Честь мундира  

Все началось с того, что рыжий клоун ударил   молодую   очаровательную    женщину. Несчастная испустила бы дух, если бы не своевременная помощь со стороны... Я прерываю фразу на полуслове ибо уже слы­шу,  как   многочисленные  читатели,   преисполнен­ные     справедливого      негодования,      возмущенно восклицают:

— Ударить женщину?! Позор! Куда смотрела ди­рекция!   Где  была милиция!   Под суд хулигана!

И я уже вижу, как добросердечные читатели яростно хватаются за перья и бумагу, чтобы об­рушить на редакцию журнала град писем, пере­полненных благородным гневом и любопытными вопросами.

И я, вызвавший эту бурю, спешу дать все необходимые справки. Во-первых, хотя печальное со­бытие произошло поздней ночью, когда дирекция цирка спала мирным сном, а милиция этот мир­ный сон охраняла, — суд над хулиганом, посмев­шим поднять руку на женщину, все же состоялся.

И во-вторых, пострадавшая, молодая и очарова­тельная женщина, была не настоящая, не живая. Это была всего лишь искусно сделанная кукла, своим натуральным ростом, своим ультрамодным нарядом, своей потрясающей резиновой пустотой совсем не отличающаяся от некоторых живых особ прекрасного пола.

Каждый вечер, выступая с этой партнершей-куклой, рыжий клоун зло высмеивал бюрократов и подхалимов, жуликов и ротозеев, хулиганов и пьяниц. Каждый вечер едко бичевал пережитки прошлого в сознании отсталых людей. И каждый вечер, едва закончив свой номер... напивался до полного самозабвения.

Вот в один из таких вечеров и произошло уди­вительное событие, о котором сейчас пойдет речь.

Итак, представление окончилось. Зрители и ар­тисты разошлись по домам.  Цирк опустел.

Только в большой гардеробной, где одевались клоуны, еще горел свет. Перед зеркалом сидел ры­жий, непослушной рукой пытаясь снять с себя грим.

— Ик! — глубокомысленно   изрек   мастер   остро­го  слова,   глядя   на   пустую   поллитровку.   И  доба­вил,    погрозив    ей    пальцем: — Я    тебя    насквозь вижу...

После этой тирады клоун поднялся со стула и храбро шагнул к двери. Но своенравные ноги по­вели его вбок, к стенке, туда, где на гвозде висел большой, ярко раскрашенный барабан.

— Бить  в барабан велит король! — радостно за­пел рыжий и лихо размахнулся, чтобы выполнить веление короля,  но  потерял   равновесие  и,  падая, вместо барабана ударил свою резиновую партнер­шу кулаком в живот. Этот удар исчерпал его последние силы: сраженный Морфеем и   водкой,  он

рухнул наземь. А  кукла,  издавая  жалобный  писк,  стала  таять на глазах у вещей, населяющих клоунскую гардеробную.

— И-а-а-а... — пищала   кукла,   теряя   сознание   и форму.  (От сильного  удара резиновая  пробка,  за­тыкавшая   отверстие  в   голове  куклы,   выскочила и укатилась в неизвестном направлении.)

В этом месте я возвращаюсь к фразе, прерван­ной в начале рассказа на полуслове, и довожу ее до  конца, то  есть до точки. Итак...

Несчастная испустила бы дух, если бы не свое­временная помощь со стороны элегантного черно­го фрака. Это он одним рукавом ловко подхватил падающую красавицу за талию, а другим — быстро выдернул из флакона с одеколоном граненую стеклянную пробку и заткнул ею дыру, зияющую в голове пострадавшей. Кукла  тотчас же   открыла  глаза и  первым  делом бросила взгляд в зеркало.

— Ах, как я похудела! — прошептала она и вдруг замерла от восторга, увидев торчащую в голове стеклянную пробку. В лучах электрическо­го света граненая пробка сияла, как гигантский бриллиант.

— Блеск!  Теперь  все  куклы  полопаются от  за­висти! — залепетала она и, забыв о недавнем  пе­чальном происшествии, кокетливо завертелась пе­ред зеркалом.

— О женское легкомыслие!..  Она уже   снова  ве­села... А у меня от волнения  до  сих  пор еще  во­лосы стоят дыбом, — заявил взлохмаченный рыжий парик.

