Когда прилагательное становится существительным... Б.М. Поюровский

Среди тех, кто ближе мне по роду своей профессиональ­ной деятельности, был не так давно ушедший из жизни Юрий Арсеньевич Дмитриев, профессор, доктор искусствоведения, заслуженный деятель искусств РФ, театровед, эстрадовед, цирковед, автор сотен статей и многих книг по истории театра, эстрады и цирка, без которых давно уже не могут обойтись наши студенты.

Ученики Дмитриева за эти годы стали опыт­ными педагогами, некоторые из них успешно защитили канди­датские и докторские диссертации, кстати, подготовленные под его непосредственным руководством. Дмитриев неоднократно входил в жюри всесоюзных и международных конкурсов арти­стов эстрады и цирка, a часто и возглавлял их. K его мнению прислушивались выдающиеся мастера искусства. Потому что в нем сочетались необыкновенная взыскательность c врожден­ным тактом и редкой доброжелательностью.

B самом уже словосочетании «добрый человек» существи­тельным принято считать второе слово, а первое, конечно, относится к прилагательным. C точки зрения грамматики все, вероятно, так и есть. Но, по существу, мне кажется, случают­ся исключения. И применительно к Юрию Арсеньевичу Дми­триеву я бы такое исключение, безусловно, сделал. Да, спору нет, он был замечательный человек, отмеченный множеством достоинств. Но среди них едва ли не главным была его пораз­ительная доброжелательность.

Впервые я познакомился с ним в Харькове, в самом нача­ле 50-x годов, куда он был приглашен в качестве председателя Государственной экзаменационной комиссии в Театральный институт. По просьбе дирекции он любезно согласился встретиться для беседы со студентами театроведческого факультета. Это была действительно беседа, a не лекция; Юрий Ар­сеньевич задавал множество вопросов и по-настоящему, a не формально выслушивал наши сбивчивые ответы. А в конце, никак никого не оценивая, рассказал o жизни театральной Москвы и при этом говорил c нами так, будто мы ему ровня, хотя он давно уже был профессором, доктором наук, автором многих статей и книг. Однако его общественное положение и все титулы и звания никак не обременяли нашего со6еседника, он не прогибался под их тяжестью, a вел себя как равный с равными.

Наше знакомство возобновилось и продолжилось, когда я через несколько лет уже окончил институт и переехал в Мо­скву. Это не были какие-то особенные, близкие отношения. Но мы несколько раз принимали участие в обсуждении гастролей в Москве периферийныx театров. Иногда Юрий Арсеньевич звонил мне, чтобы сказать несколько добрых слов в связи c какой-нибудь понравившейся ему моей публикацией.

C середины 60-x годов мы почти ежегодно встречались в Ялте, в доме отдыха ВТО «Актер». O чем можно говорить у моря? О погоде, o ценах на фрукты, o литературных новинках, наконец, o последних событиях, долетающих сюда благодаря радио и телевидению, но, главным образом, о постоянно вновь прибывающих. Правда, на другой день сведения эти опровер­гаются или не подтверждаются. Это никого не смущает: появ­ляются новые, более сногсшибательные. Помимо привычного и самого распространенного вопроса о самочувствии, на втором месте – чем вы сейчас занимаетесь?

Подробно на обе темы обычно отвечают исключительно зануды, не подозревающие, что вопрошающий вовсе не стре­мится к получению исчерпывающей информации, a спрашива­ет исключительно из вежливости в силу сложившейся тради­ции.

Мой день в Ялте, как правило, строился достаточно однооб­разно: утренний короткий пляж до завтрака, мини-заплыв пе­ред обедом и приятный час-другой y моря перед заходом солн­ца. Остальное время я проводил в библиотеке или за столом в уютной лоджии, где докатывающиеся звуки ровного морского прибоя заметно повышают работоспособность даже самого ле­нивого.

Однажды ко мне обратились два весьма уважаемых теа­троведа с одним, как они сами выразились, нескромным во­просом: что я делаю после завтрака, почему они так редко ви­дят меня в эти часы на пляже?

Хитрить я не умею, поэтому запросто отвечаю: во-первых, не люблю жаркое полуденное солнце, a во-вторых, y меня c собой большая работа, которую я должен вскоре закончить и сдать в издательство «Искусство».

— Если не секрет, o чем пишете? – тут же оживляются мои собеседники.

— Помилуйте, какие могут быть секреты при нашей c вами профессии? заканчиваю монографию o Мироновой и Мена­кере.

— Слушайте, это же замечательная тема! Почему 6ы вам не защитить ее y нас как диссертацию?

