Соединяя руки двух веков. А.М. Кравцов

На сцене Театра зверей «Страны чудес дедушки Дурова» широко отмечали 1З5 лет цирковой династии Дуровых. Хозяйка уникальной страны, Наталья Юрьевна Дурова, обожала Юрия Арсеньевича, говорила о нем: «Он знает про цирк больше всех нас вместе взятых».

B знак особого уважения она просила дать ему слово в числе первых поздравителей. Он решительно от­казался:

– Есть веская причина мне выступить последним.

–   Почему?

–  Тогда и узнаете. Просто я думаю, что после моей речи больше не o чем будет говорить.

Все, кто слышал этот диалог, отправились на чествование крайне заинтригованные. Желающих поздравить оказа­лось чрезмерно много, и никому из них нельзя было отказать. Уважаемому профессору Дмитриеву пришлось ждать не менее трех часов. Наконец настал его черед.

–   Я точно знаю, что в этой аудитории нет никого, кто бы знал основателей династии Дуровых при их жизни. A я удосто­ился чести быть лично знакомым c Владимиром Леонидовичем и его замечательной супругой.

Зал встал, аплодируя. Были люди, которые стоя слушали речь до конца. Она была столь же насыщенной, сколь и крат­кой – Юрий Арсеньевич со свойственной ему корректностью учел «время говорений». A жаль – слушатели c удовольствием погрузились в его рассказ. Но после него в самом деле стали бессмысленны любые выступления...

Он казался человеком негромким, чуждым буре и нати­ску, – типичным кабинетным ученым со взвешенным словом и неторопливым доведением до конца каждой мысли. И все же c первого знакомства с ним я почуял его внутренний огонь, ровный и стойкий. При внешней близорукости он умел видеть глубоко и ясно, терпеть не мог прятаться за наукообразную терминологию. Он не любовался своей ученостью, более всего желая быть понятым всеми, кому прежде всего была адресова­на его обширная эрудиция: артистам цирка, эстрады, драмати­ческих театров, их зрителям.

Чаще всего мы c Юрием Арсеньевичем Дмитриевым встре­чались на малых и больших заседаниях Правления Централь‑ кого Дома работников искусств. Сам факт его присутствия влиял на окружающую среду, заставлял ответственнее отно­ситься к сути и форме своих высказываний.

Сам-то он дисциплинировал себя жестко. B качестве члена жюри авторитетного IV Всесоюзного конкурса артистов эстра­ды он еще на первом туре разговорного жанра был приятно удивлен талантом молодого чтеца из Москонцерта и смело высказался в печати, что c его точки зрения это верный победитель. Назавтра был последний день прослушиваний первого тура, и в нем ярко блеснули дуэт артистов-сатириков и юный чтец, ещё студент. Смущенный тем, что поторопился выделить в лауреаты талантливого, но конкурентно уступающего арти­ста, Дмитриев сам обратился к корреспонденту той же газеты c просьбой восстановить справедливость. Впрочем, его прежний избранник тоже был отмечен признанием жюри в форме диплома конкурса. Я не убежден, что кто-либо, кроме самого Дмитриева, обратил внимание на этот случай, в котором нет ничего предосудительного. Но он сам не мог позволить себе малейшей неточности в своих суждениях.

Потому-то его авторитет и был неоспорим. B глубокой ста­рости мозг Юрия Арсеньевича не слабел, удивляя свежестью мышления и богатейшим багажом памяти.

Прочитав его книжку o работе в командных органах Культу­ры тридцатых годов, я поделился с ним приятным удивлением:

— Как это к вам не пристали каноны и штампы советского чиновничества? Он ответил серьезно, без улыбки:

— Кому суждено быть повешенным, не утонет...

Я любил его, но старался быть сдержанным — он испыты­вал неловкость от проявлений сентиментальности.

Зато был строг к высоким принципам мужской воспитан­ности. Его деликатность не однажды ставила в тупик прочих мужчин. Уже ограниченный в подвижности Юрий Арсеньевич присутствовал на одном из заседаний Правления ЦДРИ.

Он мирно сидел в кресле, когда запоздало вошла известная эстрадная певица — дама средних лет. Она едва окинула взгля­дом заполненную аудиторию, ища место, как почтеннейший из нас поднялся и предложил ей сесть. Тут, конечно, вскочили не­сколько человек, уступили место даме и усадили профессора.

Искренностью своих слови действий он подчас обезору­живал настолько, что y меня до сих пор, спустя одиннадцать лет после случившегося, сохраняется чувство вины.

На дискуссии o судьбе молодых артистов в постперестро­ечные годы Юрий Арсеньевич отказался занять место в президиуме и сел в ряды зрителей. Он не сразу попросил слова, и я, ведя конференцию, не стал затруднять его переходом к обще­му микрофону a принес свой. Принести-то принес, но в руки не дал. По инерции, как это делал со всяким желающим подать реплики с места. Он стал говорить, то и дело пытаясь завладеть микрофоном. Я подумал, что так ему же свободнее, и микро­фон не отдавал. Вдруг он прервался, взглянул на меня c какой-то вовсе уж детской сокрушенностью и взмолился: «Отдайте же! Что вы за человек?» Наши отношения на все оставшиеся годы были по-прежнему приветливыми...

Юмором его природа не обделила.

Издавна я был знаком c крупными мастерами циркового манежа, интересовался исторической и художественной лите­ратурой об искусстве цирка. Ещё в студенческие годы написал несколько рецензий и репортаж из закулисья. Было это в Ленинграде в первой половине 50-x годов, но каким-то эхом длиной в десять лет донеслось до слуха моих московских редакторов в «Литературной газете» и «Литературной России». Мне сказали, что o цирке пишут мало и плохо, и я оказался ведущим рецензентом темы. При встрече c Юрием Арсеньеви­чем извинился:

— Не велите казнить! Иногда кошу траву на вашем поле.

— Я кое-что почитал — неплохо косите...

Через двадцать лет он неожиданно продолжил этот раз­говор:

— A если я кое-что накосил на вашей театральной почве, вы меня не предадите анафеме?

— Как вы могли такое подумать, Юрий Арсеньевич?

— Да язычок-то у вас остро наточен!

Тут же вынул из портфеля свою книгу o Малом театре, тепло подписали подарил. У меня есть еще две дареные им книжки. Даже в суетном мире московского бытия они ни одного дня не дают мне забыть об их авторе.

 
оставить комментарий