Звездочка. Рассказ старого артиста цирка

Об этой звездочке мне пришлось вспомнить во время недавних гастролей за рубежом. Как-то в антракте за кулисами про­веряю после выступления сына аппа­рат. Ассистентом я у сына. Сами по­нимаете, годы уже не те, чтобы под куполом работать.

Проверяю я, зна­чит, аппарат и смотрю, возле меня маленький, скрюченный старикашка, похожий на гнома, вьется. Он у здешних артистов на побегушках. А в ант­ракте публике сосиски продает. Не обратил я на него большого внима­ния, привык уже к тому, что на нас иностранцы как на диковину какую-то заморскую смотрят. Только гляжу, что-то слишком долго старикашка меня   глазенками   своими   буравит.


Рисунки Л. Гритчина и В. Иванова

— Вас воллен зи? — спрашиваю его для приличия.

А он мне в ответ на чистейшем русском языке.

— Позвольте полюбопытствовать. Вас случайно не Павлом величают?

«Вот те на! Знакомый какой-то объявился! Кто же это такой?» — уди­вился я. Ведь у меня, родственников за   границей   нет и  не   предвидится. А старикашка продолжает:

— Очень   вы,  простите  за  мое  на­хальство, на одного  знакомого арти­ста   походите. — Меня действительно Павлом зо­вут, — отвечаю, — только  вы меня перепутали  с  кем-то.  Удостоверение личности   у меня довольно стандартное: нос курносый и прическа на го­лове  отсутствует. Лично  я  вас впер­вые вижу.

— Как же впервые? Я же Луиджи Бертини, — берет меня за руку ста­рикашка. — Мы  же с вами имели честь у Сура в Николаеве  познако­миться,  а  потом вместе в Москве у Саламонского работали.

Да это же Луиджи! Бывший мой партнер! Больше сорока лет не видел его.   Ну и встреча!

— Здорово, —  говорю, — тебя, Луиджи, жизнь  помяла,  не узнал  сразу.

А он на это еще больше согнулся и захихикал.

— Что поделаешь, Павел  Николае­вич, — не каждому человеку счастье улыбается. И я вас не сразу признал. Были вы тоненьким юношей, а сейчас из-за своей солидности на господина директора  цирка  походите. — И  тут же спрашивает меня.
— Вам,   видно, капиталец  удалось сколотить?

Пришлось рассказать ему о себе. О том, что я за свой труд на манеже орден и персональную пенсию имею. Давно отдыхать мне можно, но не в силах цирк бросить. Привык я к нему.

— А я бы с радостью бросил, если бы у меня за душой что было, — отве­чает Луиджи   и   начинает   меня рас­спрашивать,    как    артисты    цирка    в нашей стране живут и чем в настоя­щее  время  стопку  водки в России за­ кусывают.  Поинтересовался     даже тем,  кто  сейчас  губернатором  в  Саратове.
— Живем мы, артисты, не тужим, — говорю  я, — водку  по-прежнему   соленым огурцом закусывают, а губер­натора  в Саратове  уже с  17-го  года нет.
— Счастливые  вы   люди, — вздыхает Луиджи. — Многие удивляются у нас,
откуда   у   вас   такое   мастерство.   Не иначе,   говорят,  эти  артисты  под счастливой звездой живут.
— Что же,  это  так.  И  ты  бы  мог. Помнишь, кстати, наш разговор о звездочках?
— Нет, — отвечает Луиджи и начи­нает хихикать. — Я всегда больше любил гастрономию, чем астроно­мию. Раньше звездочки на шустов-ском коньяке изучал, а теперь из­редка на бутылках Мартини...

Давно был этот разговор, в тревож­ное лето 1918 года. Помню, мы сидели с Луиджи вечером на Цветном буль­варе напротив цирка Саламонского. На аллее ни души, даже девушек с Грачевки нет. Только я, Луиджи да темный небесный купол в ярких бле­стках звезд. Вот одна из них, точно сорванная чьей-то невидимой рукой, ярко светясь, стала падать  вниз.

— Да,  Луиджи, закатиласьзвезда нашего счастья, — сказал я, вздыхая.

Нам с Луиджи действительно не по­везло: цирк закрыт. Третий месяц мы не платим за квартиру и кое-как пере­биваемся, надеясь на лучшие вре­мена. А всего год назад мир для нас был полон самых радужных надежд, Я тогда познакомился с Луиджи в маленьком бродячем цирке в Нико­лаеве.

