|
|
Актёр, Рыжий и злободневность
РИСУНОК В. ЗУЙКОВА
.jpg) Когда двадцать лет назад я, впервые откинув занавес форганга, вошел на залитую светом арену Ташкентского цирка, то, безусловно, меньше всего думал о том, что одновременно вступаю и в новую полосу своего творчества — как драматический актер. Согласившись на предложение тогдашнего руководителя Ташкентского цирка заслуженного артиста РСФСР П. Н. Маяцкого выступать в параде с чтением монолога на злободневную тему, я сразу же встал перед необходимостью решить массу задач со множеством неизвестных — от репертуара до актерской маски. Тему для первого выступления мне подсказала жизнь. Как-то с женой мы слушали в летнем театре оперу Леонковалло «Паяцы». Перед этим на весь мир только что прозвучали гневные слова Советского правительства об ответственности гитлеровцев за чинимые ими зверства на временно оккупированной территории нашей страны.
— А представляешь, как бы себя чувствовал этот Арлекин, если бы он был не «покинут Коломбиной», а получил, например, письмо о том, что она замучена фашистами? — спросил я в антракте жену.
И тут же у меня мелькнула мысль: «Вот и тема моего пролога!» Только маски Арлекина и Белого мне показались для этого слишком прямолинейными.
Известно, что Белый в цирке давно уже утвердился как олицетворение здравого смысла, как лицо, бичующее все отрицательное, все унижающее человеческое достоинство. Белый — публицист, но из-за традиционного костюма и грима публицист, я бы сказал, холодный. Не то Рыжий. Рыжий — чудаковатый, эксцентричный парень «себе на уме», по-своему умный и хитрый, а главное, бесконечно предприимчивый, смелый и веселый. Если говорить о симпатиях зрителей, то они всегда больше на стороне Рыжего, чем Белого. Рыжий понятнее им и ближе. Это я знал хотя бы по тому, что в свое время внимательно наблюдал за игрой знаменитых клоунов Эйжена и Роланда, много раз видел клоуна Жакомино.
— Возьму маску от Рыжего, а текст от Белого, — сказал я Маяцкому.
— Рыжий так Рыжий, — одобрил Маяцкий. — Жакомино, конечно, был
великий мастер, но учтите: тот же Жакомино в одном из писем к Шаляпину заметил, что самая трудная работа — это делать глупые вещи. А
без «глупостей» нет Рыжего.
И я ответил, что буду стараться хорошо делать необходимые «глупости» на арене.
Театральная сцена и цирковой манеж по своей сути совершенно различны. Естественно, различно н поведение актера на них. В театре актер все время опирается на играющих вместе с ним товарищей; когда он произносит монолог, его не покидает близкое чувство локтя.
В цирке каждый номер — это тоже своего рода самостоятельный спектакль. В театре после представления могут сказать: «Пьеса прошла удачно, лишь такой-то играл плохо». На арене же при плохой игре проваливается весь номер и даже иногда весь спектакль. Поэтому в цирке ответственность актера и перед зрителями и перед товарищами возрастает во сто крат. На арене даже очень маленькая реприза обязана бить только в цель. А ведь я готовил не репризу, а большой номер, рассчитанный на 10—15 минут, да еще в таком новом тогда жанре, как героический монолог Рыжего.
Теоретически основную линию поведения на манеже я, конечно, знал хорошо. Лицо должно быть открыто, чтобы зрители постоянно его видели, мне надо глядеть не только на тех, кто сидит в первых рядах, на уровне глаз, но и на тех, кто находится выше. Нельзя долго стоять спиной к одному сектору, а следует все время поворачиваться, но так, чтобы это было естественно и не бросалось в глаза. Произносить текст следует так, чтобы не чувствовалось ни малейшего напряжения, но и без технических средств усиления было бы хорошо слышно всем, даже в последних рядах зрителей, сидящих за моей спиной.
Думая о предстоящем выступлении, я понимал, что цирковой зритель не любит пустой болтовни, не случайно говорят, что цирк — малословен. Любое слово в цирке должно быть связано с действием.
Пугало меня другое: то, что само выступление являлось новым, необычным для цирка. Оно должно было быть волнующим и воодушевляющим откликом на глубоко переживаемые всем советским народом события. Сумею ли я, Рыжий, донести до каждого сердца слова своего монолога? Утешало меня то, что в Москве ныне покойный Н. П. Смирнов-Сокольский уже выступал с похожим номером — большой взволнованной речью о человеческих чувствах в дни всенародной войны — и пользовался неизменным успехом. Но Смирнов-Сокольский — эстрадный артист с большим опытом в разговорном жанре, давно создавший внешний рисунок своей роли. Я же, несмотря на многолетнюю работу в театре, был начинающим цирковым актером, да еще выступающим в необычной для Рыжего роли... Никогда, ни до, ни после этого я не волновался так перед премьерой, как тогда в Ташкентском цирке!
