А клоун глупее вас?

ЗАМЕТКИ ПРИСТРАСТНОГО ЗРИТЕЛЯ

И когда в зале погаснет свет, а но куполу забегают молочные зайчики прожекторных лучей, и капитанским мостиком загорится балкончик оркестра, и капитан-дирижер замахнется отточенной палочкой на своих оркестрантов, и поплывет по цирку звонкая и радостная мелодия, и острое ощущение праздника сдавит дыхание, — это цирк?

Нет, это только предчувствие цирка.

Предчувствие радости — еще не осознанной, неизвестной! — но обещанной и желанной, которая рождается в нас, ждет выхода — в изумлении фокусником, доставшим из-под плаща аквариум с золотыми рыбками, и в восхищении эквилибристом, балансирующим на почти нереальной башне из десятка катушек, и в тысячеголосом Ах!, когда, вопреки законам всемирного тяготения, летит над блюдом манежа воздушная гимнастка.

И. наконец, в смехе нашем, в облегченном и спокойном: - вот ок, голубчик! — когда выкатывается на арену смешной человечек в куцем пиджачке и огромных ботинках минимум пятьдесят второго размера, в чудо-ботинках, которых не купишь даже в магазине «Богатырь» на проспекте Мира в Москве.

Но он совсем не богатырь — этот человек-гротеск. Он может быть очень худым и очень толстым, просто худым и просто толстым, длинным и коротышкой, но ботинки... Ах, эти ботинки! Да разве только они? А нос? Нос картошкой, красной картошкой. А брюки, едва достигающие лодыжек, про которые сказано некогда: в них только от долгов бегать.

Что и кому он должен — этот чудак.

Нелепый вопрос! Он должен нам себя, и ради получения этого долга мы и пришли сюда. Впрочем, пусть меня упрекнут: я и вправду переборщил. Мы идем в цирк на иллюзиониста или «на дрессировщика», «на воздушный полет» или на водяную феерию — так это так, и спорить не стоит. Но все же в первую очередь мы идем в цирк «на клоуна».

Мы готовим себя к встрече с ним, знаем заранее, что будем смеяться, должны смеяться, не можем не смеяться: ведь это же клоун — балагур и весельчак, шутник и неунывака. Арлекин, а не Пьеро, и мы уже заранее смеемся — легко и раскрепощенно. хотя он еще и не сделал ничего смешного, и не сказал ничего, а лишь возник на ковре в своих замечательных ботинках. (Хотя почему я привязался к этим ботинкам? В. Серебряков, например, гуляет по манежу к обыкновенных кирзовых сапогах, в «прахарях», так сказать. А закончивший в минувшем году цирковое училище клоун Ю. Ермаченков предпочитает спортивные кеды, тоже, впрочем, небывалой величины...)

Давайте примем эту несложную мыслишку за аксиому: клоун должен смешить зрителей. Примем ее и не будем спорить. Должен — и все тут! Мы готовы смеяться, мы уже смеемся, мы ждем каскада остроумных реприз и антре. Ждем не дождемся.

А вдруг и впрямь не дождемся?..

Думается, на сакраментальный вопрос: За что мы любим цирк? — у каждого найдется с десяток ответов, и все они будут верные» умные, точные и, может статься, разные. А если опрокинуть вопрос? Если задать его по-иному: - За что мы не любим цирк?

Предвижу возмущение, обиды, негодования и даже вполне справедливое замечание о том, что цирк можно либо только любить, либо не любить вовсе. Так оно обычно и бывает. Любимое дитя — любимо во всем. Но разве у любимого дитяти совсем не бывает недостатков? И как же надо уметь видеть их...

Один хороший поэт, перечисляя в стихотворении достоинства цирка, заметил: «...а клоун глупее вас, и это приятно вам. Но не ошибся ли этот хороший поэт? Неужели нам действительно приятно смотреть на «прыжки и ужимки» человека, который глупее нас? Неужели мы должны любить искусство клоунады именно за некую конкретную величину глупости? Вздор, конечно. Дурачок везде" (и манеж — не исключение!) вызывает только жалость, а жалости не до смеха. Тут впору зарыдать, восклицая извечное: - над чем смеетесь?

Несчастный Рыжий, получающий тычки и затрещины от всех, кому не лень, мальчик для битья, чья голова годится лишь для ударов кирпичом или батоном, для поджаривания яичницы, — разве он будет сейчас смешон? Впрочем, смешон-то он, может, и будет, только смех этот совсем не веселый...