—Я  кое-что    имею в черепной коробке, — сказал как-то мне Луид­жи,  — а не попробовать ли нам с тобой,    Павел, сделать    воздушный номер?

Мне нравился этот ловкий и весе­лый парень, представитель того многочисленного племени универсальных артистов-итальянцев, которое с избытком заполняло манежи старого русского   цирка.

— Ну что ж, считай, что в моей черепной коробке то же самое, что и  в твоей, — сказал тогда  я.

Мы произвели всеобщую мобили­зацию своих финансов, но их все равно оказалось мало для приобре­тения аппарата. Пришлось взять день­ги под проценты у директора. И вот сияющее свежим никелем сооруже­ние  подвешено   под  куполом.     Оно притягивает нас к себе, и мы прово­дим на манеже все свое свободное время. От усиленных репетиций на ладонях появились мозоли. Но мы не замечали их, продолжали готовить номер, мечтая в редкие свобод­ные минуты, как чеховские сестры, о Москве. Нам уже чудятся броские афиши «Луиджи и Поль. Воздушный акт», расклеенные на фасаде цирка Саламонского. И  мы  все же увидели  спустя пол­года свои афиши в Москве. Публика и сам директор Иван Семенович Ра­дунский были довольны нами. Но работать в столичном стационаре пришлось недолго. Произошла рево­люция. Вспыхнула гражданская война. Ее разрушающий вихрь пронесся и над цирком, и вот мы, как и сотни наших коллег во многих городах Рос­сии, остались без работы.

— Да, закатилась звезда нашего счастья, — в раздумье повторил я.
— Не  ной.   При  чем тут  звезда, — ответил   Луиджи. — Дай-ка сюда по­вестку.

Я достал из кармана повестку, и мой партнер при свете спички снова про­чел уже знакомый нам текст, кото­рый гласил о том, что нам надлежит явиться в понедельник 18 июня 1918 года к 10 утра в Совет рабочих и красноармейских депутатов Город­ского района Москвы в комнату № 18. Эту странную повестку нам при­несли на квартиру три часа назад. И мы специально пошли на бульвар, чтобы, уединившись, поговорить о ней.

— Не к добру  нас  вызывают, Паша, — тихо сказал Луиджи. — Смот­ри,  как бы нас не арестовали.

Я не знал за собой и Луиджи ни­каких грехов и пытался возражать. Но Луиджи не соглашался со мной.

— Это сейчас очень просто.   Еще могутневзначай в штаб к Духонину отправить.

Тогда  я  предложил другу,   прежде чем что-нибудь предпринимать, пока­зать завтра утром повестку предсе­дателю нашего домового комитета Егору Егоровичу. Так мы и посту­пили.

— Комната № 18...    Все  ясно, — сказал Егор Егорович и метнул на нас из-под очков лукавый взгляд. — Туда все нетрудовые элементы вызывают­ся,  на предмет приобщения к физи­ческой работе.
— А при  чем  здесь   мы? — разом спросили  мы с Луиджи. — Разве артисты  цирка теперь к  нетрудовым элементам  относятся?

Егор Егорович снял очки, дыхнул на стекла и, протерев их полою тол­стовки, посмотрел на нас с укориз­ной.

— А   кто,   голуби   мои,   скоро   уже четвертый месяц не работает? Время сейчас  такое: кто не работает — тот не ест. Пришел и ваш черед потрудиться для общества.  От председателя домкома мы вы­шли молча. И только на улице дали волю своим чувствам.

— Безобразие! — возмущался Лу­иджи, — нас за людей не считают. Мы же артисты!

Меня тоже мало прельщала пер­спектива работать в обществе быв­ших купцов, чиновников и домовла­дельцев. Под присмотром конвоиров группки этих представителей старого мира подметали в те годы москов­ские площади и улицы, расчищали пустыри и разгружали на железно­дорожных товарных станциях ва­гоны.

— Не  волнуйся, Луиджи,  мы в Со­вете  объясним, что мы артисты,  на­ ходимся на приколе, так сказать, по воле слепого случая,  и попросим, чтобы нам дали другую работу.

Луиджи от моих слов стал сам не свой.

—Тоже   выдумал!   Другую  работу! Я  вообще не собираюсь гнуть спину на   какое-то   там   общество.   Мы   же артисты  —  люди   свободного  труда. Работаем на себя  и для себя.  Надо бежать из Москвы, вот что я тебе скажу. Ты давай иди в цирк, возьми все,  что  у  нас еще там осталось в гардеробной, а я тем временем к одному человеку съезжу,  может, нашим попутчиком будет.

