Альбер Фрателлини — всемирно известный клоун

Альбер Фрателлини, автор книги «Мы, Фрателлини» — один из представителей большой династии цирковых артистов, всемирно известный клоун.

Родоначальник этой династии Густав Фрателлини дебютировал в цирке в амплуа клоуна-акробата. Через несколько лет он открыл свой цирк, первая афиша которого относится к 1872 году.

Цирковая семья Фрателлини изъездила почти всю Европу. Во время одной из таких гастрольных поездок, в России в 1885 году, и родился будущий клоун — Альбер Фрателлини. В семье, помимо него, было еще три сына: Луи, Поль и Франсуа.

Впоследствии знаменитое трио братьев Фрателлини гастролировало по всему миру. Об этом Альбер Фрателлини подробно рассказывает в своих воспоминаниях. Особенно тепло он пишет о России, стране, где он родился и где его потом радушно принимала публика. Автор описывает также наиболее интересные, с его точки зрения, антре и репризы, с которыми выступало трио Фрателлини.

Несмотря на итальянское происхождение, Альбер Фрателлини называет себя в предисловии старейшим французским клоуном, и книга его написана по-французски. Отрывок из нее мы предлагаем вниманию читателей.

В 1909 году, после гастролей по Англии, мы с Франсуа ехали в Германию. Из Англии я увозил мое сокровище — маску простака, которую после долгих поисков нашел в Лондоне.

Как мне пришло в голову надеть эту маску? Просто я вовремя вспомнил, что клоун в старом английском театре был смешным персонажем: подобно шуту в испанской комедии, неаполитанскому Пульчинелле, венецианскому Арлекину, дураку или шуту в средневековом фарсе. Он олицетворял собой деревенщину, мужлана, вечно битого, осмеянного, глупого и упрямого, но не лишенного лукавства. Затем клоун, вероятно, эволюционировал в другом направлении, и появился персонаж в костюме с блестками. Увидев в Лондоне торжественно выступавшего в таком одеянии Франсуа, я подумал, что, доведя до абсурда пышный костюм и грим брата, соединив тонкий ум с непроходимой глупостью, можно создать контраст между нашими масками, который будет иметь успех у публики.

Я принялся бродить по лондонским окраинам, заходил в маленькие скромные бистро, где можно встретить людей, которые, несмотря на удары судьбы, никогда не теряют хорошего расположения духа и веры в жизнь. В этих бистро меня принимали как своего, вспоминали мои шутки и удачные номера.

— Альбер, — спросил меня однажды старик, расположившийся рядом у стойки,— вы завтра повторите свой номер с метлой?..

Он имел в виду пародию на номер алжирских прыгунов, который мы придумали вместе с Франсуа. Загримировавшись под арабов, в гротескных костюмах мы выходили на арену с огромными метлами и начинали подметать ее так, что опилки долетали до амфитеатра. Это имело большой успех у публики.

—    Я хотел бы, но директор запретил.
—    Рассчитывайте на нас,— сказал мне в тот вечер старик,— мы все пойдем в цирк и потребуем этот номер.

Мой собеседник был обут в огромные дырявые башмаки, из которых торчали пальцы босых ног. Нс по росту большие брюки спускались гармошкой. Рукава зеленого поношенного сюртука почти полностью закрывали кисти рук, а полы волочились по земле.

—    Я хотел бы проделать на арене другую штуку,— сказал я ему, кладя на стойку несколько шиллингов, — продайте мне ваш костюм.

Сделка была заключена, мы обменялись одеждой. В новом наряде я стал похож на огородное пугало. В дополнение к этому костюму я заказал огромные туфли, которые и завершили мой наряд. Чтобы быть до конца честным, я должен признаться, что обувь я позаимствовал у Билли Хайдена. Он первый среди клоунов использовал несоразмерно большие туфли, в свою очередь позаимствовав их у Литтла Тича и Чарли Чаплина...

Итак, я увозил из Англии маску, которую сохранил в течение всей жизни и которая принесла мне успех.

