ГЛАВА XII

Состав труппы Труцци в Москве, Цирк Труцци — «академия циркового искусства». Конные номера. Богатые костюмы и рек­визит. Клоуны Лепом и Эйжен. Реприза об обвале потолка в Государственной думе. Охранник Марков. Письма из других цирков. Дрессированные собаки - акробаты артиста Филис. Пан­томима «Пан Твардовский». Чтение газет в клоунской убор­ной. Пантомима «Шерлок Холмс». Бернардо — Шерлок Холмс. Гонорары борцов. «Прыжок смерти». Гадбина. Агенты по уст­ройству ангажементов. Мадам Рассохина. Смерть артиста Дехардса. Пантомима «Пираты». Чемпионат Петра Крылова. Ста­рая Русса. Цирк Изако. Самостоятельная работа. Акробаты брат и сестра Альперовы. Режисер Фишер и балетмейстерша Термина Зак. Неудачное выступление в роли рыжего. Работа с клоуном Анджелло Чинизелли. Письмо отца по поводу рабо­ты.  Болезнь.   «Шерлок Холмс»  в старой  Руссе.  Рыбная  ловля. «Подарки».

Труппа Труцци в Москве в  сезон  1908/9 года была очень большая.    Было    много    заграничных    номеров   высокой квалификации.    Выступали знаменитые    акробаты   Инас, турнисты Деметреско и Попеско, семья наездников Леонс и молодой  Кук.  Из  клоунов:  Лепом и  Эйжен, Вилли  Кремзер и Принц Бонжорно, музыкальные клоуны Травелли, Алеке и Коко.

В то время цирк Рудольфо Труцци считался среди артистов «академией циркового искусства», а Рудольфо за его ум и ком­мерческие способности называли Бисмарком. Второго так орга­низованного и поставленного цирка не было, недаром артисты говорили: «Кто год прослужит у Рудольфа Труцци, может потом  служить в любом цирке мира,  страшно не будет».

Порядок и дисциплина в цирке были образцовые. Все артисты обязаны были участвовать в пантомимах. Если артист не умел мимировать, с ним занимался балетмейстер Прозерпи или сам Рудольфо. Еженедельно кто-нибудь гастролировал, обычно гаст­ролера выпускали в субботу. 3а сезон перебывало множество гастролеров. Наряду с этим шли крупные постановки.

Режиссером был Прозерпи. Несмотря на это, каждый вечер Рудольфо сам стоял в униформе или в переднем проходе и вел программу по часам, соблюдая темп спектакля. Перед выходом он осматривал артистов, не выпуская их, если они не загрими­рованы, не побриты или не попудрены. Униформу цирковой па­рикмахер должен был стричь и брить бесплатно. У униформы была особая обувь. В униформе стояли артисты и берейторы. Было несколько униформистов не артистов для грязной и тяжелой работы. Берейторов было десять человек, они получали приличное жалованье. Их обязанность была — утром помогать дрессировке лошадей, участвовать, если нужно, в лошадиных маневрах и стоять вечером в униформе.

Конюшня была большая, в сто лошадей. С семи часов утра и до часу дня шли конные репетиции. С семи до девяти конюхи прогоняли всех лошадей. С девяти до десяти берейторы прово­дили черновую подготовку. В десять приходил дрессировщик и занимался с лошадьми до прихода Труцци. Рудольфо появ­лялся всегда ровно в одиннадцать. С вечера Рудольфо давал распоряжения на следующий день и, приходя, всегда проверял работу берейторов или дрессировщика. Если лошадь плохо шла, он занимался с нею сам, указывая на то, что с ней, очевидно, плохо занимались, и непременно каждый раз проходил на репе­тиции всю вечернюю работу. До начала общей первой репети­ции оставалось самое большее минут пятнадцать. В эти минуты на манеж выбегали дети и тренировались в прыжках. Рудольфо был суровый человек, но детей очень любил. Часто, замечая, что дети ждут конца конной репетиции, он прекращал ее, шел в ме­ста, закуривал сигару и смотрел на тренировку детей. Иногда доставал рубль и вручал тому, кто лучше проделал свое уп­ражнение.

Программу Рудольфо составлял всегда сам, рассчитывал ее по часам и давал артистам указания, сколько должен был итти каж­дый из номеров. Артист обязан был точно соблюдать отведенное ему время. Характерна запись отца: «Сегодня вместо назначен­ных пятнадцати минут, мы антре сделали в десять минут. Рудольфо поставил нам это на вид. Итальянская аккуратность».