…Но вот Рыжий на манеже. Одна-две обычных клоунских репризы. В публике смех, но Рыжий в ответ застывает с какой-то «деревянной», нарочито деланной улыбкой. Затем словно автомат он произносит еще каламбур. Зрители замечают, что происходит нечто неладное: то ли актер болен, то ли он просто бездарен. К нему подходит инспектор манежа и участливо спрашивает:
— Александр Александрович, что с вами, вы нездоровы?
Я срываю рыжий парик, срываю нелепый клоунский костюм и говорю тихо, но так, чтобы слышали все насторожившиеся зрители:
— Нет, не могу я сегодня смеяться и играть. — И объясняю, уже всем,
что только что получил известие: там, на оккупированной территории, фашисты замучили мою жену и ребенка. В замершем от неожиданности цирке я читаю свой монолог. Мы его так и назвали: «Человек, который не смеется».
В тишине, наступившей после заключительных, призывных слов не жалеть сил для разгрома врага, я явственно слышу приглушенные женские рыдания. Никакие аплодисменты и овации никогда уже больше так не волновали меня. Экзамен выдержан.
Так же тепло был принят и следующий номер — «Орденские планки». Рыжий подходил то к одному, то к другому зрителю в военной форме, на которой блестели ордена и медали или были прикреплены орденские планки, напоминал, за какие подвиги в боях с врагами Родины советские воины ими награждаются, а затем, словно обобщая, взволнованно читал монолог о героизме, мужестве и отваге нашего народа в борьбе с фашизмом.
В те годы я подготовил еще два выступления — такие же, как мы их условно называли, фельетоны-новеллы, посвященные разгрому фашистов иод Берлином и победе советского народа в Отечественной войне.
Если подходить к моим номерам с точки зрения жанровой классификации, то они не совсем укладывались в привычные рамки циркового искусства. Но и сейчас, по прошествии стольких лет, я продолжаю думать, что острота, взволнованность и доходчивость своевременно сказанного политически злободневного слова полностью оправдывали эту чисто теоретическую «неувязку». Проверенные на тысячах зрителей номера достигали своей цели, а следовательно, и оправдывали себя.
Вообще вопрос об активности и широте отклика цирка на злободневную современную тему — это вопрос о его сближении с задачами, стоящими сейчас перед всем советским искусством после решений XXII съезда нашей партии, после принятия грандиозной программы построения коммунизма в Советском Союзе.
У нас много и горячо спорят о советской клоунаде, говорят о нетерпимом отставании разговорного жанра в цирке, о низком уровне исполнительского мастерства артистов. Некоторые коверные даже боятся раскрыть рот и, словно немые, ограничивают всю игру более или менее выразительной мимикой. У клоунов — какой-то притуплённый и подчас весьма отвлеченный юмор, каменное лицо, скованные движения. Цирк не так требует новых тем и новых форм подачи, как требует их новой трактовки. Для клоуна начало штампа означает конец искусства. Я умышленно так подробно рассказал, как мы в далеком Ташкенте создавали актуальные клоунские номера. Не по оригинальности темы (наши темы были достаточно в то время «стандартны»), а по трактовке даже уже известной темы зритель судит о клоуне, а следовательно, соответственно и воспринимает его выступления.
Клоун должен найти не только правильное, но обязательно и свое личное отношение к тому или иному явлению и суметь это донести до зрителя. Тогда и зритель увидит то, мимо чего тысячи раз он проходил. Поэтому от клоуна требуются не просто общие, пусть и смешные, рассуждения, а свои умные комментарии. В какой-то мере «разговорник» обязан обладать и чисто литературными талантами. Все сказанное здесь легко подтвердить ссылкой на работу таких известных мастеров клоунады, как Михаил Румянцев, Олег Попов и Юрий Никулин. Значительность, гражданственность и партийность — вот суть советской клоунады.
Наш зритель быстро и непрерывно растет. Быстро и непрерывно обязаны расти и «разговорники». Совершенствованию их искусства нет предела, как нет предела и прекрасному!
...Предвижу реплику «из зала»:
— Все это так. А что ты лично делаешь сейчас для развития советской клоунады?
Конкретно пока могу только ответить, что свой потрепанный парик Рыжего я не выбросил. Я храню его среди театральных реликвии не только как дорогую память. Вполне возможно, что он мне еще пригодится.
А. ХАНОВ,
народный артист РСФСР
и заслуженный артист УзССР
Журнал ”Советский цирк” июнь 1962г
|
|
|
Подписаться на
рассылку сайта: |
|
|
|
|
RSS 