Я пытался отговорить Луиджи.

— Ну   куда мы с тобой поедем? Сейчас везде цирки либозакрыты, либо влачат жалкое существование.
— На   Кавказ.
— Но на  Кавказе   белые...

Луиджи приблизился ко мне вплот­ную и, чтобы не слышал никто из стоящих  на  трамвайной остановке, к которой мы, разговаривая, незаметно подошли, сказал мне вполголоса, но с  расстановкой:

— Запомни, дружище. Артисту без­различно,    кто    находится   у   власти; народные     комиссары,    гетман    или казачьи   генералы.   Для него важно, чтобы только был манеж,  аплоди­сменты и, конечно, деньги. Это исста­ри так в цирке ведется. Я стал возражать:

—Так  это  раньше было.  А сейчас время   другое.
— После поговорим. А вообще по­думай,   Пашка,   я тебя не  неволю. Можешь в Москве оставаться, раз тебе подыхать от голода нравится, — скривив  губы в язвительной улыбке, сказал  Луиджи.

Не дожидаясь моего ответа, он вскочил  на подножку трамвая. Подобной выходки от Луиджи я ни­когда не ожидал. Это походило на предательство. Я настолько был по­трясен поступком Луиджи, что долго стоял на остановке и смотрел, как трамвай медленно увозил моего партнера. Пришел в себя, когда вагон уже скрылся за деревьями Рождест­венского бульвара. «Да, похоже, что революция не только разрушает старый мир, но может и разъединить друзей» — по­думал   я, направляясь в цирк. У служебного входа дорогу мне преградил  чекист в кожаной  куртке.

— Я   же  артист.   Мне надо в  гар­деробную пройти!
— Мы тут все артисты собрались, — пошутил он и добавил уже строго. — Нельзя сейчас в цирк.

Тогда я обогнул здание и со сто­роны рынка перемахнул через забор. В фойе мне стало ясно, почему меня не пускали: в цирке происходил митинг. Ради любопытства я поднял­ся в амфитеатр и увидел, что вся чаша цирка была заполнена людьми в солдатской одежде. Все они, точно завороженные, смотрели на выступа­ющего из ложи оратора. Внимание красноармейцев мне стало понятно, когда я прислушался к словам высту­пающего. Он говорил о большой опасности, нависшей над молодой Со­ветской   страной. В отличие от многих ораторов тех лет человек не бросал в зал громких и напыщенных фраз. Слова его были просты и вместе с тем брали за душу своей правдой.

— Вот  здорово говорит, — шепнул я сидевшему в последнем ряду красноармейцу. — Кто это?

На меня со всех сторон зашикали: а красноармеец посмотрел, удивлен­но.

— Ты  что, товарищ, не узнал? Ильич выступает!

Ильич... Ленин. Это был единствен­ный случай, когда мне посчастливи­лось видеть и слышать Владимира Ильича. Серый я тогда был еще чело­век, не догадался записывать, что Ленин говорил. Многое время вывет­рило из моей памяти. Только помню, как он рассказывал о начавшейся в стране гражданской войне, о том, что белогвардейцы и восставшие чехословаки страну нашу на части рвут. Говорил он, а у меня перед глазами города возникали, в которых мне за десять лет работы в цирке пришлось побывать. А сейчас в них белогвар­дейцы орудуют! И вот к ним-то и хочет бежать Луиджи.

А Ленин тем временем уже гово­рил о том, что каждый честный рабо­чий человек должен встать на защиту революции. На эти слова зал ответил шквалом аплодисментов. Я тоже аплодировал вместе со всеми, пото­му что я, по сути деле, тоже рабочий. Разве мало сил и здоровья затрачи­вает артист, чтобы сделать номер? А как эксплуатируют нас хозяева цирков! «Так что же мне делать?» — задал я себе вопрос, слушая Ильича. В этот момент, если не ошибаюсь, он гово­рил о Красной Армии, о том, что красная звезда, которую носят бой­цы, — символ службы за интересы трудового народа и что нет ничего почетнее этой службы. Слова Ленина проникали в самое сердце и заряжали меня какой-то незнакомой мне ранее энергией. Вместе со всеми бойцами я аплоди­ровал заключительным словам Ильи­ча о неизбежной победе над врагами и вместе со всеми пел «Интернацио­нал».