На этой почве произошел у Рудольфе инцидент с турнистами Дмитреско и Попеско. Их номер стоял первым во втором отде­лении. Рудольфо, видя, что спектакль затянулся, сделал ант­ракт только в пять минут. Они не сумели в такой короткий срок установить свой аппарат и вступили с Рудольфо в пререкания. На другой день он поставил их первым номером программы и ставил так до конца контракта.

Каждый день назначались общие репетиции. Опаздывать раз­решалось на пять минут, не больше. Иногда на репетициях нечего было делать, и все же режиссер давал звонок для сбора арти­стов, говорил: «мальцейт», и все расходились. Не притти на ре­петицию, раз была вывешена авиза (объявление), было невоз­можно.

Несколько раз опрашивали Труцци, зачем он собирает арти­стов, раз репетировать нечего. Он отвечал, что делает это для поддержания порядка. Рудольфо аккуратнейшим образом выпла­чивал артистам жалованье, но доставалось оно им нелегко. О кар­тах в цирке и помину не было. Пьянство было редким явлением.

Характерна запись отца: «Крупный инцидент в цирке: Ру­дольфо накрыл в парикмахерской уборной Эсьена капельмейстера распивающего водку».

Из лошадиных номеров Труцци часто давал маневры разных эпох. Был очень примечательней номер с гирляндами. Выезжало восемь всадников; все они держали гирлянды так, что один конец был у одного всадника, а другой у следующего за ним. Получа­лась подкова из цветов. Всадники проделывали разные номера вольтижировки и управляли лошадью, не выпуская гирлянд из рук. Номер этот был очень трудный и исполнялся лучшими на­ездниками.

У Труцци имелось много номеров, которые разнообразили программу и ничего ему не стоили. Номера эти были сделаны основа­тельно, без всякой спешки. В костюмерной цирка стояло больше ста сундуков с директорскими костюмами, таких больших сун­дуков, что перетаскивали их четыре человека. В костюмерной работали портной и портниха с шестью помощниками. На сун­дуках сверху делалась опись содержимого. За всем имуществом цирка следила жена Рудольфо, Мариетта. Когда постановка оканчивалась, костюмы проветривались, чистились, гладились и перекладывались папиросной бумагой. Потому-то они слу­жили много лет. За упаковкой сундуков тоже всегда следила сама Мариетта, никому не доверяя этого дела.

В  цирке  работали два  шорника.  В  складе при конюшне  ле­жало множество  сбруй.

Цирк Рудольфо Труцци был, в сущности, по своим достоин­ствам первым в России. Артист, прослуживший в труппе Рудоль­фо год, становился законченным артистом.

Из группы клоунов надо отметить Лепома и Эйжена¹. Эйжен начал свою карьеру акробатом. Сломав ногу, он переменил амплуа и стал рыжим. Он очень рано начал толстеть, это был первый толстый рыжий. Несмотря на полноту, он был очень ловок. Он обладал прекрасным голосом и хорошо пел. Интонации его, ло­маная немецко-русская речь так к нему шли, что только он от­кроет рот, в публике сразу начинается смех. Он был редкостным мимистом. Все вместе делало его фигуру незабываемой. Лепом тоже был хороший мимист, но у него был природный недоста­ток: «каша во рту» и гортанный звук голоса. Это не мешало им вдвоем быть безукоризненным клоунским дуэтом и создавало каждому из них неповторимое своеобразие. Когда они впослед­ствии разошлись, то потеряли многое оба.

Отец пробовал и в Москве вставлять в антре злободневные те­мы. Когда в Государственной думе обвалился потолок, отец вечером на представлении задал партнеру загадку: «Кто это: когда не нужно стоял, а когда нужно упал? Не знаете? Так я скажу: потолок в  Государственной думе». Загадка вызвала восторг публики.

После этой невинной загадки последовало приглашение отца и Бернардо в охранное отделение к поручику Маркову. 10 сентября отец записывает: «Проклятая черная сотня, из-за нее столько та­рарама.   Мы ходили в  охранное, где нам любезно  объявили, что при повторении имени кого-либо из правых партий нас без объяснений в ту же ночь вышлют из Москвы.

^{_________________________________________________________________}

¹Настоящая фамилия  Эйжена – Пилат Евгений.

Рудольфу градоначальник обещал закрыть цирк без права приезда в столицы. Вечером перед антре местный пристав еще раз прибежал в уборную напомнить Рудольфо, и нам чуть ли не десятый раз одно и то же твердит. Словно официального заявления поручика Маркова было мало».

