Теплым вечером

Трап-трап-трап... Кованые сапоги четко бьют по мостовой... Из низкого подвального окна только и видны эти сапоги — тяжелые, огромные... Трап-трап-трап... И так целыми днями.

Подвальные окна Мотеева выходят на главную улицу. Движение по ней большое: здесь находятся и комендатура, и гестапо, и публичный дом!

Второй год пошел войне. Враг отброшен от Москвы, но он еще у Сталинграда. Враг жестокий, сильный! Второй год он царствует и в родном городе Мотеева...

Трап-трап-трап... Сапоги поднимают густую уличную пыль. Жаркое знойное лето подходит к концу... Второй год войне...

Мотеев отошел от окна, присел на узкую железную кровать... Сколько можно сидеть в этом подвале?.. Сколько можно терпеть унижения?.. Но что может сделать больной, одинокий старик?..

На столе целый ворох различных повесток: «Явиться на работы по уборке города...», «...немедленно явиться в распоряжение комендатуры...», «...вы направляетесь переводчиком в лагерь военнопленных...».

Только возраст, астма и почти полная глухота позволяют жить Мотееву в относительном покое... Но откуда фашистам известно, что он знает немецкий язык?.. Кто в городе знает об этом?.. Немногие.

Да, немногие знают, что поселившийся в опустевшем подвале глухой старик по фамилии Мотеев — знаменитый Фоско, иллюзионист, любимец публики, последний из славной цирковой династии Фоско!

Кто узнает в сгорбленном седом человеке, одетом в старую телогрейку,  сухощавого,   подтянутого,  великолепного  Фоско?!

Да, и тогда была астма, и тогда подступала глухота, и тогда не щадили годы... Но была жизнь — творческая, беспокойная, насыщенная! Не верится, что все это было так недавно — яркая арена, веселая музыка и бурные аплодисменты за чудесные, удивительные фокусы!..

Мотеев смотрит на свои руки, они до сих пор не утратили легкости, ловкости и красоты — длинные тонкие пальцы, гладкая, похожая на пергамент кожа... На какие чудеса были способны эти руки!..

Кто в городе знает об этом?! Знает мальчик из соседнего подвала. Это ему старик Мотеев длинными зимними ночами при свете коптилки показывал удивительные фокусы!.. Сохранился старый цилиндр, превращающийся в хитрых руках Фоско буквально в рог изобилия. У мальчишки. Юрки, от восторга глаза блестели в темноте, как светлячки!.. Сохранилась палка, с которой Фоско выделывал настоящие чудеса, превращая ее то в пестрый зонтик, то в пышный букет, то в длинную удочку, то в китайский веер!.. А потом палочка заворачивалась в газетный лист, «ап!» — газета смята, палочки нет!.. Юрке Мотеев казался не просто фокусником, а настоящим волшебником!

Юрке от роду семь лет. У него большие черные глаза и скорбные бровки.  В цирке ок пи рану в жизни не был. У него две заветные мечты — побывать в цирке и поскорее стать взрослым, что­бы воевать с фашистами, как воюет сейчас его отец. Мать Юркину за то, что муж ее боец Советской Армии, за то, что он комму­нист, расстреляли. Юрка живет со своей бабушкой. Бабушка та­кая старая, что не она присматривает за внуком, а, наоборот, внук ухаживает за бабушкой; добывает одному ему известными путями скудное пропитание... Хороший мальчик! Трудное дет­ство ему досталось. И не одному ему...

Трап-трап-трап... Мотеев многое уже не слышит. Ушли из его жизни птичий щебет, шорох дождя, скрип дверей, детский смех...

Но этот четкий кованый шаг слышен ему всегда, и днем и ночью. Господи, хоть бы со­всем оглохнуть!..

Да, видимо, не один Юрка знает, что старик Мотеев — фокусник. Иначе не пришла бы вчера повестка, в которой черным по белому значилось: «Немедленно явиться в цирк для участия в праздничном представлении...».

Кто узнал в старике, оде­том в телогрейку, знаменитого иллюзиониста Фоско?!

Здание цирка чудом сохранилось. Мотеев несколько раз проходил мимо...

Что за праздник у фашистов?.. Кто из русских людей добровольно согласится увеселять своих врагов?.. Добровольно!.. Фашисты и спрашивать не станут! Придут наглые солдаты и потащат, кого им прикажут и куда им прикажут!..