Анатолий Дуров. Дуров-первый, писал в своем «Искусстве смеха»: - Смех — радость, смеяться весело, ни искусство смеха — не всегда радость и творить смех далеко не всегда весело. Это он говорил почти век назад, когда добрая доля клоунского веселья заключалась именно в затрещинах и яичницах.

Почти век, повторяю, минул с той поры, а сегодня молодой клоун Александр Тряпицын охотно подставляет голову под разбитое яйцо, правда, уже бутафорское. Вот так: он прячет под шляпу яйцо, партнер — Зиновий Малков, лупит его чем-то тяжелым — и результат налицо!

Вообще у этих коверных любовь к «зверским» шуткам прямо-таки невероятна: тут и галстук-кинжал, и двуручная пила, и просто кулак — все для устрашения друг друга.

Позвольте, скажете вы. но ведь это же вечная игра клоунов: подшучивать друг над другом. Согласен. Но шутки-то бывают разные... Геннадий Маковский тоже, например, не всегда вежлив со своим партнером Геннадием Ротманом, но до угроз убийства дело у них не доходит.

Но оставим разговор о телесных повреждениях.    Поговорим о мнимой глупости клоуна, публично и многотиражно утвержденной поэтом. Так ли глуп клоун, так ли недалек? А вот это уж зависит от него самого. Веселый и искрометный Олег Попов, гуляющий по свободно висящей проволоке, как по Цветному бульвару, или грустный и усталый Олег Попов, пытающийся спасти последний солнечный луч, — разве мы смеемся над ним?

Меткий снайпер, томный снайпер Андрей Николаев, вольготно пуляющий из пистолета по воздушным шарикам. — разве мы смеемся над ним?

Прекрасный и благородный Леонид Енгнбаров. который вступал в неравный бой с силачом-культуристом, растоптавшим алую розу, брошенную на арену девушкой, — разве мы смеялись над ним?

Да, мы смеемся над глупостью, над пошлостью, над злобой и суетой вместе с клоуном. Вместе с умным и тонким клоуном, знающим точный адрес своей репризы, умеющим найти смешное и показать его публике, так показать, чтобы глупое стало трижды глупым, пошлое — трижды пошлым. И для этого совсем не обязателен вздыбленный парик и размалеванные щеки. Все это, скорее, будет мешать зрителю. Ибо кто для нас достовернее: карнавальный паяц-пьеро или наш современник, помоложе нас или постарше, но почти такой же. как мы? Почти. А вот меру этого почти должен найти сам клоун.

Я позволю себе не согласиться с уважаемым Казимиром Плучесом, знаменитым белым клоуном Роландом. некогда заявившим «Как наездники не выступают в валенках... — точно так же и клоун перестает быть таковым, если его лишить классического циркового костюма». Наездники и вправду в валенках не выступают: неудобно работать, валенки и соскочить могут в самый неподходящий момент. Но так же неудобно клоуну, современному клоуну, работать в балахоне Арлекина или Пьеро, скрывая лицо под мощным слоем белил и румян. Неудобно перед зрителем. Да и кто, простите, поверит коверному, который гневно обличает бюрократа-бухгалтера или уличного хулигана в костюме прошлого века?

Вот почему в клоунаде Запада поворотным пунктом считается именно приезд и гастроли Олега Попова — светловолосого паренька в клетчатой кепке-аэродроме и без «классического циркового костюма». Он — современен нам. созвучен нашему времени, которое не терпит фальши ни в чем. И клоунада — не исключение.

В конце концов, сегодня многие советские клоуны работают в почти обычных костюмах и почти без грима. Мера этого «почти», повторяю, определяется талантом исполнителя. Юрию Никулину грим почти (опять «почти», но ведь это же цирк!) не нужен. К его лицу мы давно привыкли с помощью кино и телеэкранов. Ему не нужно «осмешить» себя дополнительными атрибутами клоунского костюма, вынутыми из нафталина. Он и сам, как и его партнер Михаил Шуйдин, работает так смешно, что зритель, пожалуй, даже и не помнит: а в чем он, собственно, одет?

Молодой коверный Валерий Мусин выходит в манеж совсем без грима, а его строгий черный костюм вполне послужил бы ему и за пределами цирка. Как, впрочем, и костюм В. Яновскиса, умелого в любом цирковом жанре клоуна из коллектива « цирк на льду».