Работая у Труцци, отец не терял из виду своих товарищей-ар­
тистов в других цирках и переписывался с ними. Из письма наезд­ника-жонглера Николая Никитина, ангажированного на зимний
сезон к Чинизелли, мы узнали, что предполагавшееся открытие
цирка Чинизелли 15 сентября не состоялось, так как многие иностранные артисты не приехали в Россию из-за холеры. Откры­тие состоялось только через двадцать пять дней, и Чинизелли артистам, приехавшим к сроку, ничего не заплатил. Это сделал богач, получивший в сезон до ста тысяч прибыли. Его по­ступок горячо обсуждался артистами. Из других цирков приходили известия, что многие директора стали говорить: «раз Чинизелли
не платит, то нам-то и сам бог велел».    

Приблизительно в это же время приехал артист Александр Момино, попавший к Труцци после работы у Петра Никитина в Ка­зани. Отец под впечатлением его рассказов записал следующее: «Шура Момино рассказывал в уборной при всех отвратительные вещи про игру в карты в цирке вообще и про Петра Никитина. На хлеб ни копейки, на карты хоть за месяц вперед».

Если сопоставить то, что я только что писал о Рудольфо Труцци, с тем, что рассказывали и писали о двух других круп­нейших русских цирках, то, конечно, все симпатии должны быть на стороне цирка Труцци.

В середине сезона был дебют артистов Филис, выступавших с дрессированными собаками. Собаки подражали акробатам. Хозяин их становился на руки, и собаки становились на передние лапы. Он становился на бутылки, и тотчас же собака становилась на бутылки. Акробат делал кульбит, и собака, копируя его, повто­ряла все его движения. Под конец оба, и дрессировщик и фокс­терьер, делали сальтомортале под шумные рукоплескания.

Балетмейстер Прюзерпи начал репетировать пантомиму «Дуэль после бала». Репетиции шли с часу до четырех или пяти часов ве­чера. Понтомима дана была в богатой постановке. Но долго она в программе не удержалась, ее сменил балет «Бахус».

Дебют артистки «дамы-стрелка Винчестер» прошел очень ус­пешно. Артистка стреляла необыкновенно метко. Во время своего дебюта, пользуясь отсутствием на арене Рудольфо, она позвала униформиста, положила ему на голову яблоко и, отойдя от него на всю ширину арены, выстрелила из ружья прямо в середину яблока. Когда Труцци узнал об этом, он строжайше запретил униформе принимать участие в таких номерах.

В скором времени пошла пантомима «Пан Твардовский» ¹. Пантомима эта была трудной для артистов. Приходилось раза по че­тыре переодеваться, а для этого надо было бегать наверх в убор­ные. Цирк был очень неприспособлен для постановок. С удобством артистов даже в благоустроенных цирках не считались. О них ни­кто никогда не думал.

Приблизительно в это время отец ввел в обычай читку газеты в клоунской уборной. Читка происходила вечером или в антракте или в свободное от работы время. Рудольфо часто стал заходить в уборную клоунов и подолгу засиживался там. По поводу газет­ных статей и сообщений поднимались горячие споры. Случалось, что спорящие опаздывали на звонки. Рудольфо смотрел на та­кие провинности сквозь пальцы.

На одной из таких бесед Труцци рассказал артистам, что ду­мает поставить пантомиму «Шерлок Холмс». В это как раз вре­мя Москва была наводнена книжками о похождениях Шерлока Холмса. Можно было видеть у киосков даже взрослых людей, которые стояли и ждали нового выпуска похождений сыщика. Рудольфо взял для пантомимы эпизод пребывания Холмса у фальшивомонетчиков и очень удачно его аранжировал. Как оказалось потом, такая пантомима шла уже в цирке Энрико Труцци. Рудольфо ездил смотреть ее, но переработал и сделал все грандиознее.

Роль Шерлока Холмса играл почти без грима Бернардо. Он был на него очень похож: сухой, бритый, нос горбинкой, да и характером он несколько походил на Шерлока Холмса. Панто­мима прошла блестяще. Любопытно отметить, что на другой день Рудольфо объявил отцу и Бернардо, что решил пока что не вы­пускать их в клоунских номерах. Вот запись об этом отца: «Ру­дольфо из-за Шерлока не ставит наше антре, боится, что появление Бернардо рыжим может испортить у публики впечатление о пантомиме, когда он появится в роли Шерлока Холмса. Ценная предосторожность».