Так и случилось... Уже вечерело, в подвал влетел задыхающийся Юрка и, забыв, что его не слышат, громким шепотом сообщил:

—        К вам идут, дедушка!.. Три фашиста, один начальник, злющий, я его знаю!

И сразу: трап-трап-трап... шаги по каменной лестнице. И вот перед Мотеевым трое военных сияют вежливыми улыбками.

—        О,   неужели  вы  и   есть   знаменитый  Фоско?..  Наша   доблестная армия хочет видеть ваше искусство!..

Говорят по-русски... Может быть, прикинуться дурачком или больным? Мотеев трет покрасневшие глаза и глупо улыбается.

—        Не понимаю! Я болен, совсем глухой!

—        Он  правда глухой! — вставляет робко Юрка.

Юрку отшвыривают в угол. Офицер кричит Мотееву прямо в ухо:

—        Не  притворяйтесь!..  Пора  одеваться,  через  час  представление!.. Вы отправитесь с нами в цирк!

Мотеев отлично расслышал сказанное и все-таки делает вид, будто не понимает, что именно от него требуется.

—        Одежды нет никакой...  Ослаб я.— И,  как  бы  от слабости,

он опускается на железную койку, прямо на волшебный цилиндр.

Раздается треск и стон одновременно. Затрещал цилиндр, выпуская из своего таинственного нутра букет воздушных платочков и целое облако конфетти. Застонал Юрка, видя гибель предмета, за который жизни ему было не жалко! Значит, конец всем фокусам и волшебствам!..

А тонкая рука Мотеева уже тянется к волшебной трости, но офицер предупреждает его — волшебная палочка уже в руках офицера.

—        Надеюсь,   эта  тросточка   поможет  вашему  успеху  при  выступлении... Цилиндр, очевидно, можно привести в порядок!.. Это ваша    постель? — офицер     задирает    старенькое      одеяло. — Что здесь?.. Фрак!..   Я   так    и   предполагал!..   Сейчас    вам   помогут одеться...

Все вежливо... Пока вежливо... Мотеев знает: стоит сказать одно только слово протеста — и неизвестно, останется ли он живым!

—        Вам  придется побриться!..  Мы все захватили.

Предусмотрительны!.. Лучше не спорить! Завтра же Мотеев переберется на новое место — за разбитой электростанцией много землянок... Пусть они тогда его поищут!..

Фрак сильно измят, лакированные ботинки давно обменены на хлеб. Нет ни крахмальных манжет, ни бантика!.. Разве решился бы Фоско выйти в таком виде на арену?! Но теперь и арена чужая, и публика чужая, и Фоско абсолютно все равно, в каком виде он предстанет перед врагами... Какой сегодня душный день, как кружится голова!..

И все-таки фрак и наспех выбритые щеки так изменяют Мотеева, что Юрка это превращение считает тоже одним из волшебств! Глаза его светятся восторгом и просьбой, понятной только Мотееву. Старик протягивает Юрке кое-как подправленный цилиндр, волшебную трость, колоду карт и полдюжины маленьких шариков.

—        Мальчик мой помощник! — заявляет он офицеру. — Я готов!..
Впервые за долгий срок Мотеев входит в родное здание цирка.

Как все знакомо здесь и в то же время как все чуждо! Почти выветрился острый запах, запах опилок, животных и лошади­ного пота. Двери уборных настежь, там темно и пусто. Впрочем, в одной свет... Мотеева вводят в маленькую уборную. У разби­того зеркала прихорашивается женщина. Мотеев присматривает­ся... И теперь ему ясно, кто выдал его... Элеонора Факс, наезд­ница!

Женщина поворачивает к Мотееву напудренное лицо с сильно подведенными глазами. На ней старый, несвежий корсет и коро­тенькая мятая юбочка, усыпанная блестками. Маленький Юрка, приоткрыв рот, глядит на женщину...

У Мотеева опять кружится голова. Он опускается на табурет. Юрка бережно кладет на маленький столик свою волшебную ношу.

—        Боже  мой,  кого  я  вижу,  Мотеев! — с  фальшивым  оживле­нием  женщина   всплескивает   короткими  пухлыми  руками. — Гутен абенд! Какая приятная встреча!.. Да, да, истинные тружени­ки искусства не могут без работы!.. Сегодня в городе праздник — приехал большой начальник!