Теперь я знал, что мне делать. Выйдя из цирка, тотчас же отправил­ся в военный комиссариат, который в то тревожное время работал круг­лые сутки, и записался добровольцем в Красную Армию. Получив в цейхгаузе обмундирова­ние, забежал на минуту домой. Луид­жи я застал вместе с каким-то подо­зрительным человеком, вроде тех, что на рынке из-под полы спекулируют продовольствием. Они набивали ве­щами большой чемодан. Луиджи был так занят работой, что даже не по­смотрел в мою сторону.

— Где тебя так долго черти носят? Давай   реквизит,   —   сказал  он, все еще не поднимая  головы.
— Мне,  Луиджи, было  не до рек­визита. Я Ленина на митинге слушал.

Мой бывший партнер подскочил ко мне точно ужаленный.

— Все   понятно.  Тоже   мне   роман­тик! — процедил он со злостью. — Еще  третьего дня все  ныл — «Зака­тилась звезда нашего счастья», а сегодня уже красную звезду на фураж­ку  нацепил.  Быстро же  тебя  сагитировали!

Объясняться с ним было бесполез­но. Словом, поругались мы тогда крепко. Луиджи, помню, мне напо­следок предсказывал, что мне не сладко в армии придется. Спохвачусь, мол, я, но поздно будет. Расстались мы   врагами. Луиджи в тот же день бежал из Москвы. Я пошел в Совет и сказал, что   служу   теперь   в   армии. Через несколько недель наш полк был отправлен на Восточный фронт. А Луиджи, рассказывали мне потом знакомые артисты, проработав два года на Кавказе, уехал за границу. Сначала выступал там а лучших цир­ках: артист он был все же хороший. А когда форму стал терять, пришлось ему в дырявых шапито работать. Карьеру же свою Луиджи, как вам уже известно, закончил на побегуш­ках у артистов.

...Все же отчасти прав оказался мой бывший партнер. Трудновато мне в первое время было. Пришлось мне и в суровую уральскую зиму мерзнуть, и на госпитальной койке в тифозном бреду метаться, и даже в плену побывать. Взяли нас, помню, сонных на хуторе: белые перед этим бесшумно охранение уничтожили. Привели в Казань и в трюм баржи загнали. Сидим мы там в темноте, не знаю сколько времени. Потом нас стали на палубу по одиночке вызывать на допрос, а назад в трюм никто уже не возвращался. Только слышно, как снаружи время от времени всплески раздаются. Топят нашего брата беля­ки в Волге. Пришла моя очередь на палубу выходить. Попрощался я с то­варищами:

— Ну, друзья, не поминайте лихом бывшего циркового гимнаста, а в на­ стоящее  время  красного бойца.

Вышел на палубу: солнце глаза слепит, за Волгой лес зеленый стоит. А над баржей чайки. Красота-то ка­кая! Помирать, откровенно говоря, не охота.

—Эй, чего размечтался, — слышу, толкает меня конвоир. И тут я только на   палубу  взглянул, смотрю,  за сто­ликом  поручик     молоденький  сидит, рядом с ним солдаты, а чуть поодаль, у самого борта, камни большие, пере­вязанные веревкой лежат.
— Коммунист? — спрашивает меня офицер.
— Нет,  — говорю, — артист.
— Какой такой артист? — удивился поручик.
— Цирка.
— Врешь,  мерзавец.
— Я  никогда  не  врал, — отвечаю.
— А ну-ка покажи,  что умеешь!

Не хотелось мне дурака перед вра­гами   изображать.    Однако    смекнул. Приближусь   я   к   борту — и   в   воду. Может, и спастись  удастся. Сделал я стойку на руках, по палубе прошелся на них, сальто исполнил.

— Вот  это  да!  Чисто,  бес,  вертит­ся! — гогочет солдатня. Вдруг слышу чей-то  властный  голос.
— Что это у вас за представление, поручик?

Поднялся на ноги и вижу, на барже появился подполковник, представительный такой великан со стеком. Солдатня перед ним в струнку, а по­ручик ему козырнул лихо:

— Циркист в плен попался, госпо­дин подполковник.

Бросил на меня подполковник пре­зрительный  взгляд и  заулыбался:

— Ну,  значит,  Совдепии  туго  при­ходится, раз уже циркистов в армию мобилизуют. Отпустить его. Ведь циркисты  —   это  что  цыгане,  люди  без родины   и   высоких   идеалов. Обидно мне от этих слов стало. Эх, думаю, попадись-ка ты мне, «ваше благородие», один на один в бою, посмотрел бы я тогда, какие у тебя «идеалы».