Здесь интересен и самый факт и оценка этого факта отцом.

Пантомима в течение двадцати дней делала битовые сборы.

___________________________________________________

1 «Пан Твардовский» — опера А. Н. Верстовского, напитанная по  мысли С. Т. Аксакова, с либретто М. Н. Загоскина. Она была поставлена в 1828 гаду  в Москве и пользовалась большим успехом.  В  цирке  на сюжет оперы была  создана волшебно-феерическая пантомима.

Сюжет ее был несложен, но авантюрно увлекателен. Мы, под­ростки, под влиянием этой пантомимы разыгрывали сцены, из «Шерлока Холмса».

Провинциальные  директора  цирков,  прослышав,  что   панто­мима делает битовые сборы, приезжали смотреть ее, чтобы по­ставить у себя,  «Шерлок Холмс» вскоре пошел в Петербурге у Чинизелли. Приехал смотреть его и Аким Никитин.

В разговоре с отцом Никитин рассказал, что на лето берет для поездки по Волге чемпионат борьбы на жалованье, а не на проценты, как делал раньше. В связи с этим небезынтересна за­пись отца о тех условиях, на какие приглашались борцы: «Аким Никитин рассказывал про состав чемпионата французской борь­бы, составленного им на лето для Волги. Поддубный — две тысячи пятьсот рублей в месяц, Збышко-Цыганевич — две тысячи рублей, Заикин — две тысячи рублей».        

После пантомимы начались гастроли артиста Гадбина. Он исполнял номер «Смертельный прыжок», действовавший на нервы публике и потому имевший большой успех. Все приготов­ления и аппаратура создавали нервное напряжение. Выходил Гадбин на арену в черном трико с черепами. На веревке его подтягивали под купол цирка на площадку, на руки он наде­вал перчатки, похожие на боксерские, на голову — шлем. Из-под купола он прыгал на десятиаршинную изогнутую доску и по ней съезжал вниз. Когда изогнутая доска кончалась, он дальше совершал спуск по наклонной доске. В этом,  в сущности состоял весь номер, но он его преподносил очень эффектно.

В эти годы в России под влиянием Запада развелось очень много агентов по устройству ангажементов. Брали агенты десять процентов и больше. Часто отхватывали львиную долю, особен­но когда им удавалось устроить артистов цирка в варьетэ. Был ряд артистов, которые бросали работу в цирке и выступали толь­ко в варьетэ. Они и работали меньше, и получали больше. Мно­гие артисты выдумывали себе иностранные фамилии, делали вид, что не умеют говорить по-русски, приезжали в зохолустные го­рода и выступали как иностранные гастролеры. Другие давала широковещательную рекламу в журнальчик «Варьетэ», который существовал на объявления, попутно занимаясь агентурой, деря с артистов три шкуры. Сильно страдали артисты от агентов. Об этом говорит запись отца: «Приехал жонглер Пащенко и расска­зывает про пресловутую мадам Рассохину, которая сбила его с места каким-то несуществующим предложением в манеж. А оказалось, что директор Левицкий с ней и дел не желает никаких иметь. Бедняга Пащенко потерял постоянное место у Никитиных, истратился на дорогу — сто рублей — и тетерь не знает, что де­лать. Вот так агентство Рассохиной!»

Из Тифлиса в это время пришла телеграмма о смерти артиста Никитинского цирка Дехардса, а через несколько дней письмо с описанием обстоятельств его смерти. Дехардс влез на трапецию и даже еще не начинал работать как следует. Сбор был очень маленький, публики было мало. Он стал валять дурака, изобра­жая пьяного, шутил с сидящими на местах артистами, повалился назад и упал в сетку. Все смеялись. Но он продолжал лежать. Кто-то из униформы влез в сетку. Когда его вынули, оказалось, что у него сломан позвоночник. Через час Дехардс скончался. Смерть его произвела впечатление чего-то нелепо-дикого.

Последней новинкой сезона была постановка пантомимы «Пи­раты». Красочно был сделан большой корабль.