— A зачем она мне?

— Не скажите. B нашей стране никогда не знаешь, что, ког­да и где может сгодиться. Вот, к примеру, сейчас Юрий Зу6ков, полемизируя c вами, обычно пишет: «некий Б. Поюровский». A если вы остепенитесь, он уже так писать не сможет, придет­ся прибавлять «кандидат наук», a словосочетание «кандидат наук» c приставкой «некий», согласитесь, как-то не вяжется...

— Но я никогда не занимался научной работой! Меня боль­ше увлекали острые современные проблемы. Да и какой из меня ученый!

— Что вы, что вы, не скажите! Да вы посмотрите, кто y нас доктора наук? Вы же на этом фоне законченный академик! Одним словом, не валяйте дурака, завершайте свой труд, при­носите к нам, a дальше — не ваше дело.

Этот диалог происходил в Ялте, в «Актере», в середине 70-х под знаменитым древом, каким-то странным образом спа­савшим не только от палящих солнечных лучей, но и от самого зноя... Моими собеседниками были два доктора наук, два театроведа — Александр Павлович Клинчин и Юрий Арсеньевич Дмитриев, давние друзья, люди необычайно доброжелатель­ные. Клинчин, правда, давно и тяжело болел, однако не любил жаловаться. Дмитриев же, напротив, отличался богатырским здоровьем, но был от природы не по годам легкомыслен, o чем я, к сожалению, узнал слишком поздно...

Поговорили и разошлись, мало ли o чем люди болтают на курорте? А тут еще вскоре не стало Александра Павловича — доконала проклятая астма? И я подумал, что вместе c Клинчиным мы навсегда похоронили и все разговоры o моей научной карьере. Но не тут-то было: год спустя в тот же час, на том же месте, встречает меня теперь уже один Юрий Арсеньевич и спрашивает: «Как двигается диссертация?»

Объясняю, что рукопись книги благополучно прошла ре­цензирование, и сейчас над ней трудится редактор. Что же ка­сается диссертации, то я абсолютно не знаю, как она делается, a, главное, — по-прежнему сомневаюсь, нужна ли она мне во­обще.

Но Юрий Арсеньевич не унимался. Он подключил к своей «безумной» затее двух жен — мою и собственную, и они явно пошли у него на поводу. Мало того, Юрий Арсеньевич от кого-то случайно узнал, что много лет назад, теперь уже и не при­помню в связи с чем, я имел неосторожность сдать кандидат­ский минимум, который срока давности не имеет.

Короче говоря, осенью я проявил малодушие и передал Дмитриеву рукопись моей книги, еще раз подчеркнув, что это – не диссертация, а монография! Каково же было мое удивление, когда спустя месяц мне позвонила Екатерина Павловна Пере­гудова, ученый секретарь Сектора, и сообщила, что в ближай­шую пятницу назначено официальное обсуждение моей дис­сертации (!?) на Секторе театра ВНИИ.

Разумеется, все завершилось полным моим конфузом, и я считал себя в дальнейшем свободным от какой бы то ни было научной работы. Но Юрий Арсеньевич не котел отступать, он нашел союзников на Секторе, они дали мне ряд дельных со­ветов, и я снова проявил малодушие, за что был жестоко нака­зан. Обсуждение отчетливо выявило два обстоятельства: мою неспособность к научной деятельности и определенную недоброжелательность некоторых официальных и неофициальных оппонентов соискателя.

И вот тут-то и проявился характер Юрия Арсеньевича. Во-первых, он, как руководитель Сектора, подводя итоги обсуж­дению, дал открытый бой моим недоброжелателям, во-вторых, вечером того же дня позвонил мне и сказал, что готов высту­пить официальным оппонентом в любом институте, где я ре­шусь защищать диссертацию. Слово свое он сдержал и, будучи человеком далеко не молодым, специально для этого прилетел в Тбилиси, где и завершилась благополучно вся эпопея. Согла­ситесь, так поступил бы далеко не каждый. Что ему Гекуба?..

Разве не в этом проявилась доброжелательность и порядочность человека, готового к конфликту c ближним кругом ради торжества принципиальности и справедливости?

Если бы в этом сборнике, посвященном Юрию Арсеньеви­чу Дмитриеву, опубликовать список людей, которым так или иначе он помог в разные годы и в разных ситуациях, – уверен, получился 6ы интереснейший документ, свидетельствующий o том, что не надо все сваливать на обстоятельства времени.

И прежде, и теперь, и в будущем были, есть и будут разные люди. И с этим ничего не поделаешь!

оставить комментарий