Самовар с автоматом

В декабре 1941 года, когда шли бои под Москвой, мне довелось о качестве корреспондента фронтовой газеты участвовать в рейде кавалерийской группы Андрея Трофимовича Стученко.

Было очень много снега, нестерпимая стужа стояла, и продвигаться в этом рейде приходилось по пересеченной местности целиной. Кони вязли в снегу, а когда выходили из леса на открытое пространство, ветер пронизывал всадников насквозь, храпы у коней обледеневали, и кавалеристы, свесившись с седла, занемевшими от мороза руками освобождали морды коней от сосулек.

Была ночь, светлая как день. На снегу лежали рогатые тени от черных деревьев.

Задача, поставленная перед группой, заключалась в том, чтобы выйти в тыл отступающим немецким частям, перерезать коммуникации, минировать рокадную дорогу и лишить противника маневра вдоль линии фронта.

Идти приходилось через лесные чащи по глубокому снегу, поэтому группа двигалась без обоза, без артиллерийских упряжек; легкие минометы были приторочены в разобранном виде к седлам, а противотанковые мины свисали с обеих сторон коней наподобие огромных черных баклажек.

Откровенно говоря, я не очень-то верил в успех этого рейда. Все-таки конь — против танка... Хрупкое живое существо — против моторов и брони... Но задание есть задание. Кавалеристы выполняли свое, а я — свое. И поэтому я покорно тащился позади всех в санитарных розвальнях. Учитывая то, что я не кавалерист, они были предоставлены мне в виде исключения — до того, как появятся первые раненые.

Кроме минометов и противотанковых мин к седлам кавалеристов были приторочены тюки прессованного сена — немцы, отступая, уничтожали стога и копны в селах и деревнях, как и сами эти деревни и села.

Андрей Трофимович Стученко, прирожденный кавалерист и страстный поклонник коня, часто повторял переделанную на свой лад суворовскую поговорку: «Там, где любая техника не пройдет, конь на своих копытах все преодолеет».

Продвижение нашей группы внешне отнюдь не напоминало лихой кавалерийский налет. Кони вязли в сыпучем снегу, как будто плыли, обессиленно вскидывая ноги. Потные шкуры их покрывались льдом. То и дело они проваливались в глубокие выбоины, и всадникам приходилось вытаскивать их словно из трясины.

И все-таки никто, ни один из всадников, не только ни разу не ударил коня, но даже ни разу не крикнул на него. Шепотом уговаривали, упрекали, просили, утешали... Обратив внимание на это, я вспомнил горделивые слова Стученко о том, что в его отряде собрались настоящие конники.

... Однажды Андрей Трофимович, расхвалив в который раз своих кавалеристов, добавил:

—    И есть даже два циркача. Ну, мне-то фокусники ни к чему. Я их недавно по военкоматовскому наряду принял. Отказывался, однако, теперь, вроде, не жалею.

Что это за циркачи, что за фокусники, мне, в то время насквозь промерзшему и застывшему, было недосуг уточнять, хотя и показалось странным, что Стученко, служа в кавалерии, где джигитовка считается вершиной мастерства, с таким пренебрежением отозвался о кавалеристах, в графе личного дела которых о гражданской профессии было коротко сказано: «артист».

А в продвижении этой кавалерийской группы, в облике всадников, скорченно сидящих на конях, с низко нахлобученными ушанками, трудно было не только разглядеть артистов, но и вообще различать людей.

Двигались мы вторые сутки. И кони и люди были измотаны до предела, вернее, за пределом. Но привалы делали не ради людей — ради коней.

Время, определяющее выход фуппы к обозначенной точке для перехвата шоссе, было рассчитано, естественно, исходя из нормальных условий маршрута. Трудно было предположить, что придется nope-двигаться в белом снежном песке, как в пустыне. И поэтому вышло так: когда группа подошла, наконец, к исходным позициям, разведчики донесли, что головная часть немецкой механизированной колонны, состоящая из двух тяжелых танков, уже приближается к намеченной точке.

Стученко приказал мне оставаться в санитарных санях в лесу — бой с головной группой предстоит тяжелый, заминировать шоссе уже не успеют, придется принимать бой с танками, рассчитывая, как ои сказал, только на свое солдатское счастье.

И остались мы с возничим одни в замерзшем лесу. И тревожно прислушивались к звукам леса — похрустыванию заледенелых ветвей, поскрипыванию, осторожному шуршанию. Никаких других звуков пока не было.

Я с тоской думал о безнадежности задачи — уничтожить два тяжелых танка противника без соответствующих огневых средств, о том, какой кровью нам это обойдется, если группа каким-то чудом все-таки справится с заданием.

И вот прозвучали два глухих и тяжких взрыва. С разлапистых ветвей посыпался снег. Потом раздалось несколько автоматных очередей. И все. Я ожидал звуков огневого побоища, но их не было. И ожидание это было мучительным.

Наконец прискакал связной и передал сообщение полковника Стученко, что все а полном порядке, чтобы я сидел здесь и пока не рыпался до получения его указаний. От себя связной добавил, что немецкая колонна получит здесь хорошую трепку.

И действительно, не успел связной скрыться из виду, как от мощного грохота зашатались деревья, тупые толчки взрывной волны посыпали с них снег — как будто шел снегопад; сквозь стволы отдаленно просвечивали оранжевые вспышки взрывов, зазвучали автоматные очереди, хлопки минометов.

...На рассвете, выйдя к шоссе, я увидел картину настоящего побоища — танковая колонна была подорвана, сожжена, уничтожена.

Стученко, окрыленный буркой, в лихо сдвинутой на затылок кубанке, наклонился ко мне с седла и прокричал возбужденно:

—    Ну что, видал, как конники воюют! И циркачи мои на высоте оказались, это они первый танк рванули! Как говорится, под аплодисменты публики!
—    Что ж, с коней рванули? — удивился я.
—    Зачем! В пешем строю, по-пластунски. Сунули противотанковые мины под самые гусеницы. Герои, представлю. Фамилии — Казбеков и Толмачев. Вот тебе и фокусники-артисты!
—    А причем тут артисты? — почем у-то спросил я.

Стученко похлопал плетью по сапогу, сказал, как бы не слыша моего вопроса:

—    Высший класс джигитовки. Номер у них был с кипящим самоваром: на полном галопе всякие акробатические штуки выделывали. Но ребята-то мои да и я сам думали: война — это им не цирк. Одно дело с самоваром, а другое дело — с обыкновенным автоматом, не моргая, в глаза смерти глядеть. А вот оказались ребята на высшей высоте. И дело, видишь, не в том, что джигитовку знают, а в том, что люди настоящие, мужественные... А может потому, именно мужественные, что профессия у них такая, так сказать, специфика профессии... А?

Кончилась война. В конце 1945 года я оказался в немецком городе Гляйвице. На городской площади шел концерт солдатской самодеятельности. Под бурные аплодисменты публики солдаты Казбеков и Толмачев мчались на конях бешеным галопом, перебрасываясь кипящим самоваром.

оставить комментарий