На второй неделе поста открылся чемпионат французской борьбы с редкостным составом. Чемпионат держал Петр Крылов. В чемпионате Ван-Риль-Корич, Микул, Оскар Шнайдер. Начали они с маленьких оборов и так сумели разжечь страсти публики, что следующие спектакли шли сплошь с аншлагом. Я никогда до того времени не видел, чтобы публика так бесновалась. Куп­чихи буквально сходили с ума. Они закидывали борцов цветами.
Кумирами были Ван-Риль и Микул. Публика съезжалась к де­сяти часам вечера только на борьбу. Весь Цветной бульвар бы­вал запружен собственными выездами. По окончании борьбы вереница дам с цветами ожидала борцов. Парад состоял из двадцати пяти — тридцати человек, и все имели поклонниц. Даже четырнадцатипудовая туша Томас Пик Блан уходил в сопровождении дам. 

Это сумасшествие длилось около трех месяцев при битковых сборах.

С открытия чемпионата труппу разделили на две части. До начала борьбы давалось только восемь номеров. Артисты, высту­павшие в этих восьми номерах, были оставлены в Москве с остальной труппой Рудольфо Труцци уехал в поездку по про­винции. Оставлен был московский цирк на попечение управля­ющего Труцци — Александра Кремзера, человека примечательного. Был он прежде всего редкий умница. Ни один инженер не мог так все предусмотреть при постройке деревянного цирка, как Кремзер. Был он безграмотен, не умел даже читать, скрывал это и всегда просил кого-нибудь прочесть, ссылаясь на плохое зре­ние. Подписывался он с трудом,   чаще   всего  прикладывал  печатку со своею подписью, но говорил по-французски, немецки и итальянски.

У отца в сентябре кончался контракт с Труцци. Он решил подготовить меня к себе в партнеры, постепенно создавая нужный реквизит. С разделением труппы на две части я стал в униформу. Это меня очень радовало. Простоял я до закрытия сезона и полу­чил первый самостоятельный заработок. Униформа мне дала мно­го, я выходил к отцу в антре и привык разговаривать на манеже.

Четвертого мая состоялась раздача призов. При раздаче при­зов вышел скандал. Ван-Рилю было выдано из призовых денег девятьсот рублей. Когда за кулисами хозяин чемпионата Крылов попросил у Ван-Риля обратно деньги, то тот отказался их ему дать. Крылов ударил его; Ван-Риль выбежал на арену и обра­тился к публике на немецком языке. Арбитр хотел замять это де­ло, но кто-то из публики вышел на арену и перевел то, что кри­чал Ван-Риль. Публика заволновалась, на арену полетели, стулья, трости. Начался такой скандал, что вызвали наряд полиции. Ван-Риля окружили и вывели из цирка. Он утверждал, что Кры­лов его убьет, но так и не отдал Крылову девятисот рублей.

Семья наша стала обсуждать вопрос о дальнейшей работе. На семейном совете я внес предложение разделиться. Отец пусть по­едет с Труцци, а я с Костей подпишем контракт в маленький цирк как акробаты и лето попробуем проработать самостоятельно. Я смогу еще выступать как клоун с репризами. Отцу мое предло­жение очень понравилось. Он списался с цирком Изако и полу­чил от него предложение на нашу работу и на свою по оконча­нии контракта у Труцци. Мать и сестры должны были ехать с на­ми в Старую Руссу, где находился цирк Изако. Решено было так­же, что для успеха нашего акробатического номера Костя должен надеть костюм девочки.

Костя сначала запротестовал, но потом согласился, и ему за­казали костюм и парик.

Шестого мая семья наша разделилась. Отец уехал в Екатеринослав, мы в Старую Руссу. Из писем отца видно, что ему при­шлось тяжело во время поездки с Труцци. Труппа была очень сокращена. Из клоунов оставались только отец и Бернардо. На них свалился весь пантомимный репертуар. Переезжал цирк из города в город, и везде Труцци давал большие пантомимы. Ра­боты  таким  образом  было  очень  много.

За лето отец отработал с Труцци в четырех городах: в Екатеринославе, Курске, Рыбинске и Ярославле. Из Ярославля он при­ехал к нам в Старую Руссу.

Старая Русса, маленький провинциальный городок, уже тогда была прекрасным по природным данным курортом. В городе был хороший парк с мощным, бьющим прямо из земли фонта­ном. Фонтан производил  такой шум, что его слышно было за полверсты. Шум этот мешал слушать спектакли в летнем театре. Городок был приятный, тяжелое впечатление производили только многочисленные больные.