Однако всматриваясь теперь в мой первоначальный грим, я вижу, что в нем еще кое-чего недоставало. Не было носа картошкой, а линия наклеенных в виде крыльев мотылька бровей слишком удлиняла лицо. Рот недостаточно красен. На макушке у меня ермолка. Белые полосы вокруг рта еще мс соединены, отчего издали кажется, что у меня усы и борода, как у старика. Улыбка немного натянутая, и во всем облике нет законченности. Я еще не похож на настоящего забулдыгу, вид которого приму позже. Однако в этой схеме в зародыше уже чувствовалась моя будущая комическая маска.

Без нее я будто не в своей тарелке, потому что мое настоящее лицо — то, которое вы видите на арене. Создавая маску, я лишь подчеркнул свой истинный характер, в котором преобладают хорошее расположение духа и любовь к шутке.

Мне нечего скрывать: мое ремесло в том и состоит, чтобы смешить, и я думаю, что главное достоинство клоуна — любить жизнь и смех.

Буффонада — природный дар: определенная манера видеть смешные стороны вещей и уметь донести их до публики в форме остроумной шутки, пусть иногда и грубоватой.

Я никогда не претендовал на тонкость. Мои шутки рождались мгновенно и тотчас вызывали бурю смеха. Я стремился поддерживать этот смех до ухода с арены. Кажется, этого мне удалось добиться. Конечно, не без помощи братьев. Они обладали бесценными сокровищами: веселостью и изобретательностью, приносившими радость людям любого возраста, от старика до ребенка.

Смех всех зрителей — это для нас было делом чести. И если во время представления я замечал серьезное лицо — значит наш номер нуждался в исправлении...

Но я возвращаюсь к поездке в Германию.

Приехав в Берлин, мы с Франсуа отправились к Шуману, директору немецкого цирка, с которым уже был заключен контракт. Режиссер принял нас весьма прохладно.

—   Что вы хотите? — спросил он.
—   Мы Фрателлини.
—   Ну и что же? Я вас не знаю.
—   Как? Ведь нас же пригласили выступить в этом цирке!..
—   Первый раз слышу. Вы ошиблись, господа!
—   Но господин Шуман сам пригласил нас. Нам надо поговорить с ним.
—   Это невозможно: его нет. — И он захлопнул у нас перед носом дверь.

Мы остались но у дел... Однако через несколько дней Шуман все-таки послал за нами. Местом нашего первого выступления он назначил Ульм, куда переезжал и весь цирк.

—    С чем вы выступите сегодня? — спросил нас Шуман. Мы растерялись, поскольку большая часть нашего реквизита находилась еще в пути.
—  Дебютируйте с вашим старым номером.

Это означало, что Франсуа выступит наездником, а вдвоем мы должны повторить «Американский бар», номер, который мы постоянно совершенствовали и дополняли.

—  Но не забудьте, — добавил Шуман, — главное, что я от вас жду, — зто репризы!

Мы решили вспомнить старые репризы, с которыми выступали еще отец и старшие братья — Поль и Луи: «Портной», популярный еще со времен Диккенса; «Сундук с сюрпризом», принесший нам успех; известная всему миру «Парикмахерская»; «Мертвый и живой» и «Слон», с которым в 1897 году выступали в «Медрано» Бум-Бум и Шоколад. К этому добавились еще «Наездница», где я выступал в женском наряде, и «Телефон», где один из собеседников переставал слышать, как только другой просил у него денег в долг.

Эти старые репризы, исправленные и дополненные нами, обеспечили нам теплый прием у немецкой публики.

Но самое интересное в этой истории для любителей цирка заключалось в том, что Ульме Франсуа впервые выступил в амплуа Белого, а я в маске Августа, найденной мною а Англии: нарумяненное лицо, круглый череп, украшенный короной рыжих волос, развевающиеся лохмотья...

Так родился дуэт Фрателлини. Для трио в нем еще недоставало Поля.

Во время гастролей по Германии, в Магдебурге, мы получили известие о смерти старшего брата Луи, работавшего вместе с Полем. 8 Варшаве, куда мы приехали на похороны, и был решен наш союз. Шуман, у которого мы вскоре появились втроем, кажется, был рад новой комбинации. Так к Белому и Рыжему присоединился еще «почтенный нотариус». Он установил равновесие между изяществом одного и преувеличенной грубоватостью другого. Сам Поль почти не гримировался, лицо его было и так достаточно выразительно, он лишь несколькими мазками подчеркивал природные добродушие и живость.