— Этого грубияна следовало бы за пьянство хо-рошенько причесать...

— Правильно.  Сейчас я его   отколочу...— пробасил большой барабан,  собираясь свалиться на лежащего около него клоуна.

— Лежачего   не   бьют, — вмешалось   слегка   кривое зеркало.

— Верно.     Погоди,    приятель! — сказал    гвоздь, своей    шляпкой    удерживая    барабан   от   нападения. — Я сам охотно пригвоздил бы его... Но здесь нужна  не кулачная  расправа,  а строгий общественный суд.

— Правильно!.. Под суд его! Под суд этого алкоголика! Хватит терпеть такое безобразие!.. Судить! его!.. — перебивая друг друга, не своими голосами вопили вещи.

Черный фрак, энергично размахивая фалдами. пытался утихомирить разбушевавшихся:

— Друзья!  Не все сразу... — надрывался фрак.

— Позор!!! — вдруг   закричали,   высовываясь   из кармана клоунского пиджака, страницы сатириче­ского  текста. — Позор   двуличию!   Ему  дали   право нашим  острым  словом  с  цирковой  арены  разить пережитки прошлого, бичевать пьяниц... А от него самого разит водочным  перегаром...

— Мы тоже протестуем! Опираясь на нас нетрез­выми ногами, он топчет наше достоинство, — с го­речью проскрипели клоунские ботинки.

— Вам еще хорошо... Вы — артисты. Вы хоть в манеже во время его выступлений шагаете в ногу с  совремемностыо.   А   каково    нам? — всхлипывая проговорили обыкновенные полуботинки. —  Ведь  в свободное  от  работы  время  его  ноги   чаще  всего только  подкашиваются   или   расходятся   в  разные стороны... А если и ведут нас  вперед, то не дальше ближайшей забегаловки.  Ниже падать некуда! Мы тоже тре...

Слегка кривое зеркало бесцеремонно прервало всхлипывающих ораторов:

— Предлагаю  в этот мутный вопрос внести зер­кальную  ясность.   Как   известно:  угол   падения — равен   углу   отражения.    Если   судить   по   этому закону...

— Позвольте!.. За что его судить? Ведь он пьет только до работы и после работы. И потом... — ко­кетливо поводя резиновым плечом, добавила кук­ла, — что это за мужчина,  который не  курит,  не пьет и не бьет женщину... разумеется совсем из­редка и не очень больно. Я считаю...

— Сядьте! — повелительно сказал ей фрак и, по­вернувшись   лицом   к   спящему  рыжему клоуну, продолжил:

— Не один год работаем мы с ним вместе, как говорится, плечо к плечу, локоть к локтю. На на­ших  глазах  росло  его  мастерство,  но,  увы,  рос и его порок — пьянство.  Никто по-настоящему не боролся с этим страшным злом. И вот результат: ежедневно пятнает он честь клоунского мундира! Он  забыл о том, что вести себя достойно нужно не только на людях, но и наедине с самим собой. Он забыл, что мы, его верные друзья и помощни­ки, не сводим с него глаз — радуемся каждой его удаче, осуждаем каждый его промах...

— Братцы,   помогите!..   По   его   вине  и  от  меня пахнет  водкой.  Я  спиваюсь! — вдруг   послышался сиплый голос пестрого клоунского одеяния. — Я — клоунский  пиджак.  Мундир!  А  во что  превратил­ся? Мой суконный язык за... за... плетается. Я пе­рестаю трезво смотреть на вещи, то есть на вас... О, мое за...  за... пятнанаое лицо! Мне и так тош­но... А тут еще это кривое зеркало...

— Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива, — обиженно отразило кривое зеркало.

— Довольно!  Хватит!  Все ясно!  Вышвырнем его из нашего круга! — единодушно закричали вещи...

...Утром рыжий клоун проснулся на конюшне в свободном стойле. Проснулся и никак не мог вспомнить, было ли это на самом деле или все это ему только приснилось. И ему стало стыдно. Так стыдно, что с этой минуты он никогда боль­ше не пил... в гардеробной.

Георгий КАДНИКОВ

Журнал «Советский цирк» сентябрь 1959