Цирк расположился на базаре. Построен он был из струга­ного леса. Этого мне еще не доводилось видеть. Леса же в тех краях было очень много, и потому его почти ни во что не счита­ли. Мы с матерью ходили смотреть, как сборщики собирали плоты. Они баграми сгоняли бревна и крепко связывали их; если бревно отрывалось, то, стоя на толстом бревне, балансируя баг­ром, сборщик подплывал к отбившемуся бревну, как на лодке, брал его на буксир и плыл с ним к плотам. Проделывал он это так ловко, что издали казалось, будто он расхаживает по воде.

Труппа съехалась, и 14 мая 1909 года состоялось первое пред­ставление. Дебют наш прошел очень хорошо. Способствовало этому и то, что Костя одет был девочкой. Нас забросали конфе­тами и яблоками. Я так волновался и так устал, что не мог уснуть. Заснул только под утро после приема валерьянки и проспал до вечернего представления. Труппа на меня произвела хорошее впе­чатление. Она была небольшая, но довольно приличная. Товарищества было заметно больше, чем в цирке Труцци, артисты охот­но общались друг с другом. Все цирковые дела вела Сайда Абра­мовна Изако, жена молодого директора Франца Изако. Старика Изако не было, он уехал куда-то на гастроли. Артисты говорили, что это и лучше: тише и меньше скандалов. Не было и Франца, он тоже куда-то уехал, не то в Архангельск -готовить здание цирка, не то куда-то в другой город за артистами. Про него гово­рили, что он человек взбалмошный и легкомысленный. Бывало прервет репетицию, позовет всех в буфет пить лимонад и есть пирожные, наобещает такое, что потом Сайда Абрамовна и вы­полнить не может. В Старой Руссе он не выступал, и, как он ра­ботает, я не знал.

В цирке был опытный режиссер и постановщик пантомим Фи­шер. Работала балетмейстерша Термина Зак. Ставили маленькие пантомимы, чтобы разнообразить афишу. Сборы были средние. Через некоторое время я сшил себе костюм рыжего и попросил выпустить меня с репризой к наезднице. Фишер согласился. Я загримировался и вышел на манеж. Я столько раз видел, как вы­ходили другие, знал все на-зубок, и все же у меня ничего не получилось. Любопытно, что то же происходило не раз не с такими четырнадцатилетними мальчиками, как я, а происходило на мо­их глазах со взрослыми людьми, когда они меняли амплуа и пер­вый раз выходили в роли клоуна. Видя, что ничего не получается, такие артисты бросали свои попытки и больше не выступали. Я сознавал свой провал, понимал, что грим был неудачен (за­гримировался я под Эйжена) и все же решил просить Фишера выпустить меня еще раз. Фишер не согласился. Я стал уламы­вать его и, наконец, добился его согласия.

Я надел тот же костюм, но загримировался иначе. Почти не положил грима, чуть-чуть подкрасил нос, попудрился, накрасил губы. Выйдя в репризе, не комиковал, а говорил только два слова: «Можно попрыгать?» Реприза состояла из прыжков, и, как мне потом говорили артисты, это было не плохо. После этого Фишер ставил меня на программу каждый вечер. Я начал готовить трюк со свечами и подсвечниками и все, что мне приходилось видеть, из акробатических трюков. На мое счастье в цирк приехал Анджело Чинизелли — клоун, племянник петербургского Чинизелли. Он знал меня по Петербургу еще мальчиком. На другой день по при­езде был назначен его дебют. Он попросил меня помочь ему в антре. Я с большой охотой согласился, и в день дебюта рано утром мы репетировали раз шесть антре «Опера». Вечером перед самым представлением он меня загримировал и хотел в уборной еще раз меня проверить. Я все забыл, хотя мудреного ничего не было, но я так волновался, что у меня зуб на зуб не попадал. Вы­ручил меня Костя, он записал, что после чего идет, и сказал, что будет мне подсказывать. Потом я поражался сам, отчего я так волновался. В тот же вечер я отработал акробатический номер и был  совершенно   спокоен.

Но вот я вышел на первый трюк. Чинизелли разыгрывал зна­менитого певца и, разговаривая со шталмейстером, размахивал палкой. У меня же на руке под рукавом пиджака подложена была дека на войлоке. Я выхожу смеясь, протягиваю руку, Чи­низелли бьет меня по руке, раздается треск от удара, и я, кор­чась от боли, ухожу. Эта первая сценка вызвала дружный смех. За кулисами Костя мне начинает подсказывать то, что я должен говорить дальше. Я спокойно отвечаю ему: «иди в места, я все помню». Первый удачный выход, аплодисменты публики, и я все вспомнил и сделал все так, как было нужно. Антре прошло хо­рошо.  Даже  Фишер  похвалил  меня.

