С эстрадой не расстанусь

Параллельно с работой в МХАТ я выступаю вот уже со­рок лет в концертах. Это не хобби.

Это труд емкий, кропот­ливый. Грущу, что в своей книге могу уделить лишь несколь­ко страниц тому, что создали великолепные, талантливые артисты Н. П. Смирнов-Сокольский, М. Н. Гаркави, И. С. На­батов, Л. А. Русланова, В. Я, Хенкин и еще многие, ушедшие и живые. Они преобразовали искусство малых форм в боль­шое искусство, носящее гордое имя — эстрада.

Одной из самых ярких, самых талантливых фигур на эст­раде был Владимир Яковлевич Хенкин. Я знал его хорошо — нас   связывала   длительная дружба. Это был настоящий эстрадный артист, который умел без всяких театральных приспособлений — декораций, грима и костюма — завлечь зрителя в мир смешных рассказов. Он обладал изумительной способностью общения. Одного взгля­да в зрительный зал было для него достаточно, чтобы расположить и привязать к себе всех. Он был настоящим любим­цем публики. Все, что читал Хенкин, получалось смешно и остроумно. А в бытовом гротеске зощенковских рассказов он умел сде­лать слышимым трагический призвук события. Он умел читать Зощенко между строк, и это придавало забавным рассказам социальное звучание. Я застал чудесное время, когда в качестве конферансье на эстраде выступал блистательный артист Алексей Григорьевич Алексеев.

Вот, действительно, человек настоящей культуры и эру­диции. Его прелесть на эстраде была в том, что слова его конферанса рождались на зрителе, от общения с ним. У него не было готовых, визированных конферансов. Он создавал настроение зала, словно учитывая дыхание каждого зрителя. Он спокойно вступал в собеседование с публикой и никогда не попадал в неловкое положение. Некоторые специально приходили состязаться с ним в остроумии. А он блестяще парировал выпады «противников». Поражения в этих турни­рах были ему неизвестны.

Алексеев никогда не задерживался на сцене долго. То, что он говорил, походило на ослепительную вспышку остроумия. С Тамарой Церетелли я часто встречался на концертах, а познакомился с ней давно, еще когда она, молодая, при­ехала из Тбилиси и поразила всех тонким вкусом своего пения. В устах молодой грузинской певицы трепетно звучали и русские и цыганские слова старых песен и романсов. Были в этих романсах пленительная чистота и трогательная бе­зыскусственность. И даже во времена, когда цыганский романс стал жанром опальным из-за той пошлости, которой щедро сдабривали его многие исполнители, Церетелли пела в лучших залах столицы — в Большом зале консерватории, в Большом театре.

А. Редель и М. Хрусталев — еще совсем недавно эти имена повторялись так часто, что превратились в некую формулу, в некий символ танца. Впервые я увидел маленькую изящ­ную девушку с эфирной легкостью движений и жеста рядом с великолепным мужчиной — во всем блеске мужской выра­зительной скульптурности. Казалось, что это сочетание — только дар природы, но за кулисами знали, что это трудом выкованная легкость.

 

На эстраде они не просто принимали эффектные позы и сплетали свои тела в изящные скульптурные компози­ции — они создавали новый, свой эстрадный танец. Откинув модную тогда салонность, не прибегая к акробатическим приемам, Анна Редель в четкость и строгость академического балета внесла женскую искрометность, порывистость, плени­тельное очарование. А Михаил Хрусталев — прекрасный, му­жественный рыцарь — благоговейно и с восторгом как бы поднимал на пьедестал истинную женскую красоту. И этому стилю исполнения как нельзя больше соответствовала музыка Листа, Штрауса, Алябьева, Скрябина и Чайковского.

У каждого артиста есть рассказы и сценки для дома, для стола, для гостей. Леонид Осипович Утесов буквально начинен ими. Есть и у нас с ним любимые дуэтные сценки, их, наверное, хватит на целый вечер — это целая разнообразная программа, со­ставленная из импровизированных рассказов, бесед и диа­логов. В молодости мы с удовольствием играли их за столом. Меня поражает невероятная фантазия и многогранность сюжетов, подсмотренных Леонидом Осиповичем в жизни. Иногда он облекает их в литературную форму. Вспомните его новеллы. Ведь они просто великолепны!

Мы порой часто дурачились, но это не просто дурашли­вые вещи. Я потом часто задумывался: как они рождаются, откуда они выливаются, эти эстрадные блестки? Специаль­но придумать такое часто просто невозможно. Вот так они и появляются во время милых «междусобойчиков», от искус­ства «для себя», для гостей, для друзей, из которого может вырасти  и большое,  настоящее,  для  всех. От живого глаза собеседника, от его непосредственной реакции рождаются фразы и жесты, выразительность кото­рых из вечера в вечер оттачивается до крылатости.

Вот какая странная вещь: я совсем недавно был на его семидесятилетии. Утесову — 70! Да подите вы... Этого не может быть! 70 лет — это совсем не вяжется с тем, что проис­ходит внутри этого человека. Никогда, даже в самые молодые годы, я не чувствовал, что он старше меня. Он действительно очень молодой чело­век. Только таким я и знаю, и помню, и воспринимаю его.

...Нет, мы не перезваниваемся ежедневно, я не выступаю с ним на концертах, но я всегда думаю о нем с радостной улыбкой.

Постепенно постигая секреты эстрады, эстрадного артиста, я понял, что это искусство требует точных решений, а точные решения   даются только большим трудом. Понял я и еще одно — очень важное для эстрадного ар­тиста: каждая эстрадная сценка, пусть самая маленькая, должна быть законченным произведением, она требует чет­кой темы, яркой мысли, стройного развития — завязка, куль­минация, развязка. Какими же тщательно отобранными должны быть слово и жест! Никаких длительных описаний, долгих периодов; четкому замыслу — телеграфный язык.

Актер на эстраде — как на ладошке перед зрителем. У не­го нет декораций или иных театральных аксессуаров, за ко­торые он в случае чего мог бы «схватиться», за которые он мог бы «спрятаться». У него есть только способность захва­тывать зрителя и вести его за собой. «Голый» актер на голой эстраде. Только мысли и чувства. Его сердце, ум, глаза про­тягивают незримые нити к уму, чувствам и зрению зрителя, и между ними заключается союз, рождается взаимопони­мание.

По сути дела, это главное в любом актерском творчестве. И все театральные системы, какие только ни на есть в ми­ре, основываются именно на этом свойстве, на этой природе актерского таланта. Но на эстраде эти особенности выступают как бы в чистом виде. Гротеск ли, реализм или классицизм — они все только тогда и существуют, когда актер поведет зрителя за собой, заразит его тем, чем взволнован сам.

Не поэтому ли и полюбилась мне эстрада?
Мои связи с эстрадой не прекращаются и по сегодняшний день.
Думаю, что пока будут во мне силы и не иссякнет фанта­зия, — я не расстанусь с эстрадой по доброй своей воле.


Журнал Советский цирк. Октябрь 1967 г.

оставить комментарий