Мотеев, к счастью, почти не слышит болтовни женщины. Он смотрит на нее презрительно и насмешливо. И под его взглядом улыбка стирается с размалеванного лица женщины, в глазах ее вспыхивают трусливые огоньки.

Да, Элеонору Факс не любили в цирке. И не потому, что она была скверной наездницей. Почему же?.. Может быть, за слиш­ком болтливый язык?.. За злой шепоток?.. А может быть, за то, что всем и всегда она была чужой?! Кто она?.. Поздно думать об этом! Один старик Мотеев знает точно, за что он смертельно ненавидит эту женщину!..

Где-то заиграла бравурная музыка, и Юрка, взяв за руку Мотеева, потащил его по длинному темному коридору навстречу звукам!

Представление началось. На балконе играл военный духовой оркестр. Не было на манеже привычного яркого ковра, не окайм­лял борта арены малиновый бархат. Не было вовсе униформы, а шталмейстер объявлял номера на немецком языке.

Сквозь старый занавес, отделяющий кулисы от зрительного зала, Юрка и Мотеев  смотрели представление.

Не было привычного большого света: электростанция давно взорвана партизанами. В городе работало несколько движков. Электрический свет был только в комендатуре, гестапо, госпи­тале...

Одинокий прожектор освещал центр арены. В зале мигало не­сколько тусклых лампочек.

Первым номером выступал музыкант Мюфке. Он довольно бой­ко проиграл на губной гармонике несколько популярных мело­дий. Потом он играл на трубе, затем сразу на двух трубах и в заключение сыграл на обыкновенной расческе, обернутой папи­росной  бумагой.

В ложе напротив сидели важные лица. Мотеев заметил в центре грузного пожилого человека, украшенного различными на­шивками и знаками отличия.   «Большой начальник!..»

Следующим номером выступала Элеонора Факс. Мимо Моте­ева и Юрки, осторожно ступая, прошла большая белая кобыла с плоским крупом. Голову лошади украшал облезлый султан. Му­зыка заиграла веселую полечку. На арену выбежала Элеонора Факс, низко приседая и кланяясь во все стороны. Хлыстик сверк­нул в ее руке, лошадь покорно пошла по кругу. Элеонора разбе­жалась, вскочила на лошадь и, держась за край широкого седла, сделала стойку. Работала она грубовато, движения ее не отли­чались ни красотой, ни изяществом. Как ее только держали в цирке?! А что она делает с лошадью?! Хлыстик все время в ра­боте! Юрка взглянул на Мотеева страдающими глазами, он жалел лошадь.

Наезднице хлопали немного больше, чем музыканту. Несколь­ко раз лениво ударил ладонью о ладонь «большой начальник».

Тяжело дыша, вытирая красное потное лицо, Элеонора прошла в уборную. Начал выступление еще! один музыкант — ни лица, ни фамилии его Мотеев не запомнил. Потом пела немолодая женщи­на сиплым низким голосом. Пела она русские песни на немецком языке. Тот, кто выполнял роль шталмейстера, читал какие-то немецкие басни, а в заключение начал выбивать чечетку на фа­нерном листе, специально вынесенном на арену...

К выходу готовился человек с дрессированной собакой...

Представление шло вяло. Ничего праздничного, яркого не бы­ло в жалких, убого исполненных номерах. Ни темпа, ни блеска, ни настоящей работы! Мотеев заметил, что «большой начальник» несколько раз зевнул, показав золотую пасть: глаза его смотре­ли сонно.

Скоро очередь дойдет и до Мотеева! Они берегут его на конец!..

И вдруг маленький Юрка наклоняет к себе голову старика и говорит ему в самое ухо:

—Дедушка,   пойдем   отсюда!   Мне   не   нравится!..   Я   не   хочу больше!..

—Не  нравится!..  А  кому  это  может  нравиться?!   Скорее  от­ сюда!

Мотеев берет Юрку за руку и спокойно направляется по ко­ридору к выходу. Путь им преграждает молодой офицер.

—        Сюда нельзя! — говорит он по-немецки и показывает рукой в сторону артистической уборной.