А как же тогда быть с Валерием Серебряковым, чей клоунский костюм состоит лишь из майки и пестрых трусов. которых у него — немыслимое количество и все ультрамодные: в цветочек там. или н зверюшках, или в рыбках? Вот то-то и оно, что модные. Их бы чуть ушить, чуть подрезать и — на пляж где-нибудь в Сочи или на Рижском взморье. Герой Серебрякова об этом слышал, он явно недалек от веянии современной моды, только глуповат он — этакий Иванушка-дурачок с наивной улыбкой и белокурыми волосиками. В том-то и дело, что не просто дурачок, а Иван-дурак — герой русских сказок, хитрый мальчишка в «прахарях», умеющий найти выход из любого положения, которые ему коварно создает его деятельный партнер Станислав Щукин. Конечно, образ этот не нов в клоунаде, да и костюм для этого образа мог быть иным, не таким нелепым, но наивная обаятельность актера столь велика, что зритель сейчас и не представит его в ином облачении. Это уже — достоверность образа, созданного В. Серебряковым, и все. что из нее выпадает, кажется чужим в работе коверных, иной раз даже странным, ненужным, пошлым.

Эти заметки не претендуют на некую директивность суждений. Примите их как впечатления зрителя — одного из тех, для кого работает цирковой артист. А зрителю не слишком нравится, когда этот наивно-обаятельный и искренне добрый мальчик хладнокровно втыкает огромный шприц п зад партнеру. Этот поступок — явно из другой роли. Не из Серебряковской. И не стоит псе просчеты приписывать недостаткам репертуара. В конце концов, любую выбранную для исполнения репризу актер должен переделать на себя, считаясь и со своим героем и, конечно, со зрителем.

К сожалению, многие коверные со зрителем не очень считаются. Тут рождается обратная уверенность: публика все скушает, если приправить умело. Неуважение к зрителю снижает ценность любой репризы, даже самой остроумной. Оно может проявляться по-разному: и в выборе репертуара. и в манере игры, и в отыгрыше репризной точки. У Виктора Гаврилова и Валерия Петрова есть такая «шутка»: они долго пытаются облить друг друга водой, но так. чтобы партнер не заметил. Наконец Петрову удается налить воды в шляпу Гаврилова. Он с нетерпением ждет, когда тот наденет ее, но «провидец» Гаврилок достает из шляпы детское ведерко. Тут бы и остановиться, ан нет. И Гаврилов демонстративно показывает это ведерко всем зрителям: смотрите, мол, и смейтесь, смеяться надо именно сейчас. А смеяться уже не хочется. Как не очень хочется аплодировать, когда неплохой импровизатор Юрий Прайм, ловко, но слишком долго вращая тросточку в руке, требует: «Хлопайте, хлопайте, что ж мне — до утра ее вертеть?».

Требовать смеха и требовать аплодисментов — равно бестактно и по отношению к зрителям, и по отношению к самому себе.

Кстати, об аплодисментах. Не поймите меня так, что я хочу лишить коверных вполне заслуженной ими доли: пусть нм хлопают на здоровье. Да и как не хлопать тому же Олегу Попону, когда он жонглирует многочисленными кухонными принадлежностями. И как не хлопать Евгению Майхровскому, исполняющему трудный эквилибр на простой деревянной скамье? Или «ледяному клоуну» Владимиру Яновскису, который и на коньках виртуозно катается, и на батуте работает, и на скрипке играет? Аплодисменты — признание их мастерства. Но мастерства, в первую очередь, жонглера. эквилибриста, прыгуна или музыканта, а уж потом — клоуна. И когда порцию скудных аплодисментов коверный получает за шутку или пантомимическую сценку — аплодисментов, а не смеха! — то можно считать, что он провалился. Мы ведь уже приняли аксиому: клоун должен смешить. А аплодисменты без смеха — всего лишь зрительское снисхождение.

Может быть, стоит однажды услышать эти холодные хлопки, чтобы забыть самодовольство, отчетливо и беспощадно понять: ты не сумел рассмешить, — значит, ты провалился. И не останавливаться, а искать. Все время искать.

Клоун Анатолий Дуров писал: - ... вы, публика, поставлены в деле с.меха в несравненно более счастливые условия, чем мы, вы можете видеть всякое вызывающее смех зрелище и смеяться ему. Мы же можем видеть только работу других, но никогда, как зрители, не видим своей и лишены возможности смеяться ей.

Может быть, стоит однажды понять, что ты не просто шут, не просто салонный остряк, а человек, который лечит невзгоды. Ибо «как бы то ни было,  — это опять слова Дурова, — все равно, пока мир стоит, будут на земле и горе и печаль, и человечество будет искать избавления от них в радости».

Вот почему мы любим цирк. Вот почему мы ждем встречи с клоуном. Доброй встречи. Радостной встречи Веселой и светлой. Вот почему мы имеем право судить: что мы не любим в цирке.


СЕРГЕЙ АБРАМОВ

оставить комментарий