление, душевную щедрость зрителей...

Журнал Советская эстрада и цирк. Август 1968 г.

оставить комментарий