Арена и время

О зрелищных искусствах пишут многие. Удивительность этого автора в том, что сцена, эстрада, арена одинаково ему подвластны. Они просто не в силах скрыть от него свои тайны — и загадки былого и нынешние секреты.

Судите сами. Вот только что, в конце семидесятых, вышли одна за другой совсем непохожие книги. Очередной том истории русского драматического театра. на две трети написанный доктором искусствоведения, профессором Ю. Дмитриевым. Том очерков истории советской эстрады, где Дмитриев и среди авторов и в числе редакторов. Сборник критических статей Дмитриева о советском театре. И того же, как говорится, автора фундаментальный труд о цирке в дооктябрьской России.

На последнем и остановимся, ибо, на мой взгляд, ничего более значительного и достоверного о прошлом российской арены нет.

Юрий Арсеньевич ставит историю цирковых искусств на академическую ногу. В его книге выверено и документировано все. Справочный аппарат надежен для любого специалиста. Да и неискушенный читатель почувствует, какие годы труда предшествовали выходу книги, какая уйма материала проработана, какие неожиданные разведаны источники, какие сказаны любопытнейшие новости о прошлом.

Книга Ю. Дмитриева вобрала в себя достижения предшественников, что естественно и необходимо. Притом книга эта обозначает собой новый уровень. Безусловно она обогатила историю отечественного цирка свежими находками. Главное же, она развернула строгую концепцию развития цирка в России, дала стройную периодизацию, так что история цирка — свободно, без натуги, словно сама собой — включается в общественно-культурный процесс.

Разделы и рубрики ведут читателя от давних истоков цирка в России к поре самоопределения цирковых жанров, к первым частным антрепризам, к попытке учредить императорский цирк, который не устоял под натиском новых частных предприятий и гастролей. Параллельно же продолжалось развитие народно-площадных, фольклорных видов цирка, о чем тоже повествуют соответствующие рубрики.

Все шире кругозор, осе обстоятельней рассказ. Вот уже и середина XIX века. Последняя четверть столетия. Начало нового века. Канун Октября...

А в рамках разделов — эквилибристы, и акробаты, клоуны и наездники, силачи и жонглеры, укротители, фокусники, велофигуристы...

Рождаются новые номера, жанры, типы представлений. Всякий раз иначе поворачиваются всегдашние проблемы, пусть это и проблемы местного значения. Спортивное начало а цирке и начало художественное, образное. Реприза, куплет, монолог — вообще слово на арене. Смена разных амплуа у крупных мастеров, отдавших всю жизнь арене. На этот счет Ю. Дмитриев, между прочим. дает любопытные справки. Знаменитый родоначальник маски «рыжего» Том Беллинг «считал клоунаду делом побочным, он продолжал выступать как наездник, а позже стал фокусником» (с. 190). Вот факт, типичный и для русской практики: «Давая объявления в профессиональный журнал, артисты Елена и Николай Федоренко перечисляли те жанры, в которых они выступали: эквилибристика на тугой проволоке, клишничество, джигитовка, танцы и только в конце — жонглирование на шаре» (с. 333). А кем только не перебывал на арене уже в наши, советские годы такой большой мастер, как А. С. Александров-Серж...

Проблемы, проблемы... Сколько их вбирает а себя эта книга!

Крепнут связи цирка со смежными искусствами. Оно закономерно, если не ущемляет своеобразия цирка. Еще лучше, когда цирк сам вторгается в сопредельные области и растет интерес театра, живописи, художественной литературы к его романтике и эксцентрике.

Короче говоря, смена исторических этапов дает рассказу поперечное сечение, а перспективу составляют судьбы трупп и содружеств, судьбы навыков, жанров — смотря по тому, какие преобладают в тот или другой момент.

На каждом следующем этапе длится путь традиции — то вздымается в гору, то мельчает и никнет. На каждом почти этапе рождается новое, что обернется традиционным попозже.

Мысль автора вбирает в себя природу предмета. Подтверждается, что цирк жил неотрывно от времени и разные времена по-разному выражал. Выясняется также, что полной взаимности это все-таки не означало. Иные мастера — от скоморохов удалых до не менее уже легендарной династии Дуровых, до Виталия Лазаренко — отваживались на дерзкую критику своего времени, учили несогласию с жизнью. Им, как водится, отвечали гонениями, потому что боялись.

Таким образом, цирк в книге Ю. Дмитриева (что и было на самом деле) живет во времени активно: увлекает зрителей образцами геройства и ловкости, будоражит сатирой.

Взять, допустим, искусство цирка эпохи романтизма, то есть примерно 1830—1840-х годов. Вы думаете, Дмитриев сводит вопрос о романтизме к повальному бегству от мрачной действительности? Ничуть не бывало! Исследователь видит тут способ неприятия николаевской реакции. Николаевскому солдафонству, шагистике и муштре цирк противопоставлял идеалы возвышенные и одухотворенные. Образы наездниц и наездников, образ лошади, конные пантомимы подымали к высоте идеала реальные возможности живого. «Весь ее номер был каким-то порывом; казалось, она отдавалась вдохновению, ее работа с лошадью превращалась в конный балет, в своеобразный лирический монолог...и — сказано об одной из «звезд» циркового романтизма (с. 77).