В 1910 — 1914 годах мы объездили Венгрию, Германию, Испанию, Францию и Россию. В Германии мы работали у Шумана и Буша, а во время гастролей по России — у Чинизелли и Никитина.

Мы были счастливы вновь увидеть русскую публику, отзывчивую и превосходно разбирающуюся в цирковом искусстве. А как приятно было снова пройтись по Адмиралтейской набережной, полюбоваться, как горит на солнце золотой купол Исакиевского собора, прогуляться по Невскому проспекту — одной из самых элегантных улиц во всем мире!

В то время мы получили ангажемент у Чинизелли. Он остался у нас в памяти как человек, исключительно вежливый со своим персоналом и умеющий ценить хорошую работу.

Через некоторое время мы перешли к Никитину. Контракта с ним не подписывали, но ему можно было верить на слово — это был исключительно честный человек. С цирком Никитина наше трио объездило крупные города России, вплоть до Нижнего Новгорода.

В нашей повседневной жизни не было ничего особенного. Большую часть времени поглощала работа: выступления, создание новых реприз, репетиции. Никто из нас не претендовал на первенство и не считал, что ом сделал для номера больше других. Все было общим, но если случалось, что во время выступления мне приходила в голову смешная мысль и я начинал импровизировать, то Поль и Франсуа но удивлялись и, зная меня, тут же подхватывали и развивали мою ИДЕЮ.

Мы были мимами, прыгунами, наездниками, акробатами, наконец, музыкальными клоунами и исполнителями антре; но в каком бы амплуа ни выступало наше трио, мы всегда искали пути совершенствования.

Возможно, у нас выработался определенный стиль, потому что я не раз замечал, что нам подражают. Часто копируют мой грим, но ведь каждая маска скрывает индивидуальность, которую нельзя перенять.

В нашем искусстве, как и в комедии масок, много стихийного, непредусмотренного заранее; мы схватываем иа лету настроение публики, и тут же рождаются слово, жест, шутка, которые покоряют публику и помогают установить с ней контакт.

Комедия масок не позволяет артисту отвлечься или погрузиться а скуку и безразличие, как зто случается с акторами, полагающимися лишь на свою память и большой опыт в ремесле.

Поэтому наш текст — а он и в самом деле был нашим, потому что тогда еще никто не писал для клоунов, — имел для нас лишь относительную ценность. Главное — манера произносить его, умение подчеркнуть жестом и мимикой его смешные стороны.

Смех вызывается множеством комбинаций, часто ставящих публику перед ужасным вздором, однако приходящимся в данном случае кстати. Но этот вздор рассмешит людей только в том случае, если он связан с предыдущими сценами, которые подготовили публику к финальной вспышке. Все это требует искусного расчета.

Впервые оказавшись на арене в маске Августа рядом с Франсуа, я обнаружил, что произвожу совсем не тот эффект, какого ожидал. И только нарастание буффонады могло оправдать приход на арену изображаемого мною босяка.

Франсуа же прекрасно сыгрался с Полем, изображавшим излишне вежливого и чопорного провинциального нотариуса, который появляется всегда вовремя, чтобы получить подзатыльники, вовсе но ему предназначающиеся.

Но только тогда, когда мы выходили на арену все вместе, темп представления ускорялся, и мы достигали того блеска и живости исполнения, которые, казалось, озаряли весь цирк огнями иллюминации.

Не стану описывать последние дни нашей карьеры, потому что имя Фрателлини должно остаться для тех, кто нас знал на арене, символом бьющей через край радости.

Теперь, когда я пишу эти строки, уже нет «дядюшки» Поля, с его моноклем, шапокляком в виде гармошки и в слишком короткой, бедной курточке.

Нет неподражаемого Франсуа в усыпанном блестками костюме, с набеленным лицом, с ого находчивостью и стремительными полетами через всю арену.

Остался лишь веселый Август, который желает вам, дорогой читатель, всего самого лучшего.

Перевод с французского О. Кузнецовой

оставить комментарий