Придя домой, я стал обдумывать все, что было, и старался по­нять, в чем дело,  почему   я провалился   на первом дебюте?   Я долго не мог уснуть, встал и написал отцу подробное и правди­вое письмо обо всем, что со мной было на этих двух выступле­ниях. Через несколько дней пришел ответ. Отец объяснил мне, что когда я загримировался под Эйжена, то получилась фальшь, которую тотчас почувствовала публика. Она видела под гримом мальчика и не верила в создаваемый мною типаж. Публику не проведешь, и она сразу чувствует фальшь. Надо брать для себя то, что в твоем характере и близко к правде, тогда зрители тебе по­верят, и ты возьмешь их в руки. «У тебя получилось то, что у Бернардо, — писал мне отец, — кого бы он ни увидел из рыжих, он тотчас старался их копировать, и получалось очень скверно, а когда он делал что-то свое, то это было прекрасно. Когда ты мало загримировался, публика видела, что ты молодой, прыгаешь, она питала к тебе симпатию...» «Очень хорошо, что ты помогаешь Анджело, продолжай это делать. Слушай его, что бы он ни ска­зал, и вообще ни от чего не отказывайся. Учись. Пробуй. Учись с  умом».

Этого письма отца я никогда не забывал и не забуду. Он меня окрылил и показал путь, по которому надо итти. Я старался всем помочь и брался за всякую работу. Мы с Анджело работали каж­дый день, меняя через день репертуар. Но вскоре я серьезно за­болел. Во время работы с Костей у меня на манеже пошла кровь горлом. В цирке присутствовал на представлении курортный врач Глинка. Он пришел к нам в уборную и хотел дать нам за наш акробатический номер по золотому. Мы с Костей отказались. Сказали, что денег не берем, а если он хочет, то может нас уго­стить конфетами. Тогда он пошел в буфет и, принес нам оттуда конфет. Я в это время раскашлялся и у меня опять показалась кровь, он обратил на это внимание. В это время подошла мать; врач велел привести меня к себе в курортную больницу. Я от матери скрывал свою болезнь, но Костя выдал меня и сказал, что это у меня уже дней пять случается, что он до сих пор не го­ворил матери потому, что я обещал побить его, если он скажет.

На другой день мы с матерью пошли к доктору Глинке. Он сказал, что у меня слишком быстрый рост и слабые легкие и от форсированной работы одно повреждено. Сказал, что нужно принять срочные меры. Запретил мне акробатическую работу, а из антре разрешил исполнять только самые легкие. Дал совет при­налечь на питание. Через пятнадцать дней я перестал кашлять. Ел я, как вол. Поглощал масло, яйца, Пил по четверти молока в день. Дней через двадцать я возобновил мои выступления с Ко­стей.

Пришлось мне в Старой Руссе невольно стать помощником Фишера по режиссерской части. Вздумали ставить «Шерлока Холмса». Никто из артистов этой пантомимы на манеже не видал. По просьбе дирекции я стал помогать Фишеру. На репетиции капельмейстер не подобрал к последнему акту музыки. Обещал он сделать это в день премьеры. Афиши о пантомиме привлекли публику, и сбор был хороший. Все шло гладко до финала, в котором горожане с национальными флагами приветствуют Шер­лока Холмса за избавление от фальшивомонетчиков. Шерлок выезжает в коляске со своим помощником Гарри (я играл роль Гарри). На манеже его встречают все участники пантомимы с флагами. Мы выезжаем и вдруг слышим оркестр играет «Смейся, паяц...» из оперы «Паяцы» Леонкавалло. Вот так триумфальный выезд под такую музыку! Затем на арене кучер так неумело завернул, что Шерлок вылетел из коляски прямо в публику, я же едва усидел, схватившись за край. А оркестр в это время жарит: «Смейся, паяц...» Вся труппа покатилась со смеху. Публика тоже. Только артисты, кажется, смеялись больше публики. Шерлок Холмс почертыхался и ушел с манежа. Артисты долго потом не могли без смеха слышать «Смейся, паяц...» Случись такой скандал у Труцци, он бы убил и себя, и капельмейстера, и труппе бы вле­тело, а тут все сошло так, как будто это так и надо.

Дни, когда мы не играли, были для нас днями праздничными. Тогда после представления вся труппа отправлялась на ночь ловить рыбу, и возвращались мы с ловли только на другой день.