А подполковник продолжает надо мной издеваться:

— Эй ты, скоморох. Сейчас мы тебя шомполами   немного  угостим, чтобы неповадно тебе было у красных слу­жить. А потом в город ступай — там ваша  бродячая  братия  есть.

Отделали мне спину беляки шом­полами знатно и в город отпустили. Пришел туда и вижу — действитель­но, в Казани цирк работает. Смотрю, на фасаде афиши Аликпера Фаруха, Багрия Кука и Ивана Заикина. Обрадовались артисты моему при­ходу, поздравляют меня с тем, что я случайно от смерти спасся. А я их спрашиваю:

— Ну как живем, друзья, как дела идут?
— Дела   неважные  —  сборов   нет. Но это еще  полбеды, — вздыхают они.  —  Контрразведчики заставляют нас с железными кружками по горо­ду ходить и деньги у жителей на белую армию  собирать.
— Плохи ваши дела, — а сам про Лу­иджи подумал. Может,  и он по кавказским городам, как нищий, с круж­кой на шее ходит.
— Вот что, друзья, — сказал я тогда артистам. — Не могу я с вами сейчас быть. Не пристало мне красному бойцу  побираться  для  беляков.  Не  для этого я по призыву Владимира Ильи­ча в Красную Армию записался.

Простился я с ними, той же ночью ушел из города и перебрался через линию фронта к своим. Вскоре мы Казань освободили и стали белогвардейцев на восток гнать. К осени девятнадцатого года мы уже Колчака за Уральским хребтом били. Помню, заняли мы одну железно­дорожную станцию. Название уже сейчас забыл. Только расположился отдохнуть, вдруг меня комиссар к се­бе потребовал. Надел я сапоги и в поповский дом пошел. «Чего это, думаю, комиссар меня зовет. Вроде со мной и бойцами моими ничего не произошло. Или, может, ему известно стало, что Ванька Харчевников с попадьей по­литграмотой   заняться  пытался».

Пришел я к комиссару, а он меня спрашивает:

— Ты, кажется, до службы в цирке был?
— Да.
— Так вот, дорогой товарищ, рас­статься нам с тобой придется.

Странно и больно мне было услы­шать эти слова.

— Почему,  товарищ  комиссар, та­кое несправедливое отношение ко мне. Сами вы знаете — комполка ме­ня   недавно в приказе  за  храбрость отмечал. И по-вашему тоже выходит, что артист цирка  воевать не имеет права? Засмеялся тут комиссар.

— На  другой  фронт тебя перево­дят.
— На какой-такой фронт?
— На цирковой. Отзывает тебя Наркомпрос  в московские цирки работать.

Тут я вовсе перестал понимать, что комиссар говорит.

— Какие сейчас могут быть цирки, когда Колчак и Деникин еще не до­ биты  и Антанта на нас  походом идет?

Комиссар подошел ко мне и руку на плечо положил.

— Да ты, видно, друг, «Известий ВЦИКа» не читал. Там декрет Совнар­кома о национализации цирков опуб­ликован. И еще рассказывал мне один политработник из Москвы: будто вызвал товарищ Ленин Луначарского и говорит: «Не пора ли, Анатолий Ва­сильевич, красную звездочку на цир­ке водрузить? Пусть он народу по­служит».

Обрадовался я этому. В такое тя­желое время Ильич о цирке позабо­тился! Тут комиссар со мной прощаться стал.

— До свидания, Павел. Желаю те­бе удачи. Будь на цирковом фронте таким же примерным бойцом.

Через две недели я уже был в Москве и вскоре участвовал в про­грамме 2-го Госцирка. Торжествен­но мы тогда открыли первый сезон советского цирка. Здание флагами разукрасили, а на фасаде красную звезду   прикрепили. И вот эту пятиконечную звездочку на эмблеме советского цирка позд­нее изобразили. В самой верхней ча­сти эмблемы ее поместили, а под ней на трапеции в каче воздушный гим­наст. Смело и уверенно работает этот артист, потому что видит, что ему неугасимым светом Ленинская звездочка светит. Всем советским артистам она светит.

Вот почему я при встрече и сказал Луиджи, что наши мастера арены живут и работают под счастливой звездой.
 

Е.  АЛЕКСЕЕВ

Журнал Советский цирк. Апрель 1963 г.

оставить комментарий