Можно только туда! Ну что ж, туда так туда!.. Мотеев мо­жет пройти по всему зданию цирка с закрытыми глазами!.. Этот коридор упирается в пристройку — бывшую конюшню. Конюшня сгорела еще в начале войны. Выход туда есть и из маленькой ку­рительной комнаты... Бывшей курительной... А курительная соеди­нена дверцей с той уборной, которая отведена сейчас Мотееву...

Нужная дверца оказывается заставленной тяжелым дубовым шкафом. Мотеев набрасывает на дверь уборной разболтанный крючок и с помощью Юрки сдвигает шкаф немного в сторону. Дверца, к счастью, не заперта. Астма дает себя знать — старик задыхается.

Неожиданно крючок начинает дергаться, из коридора слышен голос Элеоноры Факс:

—        Откройте, пожалуйста, там остались мои вещи!..

Юрка испуганно смотрит на старика, говорит ему в самое ухо,

—        Тут  вещи  чужие  остались! — и  кивает  на  кучу  женского
тряпья, разбросанного на столе перед разбитым зеркалом.

Мотеев все понимает. Он подходит к дверям, очень спокойно говорит:

— Пожалуйста,   Элеонора   Семеновна,   будьте   любезны   подо­ ждать   минут   десять-пятнадцать,    я   переодеваюсь!..  Скоро  мой выход!..

— Ах,   пожалуйста,    пожалуйста! — слышится   за   дверью.

 —Учтите, после представления артистов будут угощать!..

Как ни странно, но именно эту фразу старик расслышал.

—        Продажная тварь!.. За угощение продалась!..— шептал он. Руки его беспрерывно находились в работе. Он окончательно

оторвал дно у волшебного цилиндра, рассовал по карманам сво­его мятого фрака пестрые шелковые платочки, колоду карт, пластмассовые шарики. «Пригодятся!..» Он махнул своей тросточ­кой, и из нее вырвалась, как пламя, легчайшая алая ткань. «На­ша доблестная армия хочет видеть ваше искусство!..» Смотрите!.. Глаза Юрки заблестели. Вот это фокус!.. Старый Фоско вста­вил палку, как древко, за раму зеркала — и комнату украсило алое знамя.

—        Вот им, мальчик, и наше угощение! — тихо сказал старик, — А теперь живо за мной!..

Они протиснулись за шкаф, в соседнюю комнату, кое-как че­рез щель придвинув угол шкафа... Ловкие руки Фоско без труда открыли еще одну дверь. Старик и мальчик очутились под звезд­ным вечерним небом, среди обгорелых стен старой цирковой ко­нюшни...

Еще через минуту они уже были на пустынной улочке...

—        Я буду в землянке, которую мы с тобой приглядели... Ты найдешь ее?..

Мальчик утвердительно кивает.

— Я же ее первый нашел!..

— Что есть мочи беги домой!.. Нужно успеть увести бабушку...

— Понимаю!   Я  и  одеяла  захвачу!..  А  все  остальное  спрячу под   старой   лестницей,   потом   перетащим!..   Дедушка, наденьте это! — Юрка ловко сбрасывает с себя длиннополый, с чужого пле­ча, пиджак. — Вас же патруль заберет!

Да, шествовать по городу во фраке, хоть и под покровом ве­черней темноты, более чем легкомысленно...

Старик с любовью смотрит вслед удаляющейся маленькой фи­гурке, надевает пиджак... Что-то падает из кармана фрака. Не­ужели очки?.. Так и есть!.. В кармане дыра... Старик наклоняется к земле, под ногой что-то хрустит... Пальцы нащупали, подняли очки в простенькой железной оправе, правая дужка привязана веревочкой... Одно стекло цело, от другого — только два острых осколка...

До слез жалко очки. Теперь уж только после войны можно будет заиметь новые! Пожалуй, он тогда закажет себе очки в ро­говой солидной оправе или в тонкой позолоченной... Аптека, на­верно, будет там, где и была,— сейчас в ней склад немецких кон­центратов! Одними эрзацами питаются!..

Интересно, стучалась Элеонора еще раз в комнату?.. Юрка уже, конечно, дома... Проклятая астма, даже в такой теплый ве­чер нечем дышать!.. Ах, как жаль очки...

Трап-трап-трап... Где-то совсем рядом промаршировал патруль.

Старик положил разбитые очки в карман, поглядел в высо­кое небо и, вздохнув, неторопливо зашагал по улице в сторону взорванной электростанции...

Журнал «Советский цирк» апрель 1959