Время, конечно, делало свое — понимает читатель. Решительные произошли перемены после конных турниров средневекового рыцарство, живо описанных в начале книги. Но автора занимает не просто влияние действительности на цирк, а и другая сторона дела — спор цирка с действительностью во имя будущего. Тут открывается коренная, именно цирку присущая природа его извечной и вечно обновляющейся романтики.

Таких примеров множество. Спокойная динамика книги, поступательное движение со сквозных тем — о жанрах, школах, течениях, проблемах творчества — не дают заметить, кок и когда вырастает в образ и простое понятие: арена. За прямым, буквальным значением встает и другое, переносное.

Арена цирка оборачивается ареной схваток и перемен, место, где заявляет о себе движущаяся история. Творческие методы, убеждения, стили скрещивают здесь шпаги, новые смелые идеи повергают все устарелое, дряхлое и победно взмывают ввысь счастливые находки мастерства.

Манеж в книге живет кипучей жизнью, придирчиво пропуская через себя историю, сверяя с ней наличные ценности, чтобы выяснить их годность впрок. Так рабочее место актера вырастает в метафору большого плана.

Рождает метафору, скорей, читательская отдача на авторский текст, простота которого является ого чудесным свойством. Сам автор скуп на слова, бережет «метраж» и уклоняется от риторических фигур. Такой простоты может достичь ученый, знающий о своем предмете решительно все. О сложном и странном (какой же это цирк без тайн и загадок!) он пишет, сохраняя бесценную способность дивиться подвигам своих героев и словно бы даже гордиться ими. Он и а читателе предполагает такую же готовность любить и радоваться. Вот и рождается метафора — арена. А отвлеченного теоретизирования в книге немного. Тут автор лаконичен и четок. Похоже, он правильно полагает, что лучшая теория искусства — его история.

Еще одно ценное качество книги в том, как ставится здесь важнейший вопрос о национальной самобытности русского цирка. Ныне, когда триумфы советского цирка на пяти континентах непререкаемо подтверждают его высший мировой класс, каждому ясно, что благородство идей, человечность, нравственная чистота, сила духа, исторический оптимизм — это и есть самобытные черты советского цирка. В такой их взаимослитности они вряд ли встретятся еще где-нибудь, а потому и покоряют сердца повсюду.

На этот счет Ю. Дмитриев дает понять, что история, если она действительно история, не всегда имеет дело с самозародившимся результатом: бывают еще поиски, борьба, развитие. Исследователь далек от иных своих предшественников (к ним заведомо не относится серьезный пролагатель путей Е. Кузнецов), которые хвалили российских умельцев за то, что те будто бы никогда ни у кого не учились, о чужом не знали и знать не желали: ведь надо ж было такую напраслину выдать за доблесть!

Книга Дмитриева называется не «Русский цирк», а «Цирк в России». Это значит, что ее автор избрал путь подлинного историзма, что самобытность русского цирка для него не родимое пятно, а движущийся процесс, итоги которого обогащаются со временем. Да, на цирковой арене (в широком историческом смысле слова) отзывались исконно национальные шутейные игры и обряды, площадное скоморошество, балаган — но еще и многие выдумки заезжих искусников и забавников, сплошь да рядом тоже ведь глубоко демократичные. Как отливались национальные черты русского цирка, как шла кристаллизация — вот одна из сквозных тематических нитей исследования. И недаром последние слова книги, последний вывод ее настаивают на том, что цирк «постоянно эволюционирует и совершенствуется».

Заключительный раздел капитального труда говорит о движении вперед, о погоде на завтра. Они коротки, прощальные абзацы, и краткостью своей могли бы, пожалуй, разочаровать читателя, если бы не угадывалось в них обещание будущей встречи. Хочется верить, что это и не финал вовсе, а предисловие к новой книге — о цирке советской эпохи.

Есть что сказать у Дмитриева и на эту тему, да многое уже и сказано им в прежде вышедших книгах. Вспомним хоть ту, что названа так от души: «Эстрада и цирк глазами влюбленного». Что верно, то верно: у большого знатока дела свежесть чувств имеет место.

Искусство отвечает чувству полной взаимностью.

Присутствие Юрия Арсеньевича Дмитриева на любом эстрадном концерте нс может остаться незамеченным. Исполнители норовят не ударить лицом в грязь — критерии выше. И актерам польза и зрителям выгода.

А в цирке? Воздушная гимнастка шлет профессору воздушный же, естественно, поцелуй с трапеции из-под купола. Первостатейный молодой клоун делает ему персональный «комплимент», а в антракте прибегает с экземпляром книги, чтобы автор подписал, а книга называется «Цирк а России», и клоун, по его словам, половину тиража скупил — для товарищей. Товарищи тоже кланяются с манежа. И, сдается, белый медведь — уж на что туг к общению — и тот приветственно вертит мохнатой головой.

Что ж, поклонимся автору и мы. С охотой и радостью.

Д. ЗОЛОТНИЦКИЙ, доктор искусствоведения

оставить комментарий