В Старой Руссе все горожане занимались рыбной ловлей, и рыба ловилась очень хорошо. Особенно сомы. Ловили их особым способом, «на натирку». На руку надевали ременную петлю, к этой петле была крепко приделана палочка в пол-аршина, вроде хлыстика, от палочки шла длинная леска. На крючок насаживали горох. Забирались в реку по пояс и шли, ногами поднимая муть со дна. Это называлось «натирать дно». В эту мутную воду бро­сали леску с грузом. На такую удочку, прикрепленную к руке, попадались большие сомы. Однажды по городу пронесся слух, что утонул мальчик и его нашли за сорок верст от города. Ока­залось, что десятилетний мальчик ловил рыбу «на натирку». Он стоял в воде, вдруг нырнул и больше не показывался. Когда тело его всплыло и было подобрано рыбаками, то на руке его увидели ремень с палочкой и леской, стали тянуть и вытянули четырехпудового сома. Очевидно, сом утащил мальчика в воду, а у того не было сил ему сопротивляться.

На  похоронах  мальчика  было  много  детей с полевыми  цветами. После этого случая мать запретила нам, к нашему большо­му огорчению, ловить рыбу.

В цирке сборы стали падать. Два хороших сбора сделали но­вая пантомима. Начался чемпионат, но и он мало расшевелил публику, пока в конце не выступил местный силач-грузчик. Наконец, приехал Франц Изако и уговорил местного исправника раз­решить устройство «подарков» на пять дней. Сейчас же отказали чемпионату и, чтобы борцы не спорили и не испортили дело с «подарками», подписали с Мартыновым контракт на Архангельск.

Первые дни «подарки» шли очень слабо, едва себя оправды­вали. На пятый день в цирк пришел исправник с семьей и тоже взял билеты в надежде выиграть один из главных выигрышей. Их было два: часы и серебряный сервиз. Оба они ценились по пятидесяти рублей. Как только Изако увидел исправника, он заволновался, забегал, позвал к себе наиболее близких ему артистов и стал держать совет, как сделать, чтобы один из главных выигрышей достался исправнику.

Тогда старый приятель старика Изако артист Василевский оказал: «Давай на четверть водки, и исправник твой выиграет».

Изако согласился. Василевского поставили помогать, в то вре­мя как ребенок из публики будет тащить номера с выигрышами. Заранее узнали в кассе, какие билеты взял исправник и какие на них записаны номера лотерейных билетов. Часы выиграл кто-то на галерке, а исправнику дали выиграть серебряный сервиз в роскошном футляре. Нужно было видеть, с какою жадностью он крикнул «Здесь», когда объявили его номер.

Василевский был хороший санжировщик, и, когда мальчик, тащивший из урны билетики с номерами выигрышей, подал ему очередной билет, он подменил его тем, который держал в руке между пальцев. Так исправник выиграл сервиз, а Василевский — четверть водки.

Подарки после этого были продолжены. Через десять дней пришла телеграмма из Новгорода о запрещении «подарков». Тогда исправник разрешил их на свою ответственность без афиш. По городу ездила телега, увешенная плакатами с объявлением о главных выигрышах. С каждым днем цена «подарков» увеличи­валась, и сумма сборов росла соответственно. Галерку догнали до полтинника. Исправник часто приходил в цирк, брал билеты за деньги, и ему каждый раз давали что-нибудь выиграть покраси­вее или побогаче. Он всегда был в восторге от выигрышей.

Раз произошел скандал. Объявили на представлении, что разыгрывается самовар или выдается за него двадцать пять рублей деньгами. Старуха Изако перепутала контрамарки и раздала их на базаре своим знакомым. Вечером на объявленный самовар оказалось два претендента с лотерейными билетами одного но­мера. Поднялся шум, крики, публика начала орать: «У вас ла­вочка!.. Плутня!..» Пошли сличать контрамарки. Оказалось, что у одного из претендентов контрамарки на следующий день. Хо­рошо нашлись, сказали, что это опечатка типографии и выдали обоим выигравшим по самовару. Все время, пока продолжался розыгрыш, боялись, чтобы это не случилось с главным выигрышем,
оцененным в двести рублей. Старухе Изако дали нагоняй, и на
следующий день были заказаны другие контрамарки. Наконец,
из Новгорода был прислан губернатором чиновник, чтобы про­верить дела и закрыть цирк. «Подарки» были сейчас же прекра­щены, дано было на прощанье два представления, мы погрузили на поезд лошадей и выехали в Архангельск хотя знали, что цирк там еще не готов.